Что-то подсказывало мне: Анна не осуждает прощальные капризы. У меня было достаточно времени, чтобы жениться на богатой наследнице; но теперь я предпочитал прислушаться к зову сердца.
От наших отношений с Викторией у меня остались воспоминания лишь о жратве. Мы провели целый год в ресторанах. Раньше, чтобы соблазнить женщину или чтобы удержать ее, надо было пригласить ее в театр, в оперу или прокатить на лодке по озеру в Булонском лесу. Ныне же театры сидят на дотациях, оперы играют в тюремных декорациях, а Лес заметно подрастерял былое очарование. В наше время необходимо выдержать испытание Рестораном. Вы вынуждены наблюдать, как предмет вашего сердца жует телячьи почки, как героиня ваших грез решает, съесть ли ей кусочек камамбера или четвертинку свежего, тающего бри, вынуждены слушать, как у небесной красавицы урчит в животе. Утробное бульканье заменяет звук поцелуев, стук вилок подменяет собой признания в любви.
Что остается, когда любовь умерла? Желудочные воспоминания. Глория напоминала мне клубничный торт со взбитыми сливками «Шантийи», Леопольдина чуть не подавилась дынным семечком, Маргарита напивалась вдрызг с трех бокалов тавеля. Прощайте, каватины! В итоге от Виктории у меня остались только неудобоваримые воспоминания.
Поначалу мне казалось, что любовь усиливается. После нескольких разочарований я понял, что она ослабевает.
Возможно, существует и третий вариант. Более-менее обоюдная любовь с первого взгляда может преобразоваться в длительную страсть при условии, что она будет подпитываться совместными путешествиями, возлияниями и беспричинными семейными сценами.
Таким образом, математическая точность оказывается неприменима для анализа чувств.
В конце концов я снова встретился с Анной. Я притворился, будто наткнулся на нее случайно; на самом же деле больше часа ошивался перед ее домом, прежде чем она появилась. Я восхитился ее тонкими лодыжками и прекрасными ресницами и сказал ей, что только что был у дантиста, а она поиграла «молнией» своей рокерской кожаной куртки марки «Перфекте». Я покраснел (не умею лгать), и она тоже, вероятно за компанию. Все краснели в тот вечер в седьмом часу в семнадцатом округе Парижа на Плас дю Брезиль. Светофоры загорались красным светом, автомобили, останавливаясь, включали стоп-сигналы, и мне даже показалось, что само солнце наливается краской.
По общему согласию мы решили, что завтра вечером ее отец пригласит меня на ужин. Он отлично готовил тушеную говядину и к тому же был отлично знаком с моим отцом. Так, значит, этот милейший человек разговаривал обо мне с Анной! Надо всегда втираться в доверие к предкам (кроме тех случаев, когда речь идет о конфликте поколений; тогда надо выбрать свой лагерь; в данном случае такой проблемы не было: совершенно очевидно — Анна обожала своего старенького папочку-пенсионсра, бывшего преподавателя в Коллеж дс Франс, ученого алкоголика и брюзгливого философа, который позволял ей делать все, что ей вздумается, с тех пор, как его жена сбежала с каким-то итальянским психоаналитиком, который теперь сидит в тюрьме).
Эта встреча длилась не больше пяти минут, но глубоко врезалась в мою память.
Вернувшись домой, я с закрытыми глазами прокручивал в голове эту сцену, вспоминая колени Анны, цвет ее помады, ее руку, поигрывавшую «молнией». Все застежки — это молнии. Посмотрев в зеркало и увидев круги под глазами, я сказал им: «Сдавайтесь, вы окружены!» — к чему лишать себя удовольствия поиграть словами? Потом я снял телефонную трубку, чтобы позвонить Жан-Жоржу и рассказать ему все, но тут в комнату вошла Виктория, и мне пришлось прервать разговор. На ней были джинсы, черный свитер с воротником, на лице — равнодушие. Наш разрыв был неизбежен; оставалось только узнать, кто из нас возьмет на себя инициативу. С одной стороны, мне мешала лень, с другой, — подталкивало самолюбие. Я никак не мог решиться, — разве правила хорошего тона не требуют пропускать даму вперед?
— Мы с Элизабет идем в кино. Хочешь с нами? — спросила она.
— Спасибо, мне надо статью отпечатать. Ее подруга Элизабет всегда одевалась
как монашка, а по такому случаю одежда ее и вовсе должна была отдавать монастырем. Я отлично знал, на какие фильмы они ходят вдвоем — бесконечные пеплумы из египетской жизни. После кино они шли в ресторан есть суши и беседовать о Сэмюэле Беккете.
— Я собираюсь лечь пораньше, поцелуй ее от меня, — бросил я вдогонку Виктории, которая уже спускалась по лестнице, торопясь поскорее забыть о моем существовании.
