Женщины, естественно, очень жалели бедного шевалье, которому придется жениться на старой деве, правда, на старой деве, битком набитой золотом, что хотя бы слегка подслащивало пилюлю.
Мадам де Севинье прямиком побежала к королеве и доложила, смеясь:
– Метр Менаж только что очень удачно выдал шевалье де Гонди замуж за мешок с деньгами. Теперь-то наш малыш остепенится!
Королева улыбнулась, услышав это, но присутствовавшие при ее свидании с мадам де Севинье четыре хорошенькие фрейлины хором зарыдали. Следующие несколько минут все, кто находился в тот момент в апартаментах королевы, тщетно пытались их утешить. Двух из них пришлось приводить в чувство, потому что они плакали до потери сознания. Их обмороки стали лучшим доказательством того, насколько привлекателен и соблазнителен был шевалье де Гонди. Все вокруг суетились и неустанно повторяли:
– Ладно, ладно, хватит плакать! Зачем же так? Никакой свадьбы пока не было и, даст бог, не будет!
Но вопреки желанию фрейлин (а может быть, и не одних только фрейлин) свадьба все-таки состоялась. Шесть недель спустя, когда заканчивались пасхальные праздники, шевалье де Гонди обвенчался с Агатой Флериан. Торжество было отмечено с пышностью, вполне соответствовавшей богатству невесты. Но поскольку новоиспеченный зять вовсе не торопился подарить своему тестюшке-аптекарю внучат, брак остался фиктивным.
Агата де Гонди, несмотря ни на что, продолжала благодарить бога: еще бы, ведь он подарил ей столь опьяняющее ощущение. Теперь она была знатной дамой. Беспутный шевалье с не меньшим, чем в прежние дни, усердием принялся пускать по ветру полученные им в качестве приданого золотые, утешая красоток, которых его женитьба повергла в такое отчаяние.
Что же до самого мэтра Флериана, то, лишившись хозяйки дома, он больше не чувствовал в себе мужества, достаточного для того, чтобы жить напротив Луизон д'Аркьен. Он приобрел отличный загородный дом и отправился выращивать там цветы в обществе некоей экономки, не слишком старой и не слишком уродливой для того, чтобы сделать дни старика куда как приятными. У аптекаря оказалась такая счастливая старость, на какую он вряд ли мог когда-либо рассчитывать, проживая на улице Вьей-Бушери.
ВИКТОР-АМЕДЕЙ II, КОРОЛЬ САРДИНИИ
Когда в 1715 году молодой принц Пьемонтский погиб в Турине, упав с лошади, все придворные Виктора-Амедея II, короля Сардинии и герцога Савойского, решили, что монарх вряд ли когда-нибудь оправится от этого потрясения. Жена его, королева Анна, дочь герцога Филиппа II Орлеанского, слегла в постель и отказалась принимать кого бы то ни было. В ее апартаменты не допускались не только придворные. Сквозь плотно задернутые занавеси туда не проникал ни один солнечный лучик, туда не было доступа легкому утреннему ветерку. Но все это казалось вполне нормальным по сравнению с состоянием короля: тот на самом деле чуть не сошел с ума от горя. Он то приказывал заколоть всех лошадей своей конюшни, то грозился уйти в монастырь, то лихорадочно принимался готовиться к паломничеству в Святую землю, а главное – он совершенно перестал заниматься государственными делами. Узнав, что муж настолько пренебрегает своими королевскими обязанностями, Анна отказалась от добровольного отшельничества и постаралась пригасить терзающую сердце боль, чтобы прийти на помощь супругу и навести хотя бы относительный порядок в своем доме.
– Подумайте, ведь, кроме наших дочерей, чья судьба уже устроена, у нас еще остается сын, – сказала она королю. Действительно, дочери были пристроены: одна, очаровательная герцогиня Бургундская, жила при дворе Людовика XIV, другая вышла замуж за Филиппа V Испанского. – И прежде всего надо думать именно о нем. Он будет царствовать после вас…
– Царствовать? – проворчал Виктор-Амедей. – Он к этому совершенно не способен, мадам! Он же полный идиот!
Удивляться подобной реакции не приходилось. Питая безграничную любовь к старшему сыну, король Сардинии от всего сердца ненавидел младшего, Карла-Эммануила, который, впрочем, платил ему той же монетой. У юноши был небольшой горб, небольшой зоб, он был уродлив, злобен и очень скрытен. В общем, у молодого принца и на самом деле лишь с огромным трудом можно было бы обнаружить хоть какие-то привлекательные стороны. Нескрываемое отвращение, которое он вызывал у отца, ничего не меняло. Больше всего он сердился на своего царственного родителя за презрительную кличку Карлен. Вроде бы это было почти традиционное итальянское уменьшительное от его имени Карл, но звучало как пренебрежительное французское «carlin» – моська.
