Юных красоток, которые холодно отворачивались от меня, я презирал и вожделел одновременно, если мне потом случалось увидеть какую-нибудь из них подурневшей или обезображенной, то радовался и вздыхал с облегчением: одной печалью меньше. Видя, как целуются влюбленные, слыша смех молоденькой девушки, я чувствовал себя оплеванным, будто мне нанесли личное оскорбление.
Вот тогда-то Раймон невольно спас меня и наставил на путь истинный. Он служил мне уже десять лет, с тех пор как я выручил его в суде - ему грозил большой срок за растление. Работал он шеф-поваром в одном ресторане, был занят несколько вечеров в неделю, а в остальное время вел мой дом. Когда я развелся, он остался со мной. Мой образ жизни не был для него тайной, и все мои похождения он принимал так же близко к сердцу, как я сам. Я был для него воплощением всего того, чем он только мечтал быть. В свое время он был женат на какой-то стерве, которая его бросила. На моей памяти у него не было ни одной женщины, ни единой интрижки. Оно и понятно при его внешности: он был до того безобразен, что порой и меня от него с души воротило. Как сказала одна моя подружка: верно, когда мать его родила, у нее молоко скисло.
Он любил подсматривать за голыми женщинами, тайком пробирался в их спальни, наблюдал за ними в ванной; я подозревал, что он шпионил и за мной, когда мне изредка случалось привести очередную пассию к себе домой. Был у него еще один мерзкий пунктик, с которым я пытался бороться: в своем ресторане он запирал хорошеньких посетительниц в туалете при помощи специальной отмычки. Они не могли выйти, пока кто-нибудь из персонала не приходил на их крики. Хозяин, уволив сначала, как водится, пару-тройку иммигрантов, заподозрил его. Раймон объяснил мне свое поведение: он-де столько раз видел, как красотки перепихивались в туалетных кабинках со всякими скотами, что, по его мнению, лучшего они не заслуживают. Я пригрозил выгнать его, если он не прекратит. Порой он с такой яростью обрушивался на весь женский пол, что мне было не по себе.
И вот однажды я встретил Франческу Спаццо - это было девять лет тому назад. Встретил, уже будучи наслышан о ней как о самом развратном создании на свете. Она прошла, как говорится, огонь, воду и медные трубы, и вряд ли кто-нибудь еще мог тронуть ее сердце. Для этой женщины, столь же самовлюбленной, сколь и стервозной, ценность человека измерялась лишь удовольствием, которое она рассчитывала от него получить. Любовников и любовниц за ней числилось больше, чем дней в году, и всем она разбивала сердца, ломала судьбы, развращала души. Не раз ей приходилось спасаться от мести ревнивых мужчин или женщин, доведенных до помешательства ее презрением. Ее губили собственные пороки вкупе с теми, которые она пробуждала в других. Связаться с нею значило разрушить весь уклад своей жизни, пуститься в рискованное путешествие, не зная, где оно закончится. Я потерял от нее голову; я признал ее превосходство, стал рабом ее прихотей, благоговел перед ее образованностью - она тогда преподавала философию. Впервые в жизни я пытался удержать женщину навсегда; а ведь мне было уже пятьдесят восемь лет.
Я был слишком влюблен, и ей это скоро наскучило; она бросила меня. Я молил ее вернуться, пресмыкался, на какие только унижения не шел! Я преследовал ее так неотступно, что в конце концов она определила меня в вербовщики: я должен был поставлять ей юношей и девушек и смотреть, как она тешится с ними. Умела же она околдовать, просто какой-то злой гений. Я попался в собственную ловушку: престарелому Казанове, влюбившемуся в женщину моложе годами, с лихвой воздалось от нее за сердечные раны, которые он всю жизнь беспечно наносил другим. А я теперь и в объятиях юных девушек не мог забыть свое фиаско. Раймона моя новая роль привела в бешенство; он жил моей жизнью и мои несчастья воспринимал как свои. Если я уходил со сцены, он тоже должен был уйти. Однажды вечером он явился ко мне.
«Хозяин, помните эту Франческу, что нас продинамила?»
«Как я могу забыть ее, дурень!»
Я терпеть не мог эту его манеру: он всегда употреблял первое лицо множественного числа, когда говорил о чем-то неприятном. Делить с ним радости - это еще куда ни шло, но горести - нет, увольте.
«Так вот, хозяин, я с ней за нас расквитался. Эта тварь никому больше не подгадит, хватит ей, дряни смазливой, по мужикам таскаться».