Жан-Жорж уже охрип. Болтал без умолку — слова не вставишь. Он рассказал мне о своих похождениях прошлой ночью: они встретились в бистро с несколькими глумливыми паяцами, потом, как обычно, отправились побродить по улицам, познакомились с какой-то девушкой, неизвестно от кого беременной, и проводили ее до гостиницы, где она жила. У Жан-Жоржа не встал, они приняли душ прямо в одежде, она вышвырнула его из своего номера, он прошлепал по коридорам, оставляя повсюду лужицы мыльной воды, за что на него наорал консьерж, а потом и шофер такси. Теперь у него немного болела голова. А зачем я ему звонил?.. Только я хотел рассказать ему об Анне, как он меня оборвал: футбол начинается, ему надо сходить за шампанским для своих друзей-сквоттеров, что-нибудь срочное? — Нет.
Приготовления к ужину у Анны. Никак не могу выбрать галстук. У меня нет права на ошибку. Темно-синий галстук в белый горошек, белая рубашка, саржевый блейзер, никаких украшений. Никакого платочка-слишком рискованно. Темно-синие фланелевые брюки. Грустноватые, но простенькие. Классические, но классные. Ботинки, завязанные на двойной узел.
А теперь самое ужасное: черные точки на носу, щетина на подбородке, которая не поддается, даже если по ней дюжину раз провести бритвой, на тринадцатый раз я порезался. Туалетная вода, обжигающая щеки, гель, от которого волосы склеиваются, а руки становятся склизкими. В последний момент: волосок, торчащий из носа, сросшиеся брови, а пинцет куда-то подевался. Кровавое пятно на вороте рубашки. Все заново.
Опаздываю на час, а мне еще надо купить бутылку вина. Наконец я выбрал рубашку в красную клетку, оставив тот же галстук. Я похож на законодателя мод. Но отнюдь не на модную картинку.
А еще говорят, что девушки долго одеваются!
Я взял бутылку «Мутон-Ротшильд» 1986 года (от друзей). В машине слушал «Eye Know» Де Ла Соул.
И распевал во все горло. В какой-то момент две девчонки, которые шли мимо, смеясь, покрутили мне пальцами у виска, — я выключил радио.
Мне удалось припарковаться не слишком далеко. В лифте я причесался, поджилки у меня тряслись, как в день выпускного экзамена по французскому. Я подождал, пока краска сошла с лица, позвонил и — вперед, на амбразуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
От наших отношений с Викторией у меня остались воспоминания лишь о жратве. Мы провели целый год в ресторанах. Раньше, чтобы соблазнить женщину или чтобы удержать ее, надо было пригласить ее в театр, в оперу или прокатить на лодке по озеру в Булонском лесу. Ныне же театры сидят на дотациях, оперы играют в тюремных декорациях, а Лес заметно подрастерял былое очарование. В наше время необходимо выдержать испытание Рестораном. Вы вынуждены наблюдать, как предмет вашего сердца жует телячьи почки, как героиня ваших грез решает, съесть ли ей кусочек камамбера или четвертинку свежего, тающего бри, вынуждены слушать, как у небесной красавицы урчит в животе. Утробное бульканье заменяет звук поцелуев, стук вилок подменяет собой признания в любви.
Что остается, когда любовь умерла? Желудочные воспоминания. Глория напоминала мне клубничный торт со взбитыми сливками «Шантийи», Леопольдина чуть не подавилась дынным семечком, Маргарита напивалась вдрызг с трех бокалов тавеля. Прощайте, каватины! В итоге от Виктории у меня остались только неудобоваримые воспоминания.
Поначалу мне казалось, что любовь усиливается. После нескольких разочарований я понял, что она ослабевает.
Возможно, существует и третий вариант. Более-менее обоюдная любовь с первого взгляда может преобразоваться в длительную страсть при условии, что она будет подпитываться совместными путешествиями, возлияниями и беспричинными семейными сценами.
Таким образом, математическая точность оказывается неприменима для анализа чувств.
В конце концов я снова встретился с Анной. Я притворился, будто наткнулся на нее случайно; на самом же деле больше часа ошивался перед ее домом, прежде чем она появилась. Я восхитился ее тонкими лодыжками и прекрасными ресницами и сказал ей, что только что был у дантиста, а она поиграла «молнией» своей рокерской кожаной куртки марки «Перфекте». Я покраснел (не умею лгать), и она тоже, вероятно за компанию. Все краснели в тот вечер в седьмом часу в семнадцатом округе Парижа на Плас дю Брезиль. Светофоры загорались красным светом, автомобили, останавливаясь, включали стоп-сигналы, и мне даже показалось, что само солнце наливается краской.