Королева попыталась вступиться за сына.
– Он не идиот! Просто с самого начала вы очень мало занимались его воспитанием и образованием, чтобы он не смог, когда придет время, бросить тень на царствование нашего бедного Амедея. Это еще можно исправить. Карлу-Эммануилу всего четырнадцать лет. У него хватит времени научиться королевскому ремеслу.
Виктор-Амедей фыркнул, что выглядело не слишком изящно, зато в максимальной степени выражало презрение.
– Никогда в жизни ничего ему не удастся! Он еще и страшен как смертный грех. Просто невозможно поверить, что этот урод – родной брат своих сестер!
Королева сочла за благо не отвечать своему царственному супругу на ранивший ее выпад. Их дочери на самом деле были совершенно очаровательны, а Карл-Эммануил вряд ли мог бы получить приз на конкурсе красоты, но сам-то Виктор-Амедей тоже не блистал красотой. И это еще мягко сказано! Волосы у него были ярко-рыжими, на узком лице, усеянном рябинками от оспы, самым неприятным образом выделялся длиннющий нос с какой-то бульбочкой на конце. А под этим носом все тем же огненным светом сияли две запятые, претендовавшие на роль усов. Тем не менее взгляд короля был живым и острым, в нем ясно читались и редкостное упрямство, и незаурядное лукавство. Его тайная, но весьма действенная дипломатия чуть ли не вошла в пословицу, как, впрочем, и его гнусная скаредность. Вот уж где не бросали денег на ветер, так это при туринском дворе!
Как летом, так и зимой Его Величество не снимал темно-коричневого камзола без всякой отделки. Украшений не полагалось. Носил он одну и ту же грубую обувь из прочной кожи, одни и те же сорочки сурового полотна, и к тому же еще, не желая, чтобы эта одежда слишком быстро изнашивалась, король приказал обтянуть кожей эфес шпаги, иначе по крайней мере один бок рисковал оказаться потертым. Поверх этого костюма он обычно надевал широкий синий плащ совсем простого покроя. Всякий легко мог бы принять его за обычного мельника, если бы не великолепные шляпы и парики – единственное, что выдавало все величие монарха. Ни у кого не было таких париков, как у Виктора-Амедея!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Мадам де Севинье прямиком побежала к королеве и доложила, смеясь:
– Метр Менаж только что очень удачно выдал шевалье де Гонди замуж за мешок с деньгами. Теперь-то наш малыш остепенится!
Королева улыбнулась, услышав это, но присутствовавшие при ее свидании с мадам де Севинье четыре хорошенькие фрейлины хором зарыдали. Следующие несколько минут все, кто находился в тот момент в апартаментах королевы, тщетно пытались их утешить. Двух из них пришлось приводить в чувство, потому что они плакали до потери сознания. Их обмороки стали лучшим доказательством того, насколько привлекателен и соблазнителен был шевалье де Гонди. Все вокруг суетились и неустанно повторяли:
– Ладно, ладно, хватит плакать! Зачем же так? Никакой свадьбы пока не было и, даст бог, не будет!
Но вопреки желанию фрейлин (а может быть, и не одних только фрейлин) свадьба все-таки состоялась. Шесть недель спустя, когда заканчивались пасхальные праздники, шевалье де Гонди обвенчался с Агатой Флериан. Торжество было отмечено с пышностью, вполне соответствовавшей богатству невесты. Но поскольку новоиспеченный зять вовсе не торопился подарить своему тестюшке-аптекарю внучат, брак остался фиктивным.
Агата де Гонди, несмотря ни на что, продолжала благодарить бога: еще бы, ведь он подарил ей столь опьяняющее ощущение. Теперь она была знатной дамой. Беспутный шевалье с не меньшим, чем в прежние дни, усердием принялся пускать по ветру полученные им в качестве приданого золотые, утешая красоток, которых его женитьба повергла в такое отчаяние.
Что же до самого мэтра Флериана, то, лишившись хозяйки дома, он больше не чувствовал в себе мужества, достаточного для того, чтобы жить напротив Луизон д'Аркьен. Он приобрел отличный загородный дом и отправился выращивать там цветы в обществе некоей экономки, не слишком старой и не слишком уродливой для того, чтобы сделать дни старика куда как приятными. У аптекаря оказалась такая счастливая старость, на какую он вряд ли мог когда-либо рассчитывать, проживая на улице Вьей-Бушери.
