Голубая вуаль висела на кресле, маленький веер из слоновой кости мерно постукивал по мрамору камина.
Ритм постукивания чуть-чуть изменился, когда Жиль, войдя в салон, отвесил ей нарочито церемонный поклон. Она же вовсе не желала следовать протокольным правилам.
Она сразу же бросила ему вопрос:
— Ты почему не ответил ни на одно мое письмо?
— А почему я должен был на них отвечать?
— Так положено.
— Не могу судить. Я не читал этих писем.
— Лгун! Ты хочешь вызвать во мне неприязнь.
Какой же мужчина может скапливать письма от женщины и не читать их!
Вместо ответа он подошел к скрытому гардинами маленькому секретеру, открыл его, достал оттуда перевязанную голубой лентой стопку писем и протянул их женщине:
— Сосчитайте! Они все здесь.
Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.
Ритм постукивания веером ускорился.
С легким вздохом она приблизилась к Жилю:
— Ты меня больше не любишь?
— Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.
— Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея — все основывать на любви.
Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.
— Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.
— Тогда почему бы не вернуться к этому снова?
Она стояла совсем рядом с ним, обволакивая его запахом роз. Ее полные алые губы вздрагивали и готовы уже были впиться в его рот. Он мягко отстранил ее от себя.
— Нет! Как вы не можете понять, что теперь между нами ничто невозможно, даже удовольствие?
Она подняла на него удивленные, совершенно невинные глаза.
— Почему так?
— Но, дорогая моя, смертный приговор нашим приятным отношениям был подписан в моем теле шпагами и кинжалами убийц, нанятых вашим дорогим любовником. А послушать вас, так вы добились от него согласия забыть об этом на какое-то время.
— Но это же не он. Убийцы были наняты герцогом Шартрским, а их предводитель…
— Я знаю их предводителя. Впрочем, и герцог тоже. Просто нашли более удобным попытаться свалить на него всю вину, чтобы избежать негодования со стороны короля. Принц предоставил мне слишком веские доказательства, чтобы я сейчас смог поверить в вашу мрачную побасенку.
— Но все же…
— Вы лишь теряете понапрасну время и слова. В ту ночь граф д'Антрэг исполнял приказ именно графа Прованского, а кроме того, в нем кипела собственная злость. Мы откровенно ненавидим друг друга. Теперь вы видите: между нами уже больше ничто невозможно.
В черных глазах графини появились гневные молнии.
— Так это она! Эта потаскуха де Гунольштейн!
Она перетянула тебя к себе, когда ухаживала за тобой! Теперь я догадываюсь, как она это делала.
Она в этом сильна, и ты быстро обрел всю твою мощь. Во всем королевстве не найдешь более похотливой шлюхи, чем…
— Я думаю, что вам пора удалиться, сударыня, — холодно произнес Жиль. — Вы становитесь вульгарной. Позвольте вас проводить до вашей кареты.
Он подошел к двери, открыл ее в ожидании.
— Ответь мне прежде! Ты спал с ней?
— Если вас это может успокоить, так знайте же, что госпожа де Гунольштейн проявила ко мне чувство нежности, привязанности только как сестра к брату. Я испытываю к ней те же чувства и не позволю никому и никогда, чтобы ей при мне наносили оскорбление. Я в последний раз вам говорю, сударыня, чтобы вы уходили, если не хотите, чтобы вас вывели более энергичным образом. И никогда больше не приходите сюда.
Она взяла свою вуаль, нарочито небрежным жестом бросила ее на руку и пошла к двери. На пороге она обернулась, смерила взглядом Жиля:
— Хорошо! Я ухожу. Не стоит меня провожать, шевалье. Это было бы слишком гротескно. Еще одно слово. Я никогда больше не приду в этот дом, будьте в этом уверены. Но вы вовсе со мной не покончили, мой милый друг, мы еще увидимся.
Он отвесил ироничный поклон.
— Какое это будет удовольствие! Но не слишком торопитесь. Моему поправляющемуся организму противопоказаны слишком большие радости. Прощайте, сударыня!
Оставшись один, он взял брошенную на стол пачку писем и пошел на кухню к Понго, который, зная нрав своего хозяина, был занят приготовлением кофе по рецепту Николауса. Жиль кинул ему письма.
— Брось их в огонь. Опасно хранить это в порядочном доме.