Я похолодел, испугавшись худшего. До какого безумства мог он дойти? Нет-нет, успокоил он меня, он не убил ее и не изнасиловал. Мы поехали в коттедж в Восточном предместье, который он купил на свои сбережения. Спустились в подвал. Раймон отпер металлическую дверь; миновав небольшой коридорчик, мы оказались перед еще одной дверью, с зарешеченным окошком. Ничего себе - настоящий карцер оборудовал своими руками! Он показал на окошко, и я заглянул: на надувном матрасе, подле неаппетитных объедков и ведерка-параши, сидела Франческа - встрепанная, разъяренная. Даже в заключении она не утратила своей горделивой осанки, хотя находилась в камере уже неделю. Этот идиот Раймон похитил ее, чтобы отомстить за меня!
«Глядите, хозяин, уж я научу уму-разуму эту потаскуху, будет знать, как вас морочить! Каждый день я ее спрашиваю: согласны вы вернуться к месье Стейнеру? Пока упирается - будет гнить здесь. Еще погожу немного, а потом вдвое урежу паек. Вот увидите, прекратит выкобениваться, сама к вам на брюхе приползет как миленькая!»
Я схватил Раймона за вихры и встряхнул.
«Да ты совсем спятил? Ты хоть понимаешь, что за такие шутки, да с твоей судимостью, угодишь прямиком за решетку? Один раз я тебя предупредил, дважды повторять не стану. Ты немедленно отпустишь Франческу и принесешь ей свои извинения. Надеюсь, она примет от нас денежную компенсацию и будет молчать».
Но на сей раз Раймон осмелел и показал норов. Ведь отпусти мы сейчас Франческу, она не преминет донести на нас, даже если возьмет деньги. Тут узница, слышавшая из-за двери нашу перебранку, подошла к окошку и подала голос, заявив, что хочет с нами поговорить. И вот мы сидим все втроем в омерзительной Раймоновой камере; мне было мучительно стыдно видеть эту женщину, которую я все еще любил, втоптанной в грязь. А она вдобавок оставила открытой парашу: мол, я унижена, так извольте и вы нюхать. Как ни в чем не бывало Франческа предложила договориться.
«Мне более чем понятны мотивы, побудившие Раймона похитить меня, понятны потому, что я сама отчасти разделяю их. Пребывание здесь натолкнуло меня на мысль, которая, как я догадываюсь, вызревает и у вас. У тебя, Раймон, потому что ты уродлив и всегда был чужим на празднике любви, а у тебя, Жером, потому что ты стареешь, и стареешь тяжело. Мне уже далеко за сорок. До сих пор мир был у моих ног, ибо я плевала на всех и умела держаться королевой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Вот тогда-то Раймон невольно спас меня и наставил на путь истинный. Он служил мне уже десять лет, с тех пор как я выручил его в суде - ему грозил большой срок за растление. Работал он шеф-поваром в одном ресторане, был занят несколько вечеров в неделю, а в остальное время вел мой дом. Когда я развелся, он остался со мной. Мой образ жизни не был для него тайной, и все мои похождения он принимал так же близко к сердцу, как я сам. Я был для него воплощением всего того, чем он только мечтал быть. В свое время он был женат на какой-то стерве, которая его бросила. На моей памяти у него не было ни одной женщины, ни единой интрижки. Оно и понятно при его внешности: он был до того безобразен, что порой и меня от него с души воротило. Как сказала одна моя подружка: верно, когда мать его родила, у нее молоко скисло.
Он любил подсматривать за голыми женщинами, тайком пробирался в их спальни, наблюдал за ними в ванной; я подозревал, что он шпионил и за мной, когда мне изредка случалось привести очередную пассию к себе домой. Был у него еще один мерзкий пунктик, с которым я пытался бороться: в своем ресторане он запирал хорошеньких посетительниц в туалете при помощи специальной отмычки. Они не могли выйти, пока кто-нибудь из персонала не приходил на их крики. Хозяин, уволив сначала, как водится, пару-тройку иммигрантов, заподозрил его. Раймон объяснил мне свое поведение: он-де столько раз видел, как красотки перепихивались в туалетных кабинках со всякими скотами, что, по его мнению, лучшего они не заслуживают. Я пригрозил выгнать его, если он не прекратит. Порой он с такой яростью обрушивался на весь женский пол, что мне было не по себе.
