Теперь это уже не взрыв.
— А что?
— Честно говоря, я и сам не знаю… Мне известно только, что королева будет рисковать своей честью, а может, и жизнью…
— Почему бы тебе не рассказать все королю?
— Невозможно, да это ничего не даст. Она его не слушает, но выслушает тебя.
Красивое лицо молодого шведа покраснело, но в его взгляде было больше радости, чем смущения.
— Если ты не знаешь природу опасности, как же ты хочешь, чтобы меня выслушали?
— Я тебе сейчас расскажу о последних сорока восьми часах моей жизни, а вернее, о последних трех. Ты сам рассудишь. Но прежде дай мне кофе. Никогда, мне кажется, я так в нем не нуждался.
Он выпил не одну, а три чашки и рассказал то, что пережил с того момента, как покинул отель Ланжак в сопровождении Вильяма Шорта.
— Бедный мой друг, — сказал внезапно посерьезневший Аксель. Обычно холодное и надменное лицо молодого шведа дышало состраданием и нежностью. Он печально глядел в лицо бретонца, на котором застыла странная улыбка, больше похожая на плач.
— Спасибо, — только и прошептал Жиль.
— За что, мой Бог?
— За то, что прежде чем думать о королеве, ты подумал обо мне. Твоя дружба — вот то, что мне сейчас необходимо…
— Не благодари меня, не надо. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты страдал. Королева права — Жюдит тебя не достойна.
— Может быть… В любом случае я тебе благодарен, но не суди слишком строго ее, мне кажется, что Керноа, если только он Керноа, околдовал Жюдит.
— Хорошо, я больше ничего не скажу о твоей жене. Насчет королевы ты не волнуйся, она никогда не войдет в этот вертеп. Даю слово дворянина. Я знаю. Бодрей уже говорил с ней. И Эстергази тоже. К сожалению, она оказалась очень заинтригованной их рассказами. Иначе говоря, ты прибыл вовремя. Я увижу ее до отъезда и предупрежу. А ты что собираешься делать?
— Вернусь в Версаль, я уже отправил туда Понго с вещами. Мы остановимся у мадемуазель Маржон, а потом уедем в Бретань. Я хочу узнать, действительно ли этот тип тот, за кого себя выдает…
— Ты не прав, Турнемин. Рассуди, какая тебе теперь разница? Тебя не любит Жюдит, но на свете существуют тысячи других женщин, таких же красивых, как и она. Ты еще сможешь утешиться. Перестань жить для других, подумай немного о себе.
— В любом случае будет лучше, если я уеду. И Вогана и Турнемина теперь подстерегают враги, ночью меня узнал Антрег, значит, граф тоже в курсе. Я не боюсь смерти, но не хочу подвергать опасности тех, кто меня окружает: Понго — его чуть не убили сегодня, и мадемуазель Маржон — ее могут убить завтра…
— Тогда оставайся со мной. Поедем сначала в Англию, потом в Швецию. Я представлю тебя моим сестрам Софии и Эдде и кузинам Улле и Августе. Ты их полюбишь, как полюбишь моего отца — маршала, для которого честь значит больше, чем богатство, мою мать, такую прекрасную и мудрую. Наш дом в Лунге станет твоим домом, а наша семья — твоей семьей. И ты снова будешь счастлив.
Глубоко взволнованный Жиль по-братски обнял Акселя.
— Спасибо… Я никогда не забуду, как великодушно ты предложил мне место у твоего очага.
Но ни один человек не минует своей судьбы, моя связана с Жюдит, и, пока у меня нет доказательств того, что Керноа действительно жив, я продолжаю быть ее единственной защитой и опорой. Я не нарушу свою клятву, данную в день нашей свадьбы.
Ферсен покачал головой и меланхолически улыбнулся.
— Ты ее любишь, это так понятно…
— По правде говоря, я и сам не знаю. Я страдал от того, что увидел этой ночью, но думаю, несколько месяцев тому назад я просто умер бы с горя. В моей любви появилась трещина, и, боюсь, из нее глядит лицо другой женщины…
— Красавица графиня де Бальби?! Это действительно хорошее лекарство, но его следует принимать очень маленькими дозами, как некоторые яды…
— Конечно, наши жизни не могут соединиться.
Но на трудной дороге бытия должны быть приятные уголки отдыха…
В комнату непринужденно вошел молодой человек, похожий на Акселя, но значительно моложе. Он был одет по последней парижской моде, слегка утомлен, но весел. Его приход прервал беседу друзей.
— Посмотри-ка, — воскликнул Ферсен, — вот отличный образчик нашего рода: мой младший брат Фабиан. Я показываю ему Францию, у него просто настоящая страсть к королевским дворцам и к придворной жизни. Фабиан — это шевалье де Турнемин из Лаюнондэ. Знаменитый Кречет о котором я вам столько рассказывал, один из самых стойких борцов за свободу Америки. Я старался его убедить отправиться с нами в Швецию, но он упорствует…
— Вы не правы, сударь, — ответил молодой человек с поклоном. — Мы будем счастливы представить вас Их Величествам и дамам, у которых вы будете пользоваться бешеным успехом…
— К сожалению, на данный момент шведки его не интересуют. Но куда вы собрались так рано, Фабиан? Вы даже при шпаге?