АРЕСТУЙТЕ ГОСПОДИНА КАРДИНАЛА
В понедельник 15 августа 1785 года Версаль готовился отпраздновать сразу два события: большой религиозный праздник Успения и годовщину посвящения Франции Людовиком XIII Деве Марии, а также праздник королевы. Уже с девяти часов утра Большие апартаменты и Зеркальная галерея были заполнены многочисленной блестящей толпой. Здесь присутствовал весь королевский двор в полном составе. Дипломатический корпус, визитеры из Парижа, из провинции и даже из-за границы. В этот день двери дворца раскрывались гораздо шире, чем обычно, и желающие полюбоваться великолепным торжественным кортежем, который вот-вот должен пройти от парадных комнат до часовни, где королевская семья в полном своем составе должна будет присутствовать на торжественной традиционной мессе, которую будет служить главный духовник Франции, ожидали его.
Широко открытые окна Зеркальной галереи выходили на голубеющую перспективу Большого канала, на цветущие клумбы, сверкающую феерию фонтанов, бросающих свои ирисовые струи в бассейны, в которых отражалось синеющее небо, радостное летнее солнце, прославляющее золотистость древесной коры, бронзы, светильников, мебели, прозрачный и ясный свет высочайших зеркал и цветистость толпы в праздничных одеждах, собравшейся вдоль освобожденной для кортежа дороги. Вдоль дороги вытянулась сине-красная полоса солдат: телохранители, сотня швейцарцев, стража ворот, протянувшаяся от апартаментов короля до часовни.
Приглушенный гул разговоров, сверкающее покачивание многочисленных вееров больше, чем когда-либо, делали похожим это зрелище на огромный птичник, пахнущий пудрой на опереньях, душистой водой.
Стоя в салоне Бычий Глаз, служащем прихожей покоев короля, в которую медленно стекались министры и представители наиболее высокопоставленной знати. Жиль де Турнемин в парадном мундире обеспечивал наблюдение за дверью в апартаменты Людовика XVI. Возле нее строго и неподвижно стояли на часах два стража двери в красно-голубых мундирах с перевязью в шахматную клетку. В углу салона красивый и представительный министр финансов Калон о чем-то переговаривался с Верженном, а неподалеку хранитель печати Миромениль что-то страстно доказывал барону де Бретею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Ритм постукивания чуть-чуть изменился, когда Жиль, войдя в салон, отвесил ей нарочито церемонный поклон. Она же вовсе не желала следовать протокольным правилам.
Она сразу же бросила ему вопрос:
— Ты почему не ответил ни на одно мое письмо?
— А почему я должен был на них отвечать?
— Так положено.
— Не могу судить. Я не читал этих писем.
— Лгун! Ты хочешь вызвать во мне неприязнь.
Какой же мужчина может скапливать письма от женщины и не читать их!
Вместо ответа он подошел к скрытому гардинами маленькому секретеру, открыл его, достал оттуда перевязанную голубой лентой стопку писем и протянул их женщине:
— Сосчитайте! Они все здесь.
Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.
Ритм постукивания веером ускорился.
С легким вздохом она приблизилась к Жилю:
— Ты меня больше не любишь?
— Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.
— Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея — все основывать на любви.
Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.
— Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.
— Тогда почему бы не вернуться к этому снова?
Она стояла совсем рядом с ним, обволакивая его запахом роз. Ее полные алые губы вздрагивали и готовы уже были впиться в его рот. Он мягко отстранил ее от себя.
— Нет! Как вы не можете понять, что теперь между нами ничто невозможно, даже удовольствие?
Она подняла на него удивленные, совершенно невинные глаза.
— Почему так?
— Но, дорогая моя, смертный приговор нашим приятным отношениям был подписан в моем теле шпагами и кинжалами убийц, нанятых вашим дорогим любовником. А послушать вас, так вы добились от него согласия забыть об этом на какое-то время.
— Но это же не он. Убийцы были наняты герцогом Шартрским, а их предводитель…
— Я знаю их предводителя. Впрочем, и герцог тоже. Просто нашли более удобным попытаться свалить на него всю вину, чтобы избежать негодования со стороны короля. Принц предоставил мне слишком веские доказательства, чтобы я сейчас смог поверить в вашу мрачную побасенку.
— Но все же…
— Вы лишь теряете понапрасну время и слова. В ту ночь граф д'Антрэг исполнял приказ именно графа Прованского, а кроме того, в нем кипела собственная злость. Мы откровенно ненавидим друг друга. Теперь вы видите: между нами уже больше ничто невозможно.