ВИКТОР-АМЕДЕЙ II, КОРОЛЬ САРДИНИИ
Когда в 1715 году молодой принц Пьемонтский погиб в Турине, упав с лошади, все придворные Виктора-Амедея II, короля Сардинии и герцога Савойского, решили, что монарх вряд ли когда-нибудь оправится от этого потрясения. Жена его, королева Анна, дочь герцога Филиппа II Орлеанского, слегла в постель и отказалась принимать кого бы то ни было. В ее апартаменты не допускались не только придворные. Сквозь плотно задернутые занавеси туда не проникал ни один солнечный лучик, туда не было доступа легкому утреннему ветерку. Но все это казалось вполне нормальным по сравнению с состоянием короля: тот на самом деле чуть не сошел с ума от горя. Он то приказывал заколоть всех лошадей своей конюшни, то грозился уйти в монастырь, то лихорадочно принимался готовиться к паломничеству в Святую землю, а главное – он совершенно перестал заниматься государственными делами. Узнав, что муж настолько пренебрегает своими королевскими обязанностями, Анна отказалась от добровольного отшельничества и постаралась пригасить терзающую сердце боль, чтобы прийти на помощь супругу и навести хотя бы относительный порядок в своем доме.
– Подумайте, ведь, кроме наших дочерей, чья судьба уже устроена, у нас еще остается сын, – сказала она королю. Действительно, дочери были пристроены: одна, очаровательная герцогиня Бургундская, жила при дворе Людовика XIV, другая вышла замуж за Филиппа V Испанского. – И прежде всего надо думать именно о нем. Он будет царствовать после вас…
– Царствовать? – проворчал Виктор-Амедей. – Он к этому совершенно не способен, мадам! Он же полный идиот!
Удивляться подобной реакции не приходилось. Питая безграничную любовь к старшему сыну, король Сардинии от всего сердца ненавидел младшего, Карла-Эммануила, который, впрочем, платил ему той же монетой. У юноши был небольшой горб, небольшой зоб, он был уродлив, злобен и очень скрытен. В общем, у молодого принца и на самом деле лишь с огромным трудом можно было бы обнаружить хоть какие-то привлекательные стороны. Нескрываемое отвращение, которое он вызывал у отца, ничего не меняло. Больше всего он сердился на своего царственного родителя за презрительную кличку Карлен. Вроде бы это было почти традиционное итальянское уменьшительное от его имени Карл, но звучало как пренебрежительное французское «carlin» – моська.
Королева попыталась вступиться за сына.
– Он не идиот! Просто с самого начала вы очень мало занимались его воспитанием и образованием, чтобы он не смог, когда придет время, бросить тень на царствование нашего бедного Амедея. Это еще можно исправить. Карлу-Эммануилу всего четырнадцать лет. У него хватит времени научиться королевскому ремеслу.
Виктор-Амедей фыркнул, что выглядело не слишком изящно, зато в максимальной степени выражало презрение.
– Никогда в жизни ничего ему не удастся! Он еще и страшен как смертный грех. Просто невозможно поверить, что этот урод – родной брат своих сестер!
Королева сочла за благо не отвечать своему царственному супругу на ранивший ее выпад. Их дочери на самом деле были совершенно очаровательны, а Карл-Эммануил вряд ли мог бы получить приз на конкурсе красоты, но сам-то Виктор-Амедей тоже не блистал красотой. И это еще мягко сказано! Волосы у него были ярко-рыжими, на узком лице, усеянном рябинками от оспы, самым неприятным образом выделялся длиннющий нос с какой-то бульбочкой на конце. А под этим носом все тем же огненным светом сияли две запятые, претендовавшие на роль усов. Тем не менее взгляд короля был живым и острым, в нем ясно читались и редкостное упрямство, и незаурядное лукавство. Его тайная, но весьма действенная дипломатия чуть ли не вошла в пословицу, как, впрочем, и его гнусная скаредность. Вот уж где не бросали денег на ветер, так это при туринском дворе!
Как летом, так и зимой Его Величество не снимал темно-коричневого камзола без всякой отделки. Украшений не полагалось. Носил он одну и ту же грубую обувь из прочной кожи, одни и те же сорочки сурового полотна, и к тому же еще, не желая, чтобы эта одежда слишком быстро изнашивалась, король приказал обтянуть кожей эфес шпаги, иначе по крайней мере один бок рисковал оказаться потертым. Поверх этого костюма он обычно надевал широкий синий плащ совсем простого покроя. Всякий легко мог бы принять его за обычного мельника, если бы не великолепные шляпы и парики – единственное, что выдавало все величие монарха. Ни у кого не было таких париков, как у Виктора-Амедея!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60