— Рано? Скорей поздно, дорогой брат. Я не ухожу, а возвращаюсь. Теперь, с вашего разрешения, отправлюсь спать, так как просто падаю от усталости и не хочу осрамиться перед знаменитым героем Америки. Я был счастлив, шевалье, познакомиться с вами и надеюсь, мы еще не раз встретимся…
Откланявшись, молодой человек покинул комнату с большим достоинством.
— Я тоже уезжаю, — сказал Жиль. — До свидания, Аксель! Скоро увидимся! Шведский король иногда нуждается в своих полковниках! Да хранит тебя Бог!
Несколько минут спустя под ярким утренним солнцем Жиль, верхом на Мерлине, скакал в Версаль. Страшная ночь ушла в прошлое, а в настоящем был добрый конь, чистый воздух и воспоминание о братском приеме Ферсена. Впереди у него встреча с доброй мадемуазель Маржон, любившей его, словно сына, и крепкие объятия Ульриха-Августа. Жизнь не так плоха, если есть друзья! И почему бы не думать побольше о сыне Ситапаноки?
Часть четвертая
СЕКРЕТ СЕН-ОБИН-ДЕ-БУА
Погода, казалось, испортилась. Жиль де Турнемин остановил коня у большого подъемного моста главной башни Лаюнондэ. Как и три года назад, в сером небе кружились скворцы, а старая крепость его предков, замкнувшись в высокомерном одиночестве, гляделась в тусклое зеркало соседнего пруда. Сквозь все испытания пронес Жиль любовь к суровому замку де Турнеминов, любовь, зародившуюся в тот день, когда он впервые переступил порог Лаюнондэ.
— Все так же, — пробормотал Понго, останавливаясь в двух шагах позади Жиля. — Ничего не меняться.
— Увы, — вздохнул Жиль, — узнав, что старый Жоэль при смерти, мы тут же выехали из Версаля и хоть, Бог свидетель, нигде не задерживались, неизвестно, застанем ли мы его в живых.
Действительно, распрощавшись с Ферсеном, Жиль направился в Версаль к мадемуазель Маржон. После стольких месяцев разлуки и молчания он отдыхал душой в узком кругу верных друзей: доброй старой девы и веселого Ульриха-Августа.
Но однажды в его дверь постучал посыльный с почты и передал короткую драматичную записку, написанную явно слабеющей рукой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— А что?
— Честно говоря, я и сам не знаю… Мне известно только, что королева будет рисковать своей честью, а может, и жизнью…
— Почему бы тебе не рассказать все королю?
— Невозможно, да это ничего не даст. Она его не слушает, но выслушает тебя.
Красивое лицо молодого шведа покраснело, но в его взгляде было больше радости, чем смущения.
— Если ты не знаешь природу опасности, как же ты хочешь, чтобы меня выслушали?
— Я тебе сейчас расскажу о последних сорока восьми часах моей жизни, а вернее, о последних трех. Ты сам рассудишь. Но прежде дай мне кофе. Никогда, мне кажется, я так в нем не нуждался.
Он выпил не одну, а три чашки и рассказал то, что пережил с того момента, как покинул отель Ланжак в сопровождении Вильяма Шорта.
— Бедный мой друг, — сказал внезапно посерьезневший Аксель. Обычно холодное и надменное лицо молодого шведа дышало состраданием и нежностью. Он печально глядел в лицо бретонца, на котором застыла странная улыбка, больше похожая на плач.
— Спасибо, — только и прошептал Жиль.
— За что, мой Бог?
— За то, что прежде чем думать о королеве, ты подумал обо мне. Твоя дружба — вот то, что мне сейчас необходимо…
— Не благодари меня, не надо. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты страдал. Королева права — Жюдит тебя не достойна.
— Может быть… В любом случае я тебе благодарен, но не суди слишком строго ее, мне кажется, что Керноа, если только он Керноа, околдовал Жюдит.
— Хорошо, я больше ничего не скажу о твоей жене. Насчет королевы ты не волнуйся, она никогда не войдет в этот вертеп. Даю слово дворянина. Я знаю. Бодрей уже говорил с ней. И Эстергази тоже. К сожалению, она оказалась очень заинтригованной их рассказами. Иначе говоря, ты прибыл вовремя. Я увижу ее до отъезда и предупрежу. А ты что собираешься делать?
— Вернусь в Версаль, я уже отправил туда Понго с вещами. Мы остановимся у мадемуазель Маржон, а потом уедем в Бретань. Я хочу узнать, действительно ли этот тип тот, за кого себя выдает…
— Ты не прав, Турнемин. Рассуди, какая тебе теперь разница? Тебя не любит Жюдит, но на свете существуют тысячи других женщин, таких же красивых, как и она. Ты еще сможешь утешиться. Перестань жить для других, подумай немного о себе.