В черных глазах графини появились гневные молнии.
— Так это она! Эта потаскуха де Гунольштейн!
Она перетянула тебя к себе, когда ухаживала за тобой! Теперь я догадываюсь, как она это делала.
Она в этом сильна, и ты быстро обрел всю твою мощь. Во всем королевстве не найдешь более похотливой шлюхи, чем…
— Я думаю, что вам пора удалиться, сударыня, — холодно произнес Жиль. — Вы становитесь вульгарной. Позвольте вас проводить до вашей кареты.
Он подошел к двери, открыл ее в ожидании.
— Ответь мне прежде! Ты спал с ней?
— Если вас это может успокоить, так знайте же, что госпожа де Гунольштейн проявила ко мне чувство нежности, привязанности только как сестра к брату. Я испытываю к ней те же чувства и не позволю никому и никогда, чтобы ей при мне наносили оскорбление. Я в последний раз вам говорю, сударыня, чтобы вы уходили, если не хотите, чтобы вас вывели более энергичным образом. И никогда больше не приходите сюда.
Она взяла свою вуаль, нарочито небрежным жестом бросила ее на руку и пошла к двери. На пороге она обернулась, смерила взглядом Жиля:
— Хорошо! Я ухожу. Не стоит меня провожать, шевалье. Это было бы слишком гротескно. Еще одно слово. Я никогда больше не приду в этот дом, будьте в этом уверены. Но вы вовсе со мной не покончили, мой милый друг, мы еще увидимся.
Он отвесил ироничный поклон.
— Какое это будет удовольствие! Но не слишком торопитесь. Моему поправляющемуся организму противопоказаны слишком большие радости. Прощайте, сударыня!
Оставшись один, он взял брошенную на стол пачку писем и пошел на кухню к Понго, который, зная нрав своего хозяина, был занят приготовлением кофе по рецепту Николауса. Жиль кинул ему письма.
— Брось их в огонь. Опасно хранить это в порядочном доме.
АРЕСТУЙТЕ ГОСПОДИНА КАРДИНАЛА
В понедельник 15 августа 1785 года Версаль готовился отпраздновать сразу два события: большой религиозный праздник Успения и годовщину посвящения Франции Людовиком XIII Деве Марии, а также праздник королевы. Уже с девяти часов утра Большие апартаменты и Зеркальная галерея были заполнены многочисленной блестящей толпой. Здесь присутствовал весь королевский двор в полном составе. Дипломатический корпус, визитеры из Парижа, из провинции и даже из-за границы. В этот день двери дворца раскрывались гораздо шире, чем обычно, и желающие полюбоваться великолепным торжественным кортежем, который вот-вот должен пройти от парадных комнат до часовни, где королевская семья в полном своем составе должна будет присутствовать на торжественной традиционной мессе, которую будет служить главный духовник Франции, ожидали его.
Широко открытые окна Зеркальной галереи выходили на голубеющую перспективу Большого канала, на цветущие клумбы, сверкающую феерию фонтанов, бросающих свои ирисовые струи в бассейны, в которых отражалось синеющее небо, радостное летнее солнце, прославляющее золотистость древесной коры, бронзы, светильников, мебели, прозрачный и ясный свет высочайших зеркал и цветистость толпы в праздничных одеждах, собравшейся вдоль освобожденной для кортежа дороги. Вдоль дороги вытянулась сине-красная полоса солдат: телохранители, сотня швейцарцев, стража ворот, протянувшаяся от апартаментов короля до часовни.
Приглушенный гул разговоров, сверкающее покачивание многочисленных вееров больше, чем когда-либо, делали похожим это зрелище на огромный птичник, пахнущий пудрой на опереньях, душистой водой.
Стоя в салоне Бычий Глаз, служащем прихожей покоев короля, в которую медленно стекались министры и представители наиболее высокопоставленной знати. Жиль де Турнемин в парадном мундире обеспечивал наблюдение за дверью в апартаменты Людовика XVI. Возле нее строго и неподвижно стояли на часах два стража двери в красно-голубых мундирах с перевязью в шахматную клетку. В углу салона красивый и представительный министр финансов Калон о чем-то переговаривался с Верженном, а неподалеку хранитель печати Миромениль что-то страстно доказывал барону де Бретею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109