По общему согласию мы решили, что завтра вечером ее отец пригласит меня на ужин. Он отлично готовил тушеную говядину и к тому же был отлично знаком с моим отцом. Так, значит, этот милейший человек разговаривал обо мне с Анной! Надо всегда втираться в доверие к предкам (кроме тех случаев, когда речь идет о конфликте поколений; тогда надо выбрать свой лагерь; в данном случае такой проблемы не было: совершенно очевидно — Анна обожала своего старенького папочку-пенсионсра, бывшего преподавателя в Коллеж дс Франс, ученого алкоголика и брюзгливого философа, который позволял ей делать все, что ей вздумается, с тех пор, как его жена сбежала с каким-то итальянским психоаналитиком, который теперь сидит в тюрьме).
Эта встреча длилась не больше пяти минут, но глубоко врезалась в мою память.
Вернувшись домой, я с закрытыми глазами прокручивал в голове эту сцену, вспоминая колени Анны, цвет ее помады, ее руку, поигрывавшую «молнией». Все застежки — это молнии. Посмотрев в зеркало и увидев круги под глазами, я сказал им: «Сдавайтесь, вы окружены!» — к чему лишать себя удовольствия поиграть словами? Потом я снял телефонную трубку, чтобы позвонить Жан-Жоржу и рассказать ему все, но тут в комнату вошла Виктория, и мне пришлось прервать разговор. На ней были джинсы, черный свитер с воротником, на лице — равнодушие. Наш разрыв был неизбежен; оставалось только узнать, кто из нас возьмет на себя инициативу. С одной стороны, мне мешала лень, с другой, — подталкивало самолюбие. Я никак не мог решиться, — разве правила хорошего тона не требуют пропускать даму вперед?
— Мы с Элизабет идем в кино. Хочешь с нами? — спросила она.
— Спасибо, мне надо статью отпечатать. Ее подруга Элизабет всегда одевалась
как монашка, а по такому случаю одежда ее и вовсе должна была отдавать монастырем. Я отлично знал, на какие фильмы они ходят вдвоем — бесконечные пеплумы из египетской жизни. После кино они шли в ресторан есть суши и беседовать о Сэмюэле Беккете.
— Я собираюсь лечь пораньше, поцелуй ее от меня, — бросил я вдогонку Виктории, которая уже спускалась по лестнице, торопясь поскорее забыть о моем существовании.
Жан-Жорж уже охрип. Болтал без умолку — слова не вставишь. Он рассказал мне о своих похождениях прошлой ночью: они встретились в бистро с несколькими глумливыми паяцами, потом, как обычно, отправились побродить по улицам, познакомились с какой-то девушкой, неизвестно от кого беременной, и проводили ее до гостиницы, где она жила. У Жан-Жоржа не встал, они приняли душ прямо в одежде, она вышвырнула его из своего номера, он прошлепал по коридорам, оставляя повсюду лужицы мыльной воды, за что на него наорал консьерж, а потом и шофер такси. Теперь у него немного болела голова. А зачем я ему звонил?.. Только я хотел рассказать ему об Анне, как он меня оборвал: футбол начинается, ему надо сходить за шампанским для своих друзей-сквоттеров, что-нибудь срочное? — Нет.
Приготовления к ужину у Анны. Никак не могу выбрать галстук. У меня нет права на ошибку. Темно-синий галстук в белый горошек, белая рубашка, саржевый блейзер, никаких украшений. Никакого платочка-слишком рискованно. Темно-синие фланелевые брюки. Грустноватые, но простенькие. Классические, но классные. Ботинки, завязанные на двойной узел.
А теперь самое ужасное: черные точки на носу, щетина на подбородке, которая не поддается, даже если по ней дюжину раз провести бритвой, на тринадцатый раз я порезался. Туалетная вода, обжигающая щеки, гель, от которого волосы склеиваются, а руки становятся склизкими. В последний момент: волосок, торчащий из носа, сросшиеся брови, а пинцет куда-то подевался. Кровавое пятно на вороте рубашки. Все заново.
Опаздываю на час, а мне еще надо купить бутылку вина. Наконец я выбрал рубашку в красную клетку, оставив тот же галстук. Я похож на законодателя мод. Но отнюдь не на модную картинку.
А еще говорят, что девушки долго одеваются!
Я взял бутылку «Мутон-Ротшильд» 1986 года (от друзей). В машине слушал «Eye Know» Де Ла Соул.
И распевал во все горло. В какой-то момент две девчонки, которые шли мимо, смеясь, покрутили мне пальцами у виска, — я выключил радио.
Мне удалось припарковаться не слишком далеко. В лифте я причесался, поджилки у меня тряслись, как в день выпускного экзамена по французскому. Я подождал, пока краска сошла с лица, позвонил и — вперед, на амбразуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16