— В любом случае будет лучше, если я уеду. И Вогана и Турнемина теперь подстерегают враги, ночью меня узнал Антрег, значит, граф тоже в курсе. Я не боюсь смерти, но не хочу подвергать опасности тех, кто меня окружает: Понго — его чуть не убили сегодня, и мадемуазель Маржон — ее могут убить завтра…
— Тогда оставайся со мной. Поедем сначала в Англию, потом в Швецию. Я представлю тебя моим сестрам Софии и Эдде и кузинам Улле и Августе. Ты их полюбишь, как полюбишь моего отца — маршала, для которого честь значит больше, чем богатство, мою мать, такую прекрасную и мудрую. Наш дом в Лунге станет твоим домом, а наша семья — твоей семьей. И ты снова будешь счастлив.
Глубоко взволнованный Жиль по-братски обнял Акселя.
— Спасибо… Я никогда не забуду, как великодушно ты предложил мне место у твоего очага.
Но ни один человек не минует своей судьбы, моя связана с Жюдит, и, пока у меня нет доказательств того, что Керноа действительно жив, я продолжаю быть ее единственной защитой и опорой. Я не нарушу свою клятву, данную в день нашей свадьбы.
Ферсен покачал головой и меланхолически улыбнулся.
— Ты ее любишь, это так понятно…
— По правде говоря, я и сам не знаю. Я страдал от того, что увидел этой ночью, но думаю, несколько месяцев тому назад я просто умер бы с горя. В моей любви появилась трещина, и, боюсь, из нее глядит лицо другой женщины…
— Красавица графиня де Бальби?! Это действительно хорошее лекарство, но его следует принимать очень маленькими дозами, как некоторые яды…
— Конечно, наши жизни не могут соединиться.
Но на трудной дороге бытия должны быть приятные уголки отдыха…
В комнату непринужденно вошел молодой человек, похожий на Акселя, но значительно моложе. Он был одет по последней парижской моде, слегка утомлен, но весел. Его приход прервал беседу друзей.
— Посмотри-ка, — воскликнул Ферсен, — вот отличный образчик нашего рода: мой младший брат Фабиан. Я показываю ему Францию, у него просто настоящая страсть к королевским дворцам и к придворной жизни. Фабиан — это шевалье де Турнемин из Лаюнондэ. Знаменитый Кречет о котором я вам столько рассказывал, один из самых стойких борцов за свободу Америки. Я старался его убедить отправиться с нами в Швецию, но он упорствует…
— Вы не правы, сударь, — ответил молодой человек с поклоном. — Мы будем счастливы представить вас Их Величествам и дамам, у которых вы будете пользоваться бешеным успехом…
— К сожалению, на данный момент шведки его не интересуют. Но куда вы собрались так рано, Фабиан? Вы даже при шпаге?
— Рано? Скорей поздно, дорогой брат. Я не ухожу, а возвращаюсь. Теперь, с вашего разрешения, отправлюсь спать, так как просто падаю от усталости и не хочу осрамиться перед знаменитым героем Америки. Я был счастлив, шевалье, познакомиться с вами и надеюсь, мы еще не раз встретимся…
Откланявшись, молодой человек покинул комнату с большим достоинством.
— Я тоже уезжаю, — сказал Жиль. — До свидания, Аксель! Скоро увидимся! Шведский король иногда нуждается в своих полковниках! Да хранит тебя Бог!
Несколько минут спустя под ярким утренним солнцем Жиль, верхом на Мерлине, скакал в Версаль. Страшная ночь ушла в прошлое, а в настоящем был добрый конь, чистый воздух и воспоминание о братском приеме Ферсена. Впереди у него встреча с доброй мадемуазель Маржон, любившей его, словно сына, и крепкие объятия Ульриха-Августа. Жизнь не так плоха, если есть друзья! И почему бы не думать побольше о сыне Ситапаноки?
Часть четвертая
СЕКРЕТ СЕН-ОБИН-ДЕ-БУА
Погода, казалось, испортилась. Жиль де Турнемин остановил коня у большого подъемного моста главной башни Лаюнондэ. Как и три года назад, в сером небе кружились скворцы, а старая крепость его предков, замкнувшись в высокомерном одиночестве, гляделась в тусклое зеркало соседнего пруда. Сквозь все испытания пронес Жиль любовь к суровому замку де Турнеминов, любовь, зародившуюся в тот день, когда он впервые переступил порог Лаюнондэ.
— Все так же, — пробормотал Понго, останавливаясь в двух шагах позади Жиля. — Ничего не меняться.
— Увы, — вздохнул Жиль, — узнав, что старый Жоэль при смерти, мы тут же выехали из Версаля и хоть, Бог свидетель, нигде не задерживались, неизвестно, застанем ли мы его в живых.
Действительно, распрощавшись с Ферсеном, Жиль направился в Версаль к мадемуазель Маржон. После стольких месяцев разлуки и молчания он отдыхал душой в узком кругу верных друзей: доброй старой девы и веселого Ульриха-Августа.
Но однажды в его дверь постучал посыльный с почты и передал короткую драматичную записку, написанную явно слабеющей рукой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87