И вот однажды я встретил Франческу Спаццо - это было девять лет тому назад. Встретил, уже будучи наслышан о ней как о самом развратном создании на свете. Она прошла, как говорится, огонь, воду и медные трубы, и вряд ли кто-нибудь еще мог тронуть ее сердце. Для этой женщины, столь же самовлюбленной, сколь и стервозной, ценность человека измерялась лишь удовольствием, которое она рассчитывала от него получить. Любовников и любовниц за ней числилось больше, чем дней в году, и всем она разбивала сердца, ломала судьбы, развращала души. Не раз ей приходилось спасаться от мести ревнивых мужчин или женщин, доведенных до помешательства ее презрением. Ее губили собственные пороки вкупе с теми, которые она пробуждала в других. Связаться с нею значило разрушить весь уклад своей жизни, пуститься в рискованное путешествие, не зная, где оно закончится. Я потерял от нее голову; я признал ее превосходство, стал рабом ее прихотей, благоговел перед ее образованностью - она тогда преподавала философию. Впервые в жизни я пытался удержать женщину навсегда; а ведь мне было уже пятьдесят восемь лет.
Я был слишком влюблен, и ей это скоро наскучило; она бросила меня. Я молил ее вернуться, пресмыкался, на какие только унижения не шел! Я преследовал ее так неотступно, что в конце концов она определила меня в вербовщики: я должен был поставлять ей юношей и девушек и смотреть, как она тешится с ними. Умела же она околдовать, просто какой-то злой гений. Я попался в собственную ловушку: престарелому Казанове, влюбившемуся в женщину моложе годами, с лихвой воздалось от нее за сердечные раны, которые он всю жизнь беспечно наносил другим. А я теперь и в объятиях юных девушек не мог забыть свое фиаско. Раймона моя новая роль привела в бешенство; он жил моей жизнью и мои несчастья воспринимал как свои. Если я уходил со сцены, он тоже должен был уйти. Однажды вечером он явился ко мне.
«Хозяин, помните эту Франческу, что нас продинамила?»
«Как я могу забыть ее, дурень!»
Я терпеть не мог эту его манеру: он всегда употреблял первое лицо множественного числа, когда говорил о чем-то неприятном. Делить с ним радости - это еще куда ни шло, но горести - нет, увольте.
«Так вот, хозяин, я с ней за нас расквитался. Эта тварь никому больше не подгадит, хватит ей, дряни смазливой, по мужикам таскаться».
Я похолодел, испугавшись худшего. До какого безумства мог он дойти? Нет-нет, успокоил он меня, он не убил ее и не изнасиловал. Мы поехали в коттедж в Восточном предместье, который он купил на свои сбережения. Спустились в подвал. Раймон отпер металлическую дверь; миновав небольшой коридорчик, мы оказались перед еще одной дверью, с зарешеченным окошком. Ничего себе - настоящий карцер оборудовал своими руками! Он показал на окошко, и я заглянул: на надувном матрасе, подле неаппетитных объедков и ведерка-параши, сидела Франческа - встрепанная, разъяренная. Даже в заключении она не утратила своей горделивой осанки, хотя находилась в камере уже неделю. Этот идиот Раймон похитил ее, чтобы отомстить за меня!
«Глядите, хозяин, уж я научу уму-разуму эту потаскуху, будет знать, как вас морочить! Каждый день я ее спрашиваю: согласны вы вернуться к месье Стейнеру? Пока упирается - будет гнить здесь. Еще погожу немного, а потом вдвое урежу паек. Вот увидите, прекратит выкобениваться, сама к вам на брюхе приползет как миленькая!»
Я схватил Раймона за вихры и встряхнул.
«Да ты совсем спятил? Ты хоть понимаешь, что за такие шутки, да с твоей судимостью, угодишь прямиком за решетку? Один раз я тебя предупредил, дважды повторять не стану. Ты немедленно отпустишь Франческу и принесешь ей свои извинения. Надеюсь, она примет от нас денежную компенсацию и будет молчать».
Но на сей раз Раймон осмелел и показал норов. Ведь отпусти мы сейчас Франческу, она не преминет донести на нас, даже если возьмет деньги. Тут узница, слышавшая из-за двери нашу перебранку, подошла к окошку и подала голос, заявив, что хочет с нами поговорить. И вот мы сидим все втроем в омерзительной Раймоновой камере; мне было мучительно стыдно видеть эту женщину, которую я все еще любил, втоптанной в грязь. А она вдобавок оставила открытой парашу: мол, я унижена, так извольте и вы нюхать. Как ни в чем не бывало Франческа предложила договориться.
«Мне более чем понятны мотивы, побудившие Раймона похитить меня, понятны потому, что я сама отчасти разделяю их. Пребывание здесь натолкнуло меня на мысль, которая, как я догадываюсь, вызревает и у вас. У тебя, Раймон, потому что ты уродлив и всегда был чужим на празднике любви, а у тебя, Жером, потому что ты стареешь, и стареешь тяжело. Мне уже далеко за сорок. До сих пор мир был у моих ног, ибо я плевала на всех и умела держаться королевой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62