Все смотрели, никто не шевелился. Толстяк, сидевший на соседнем стуле, сказал:
— Да что это с ним?
Никто не ответил. Мальчику было по-настоящему плохо, он бился об пол руками и ногами, голова с глазами навыкате ритмично болталась взад-вперед, слюна беспрестанно заливала лицо.
— Фу, как мерзко, придурок!
Толстяк поднялся, посмотрел на распростертого перед ним мальчика и вытер руки о пиджак, как будто хотел их вымыть. Он был бледен, на лбу блестел пот.
— Вы прекратите или нет? Это безобразие.
Вицвондк не мог сдвинуться с места. Кто-то еще поднялся, но приблизиться не отваживался никто. Маленький старичок, который продолжал сидеть, промямлил что-то вроде:
— Требуется искусственное дыхание…
Вицвондк сказал:
— Телефон…
Мальчик продолжал биться головой об пол, он не издавал ни единой жалобы, только убийственный свист…
ДИЗЕЛЬ: Отличный спортзал. Спортзал Мондини. Во избежание недоразумений, прямо над дверью было написано красными буквами: ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. Кроме того, там висела фотография Мондини в молодости, на которой он показывал кулаки, и фотография Роки Марчиано с автографом. Ринг был голубого цвета, немного меньше, чем положено по регламенту. И повсюду лежали различные приспособления. Зал Мондини открывался в три часа. Первым делом он повесил часы, которые отмеряли раунды. У часов была только секундная стрелка, они звенели через каждые три оборота, а затем на минуту останавливались. У Мондини выработалось что-то вроде условного рефлекса. Когда часы звонили, он сплевывал на землю и улыбался: как будто вышел сухим из воды. Он жил в своем собственном времени, разбитом на трехминутные раунды и минутные перерывы между ними. Закрывая спортзал поздним вечером, последнее, что он делал, — останавливал часы. А затем возвращался домой, словно корабль со спущенными парусами.
ПУМЕРАНГ: Несколько салаг боролись за то, чтобы попасть в сборную, ребята без особого таланта, но он работал с ними очень хорошо. Он изматывал их тренировками до изнеможения, затем, когда они «созревали», усаживал перед собой и начинал говорить. Обо всем. И среди прочего — о боксе. Через полчаса они вставали и ничего не смогли бы повторить. Но когда они поднимались на голубой ринг, чтобы молотить кулаками, все всплывало в памяти: как держать защиту, как проводить удар, как поворачиваться, если противник — левша. Прислонившись к канатам, Мондини молча смотрел, не упуская ни одного движения. А затем, ни слова не говоря, отправлял домой. И на следующий день — все сначала. Ученики верили ему. Из каждого ему удавалось извлечь лучшее. А если они не делали ничего лучшего, чем наедаться дерьма при каждой встрече, однажды вечером — обычным вечером — Мондини подзывал их в сторону и говорил: «Я отвезу тебя домой, о'кей?» Они загружались в его ветхий седан двадцатилетней давности, и, болтая о всякой всячине, Мондини отвозил их домой. Выходя из машины, они, можно сказать, выходили на ринг. Это было известно. Кое-кто говорил: «Учитель, мне очень жаль». Он пожимал плечами. И все. Так продолжалось шестнадцать лет. А затем появился Ларри Горман.
Мальчик описался. Все штаны были мокрыми, и струйка мочи потекла по плиткам пола. Толстяк вертелся рядом, совершенно выведенный из себя.
— Сукин сын, ну и мерзость… да какого хрена, прекрати, ублюдок, прекрати же.
Больше никто и не думал приближаться, поскольку мальчик продолжал корчиться, а толстяк держал всех в страхе своим бешенством. Он продолжал выкрикивать:
— А ну, кончай, ублюдок, ты слышишь меня? Кончай, он обоссался, этот маленький ублюдок, дерьмо, обоссался, как скотина, сучий потрох…
Он стоял над мальчиком и вдруг неожиданно пнул его ногой в бок, затем посмотрел на ботинок — на нем были черные мокасины, — увидел, что запачкался, и это окончательно вывело его из себя.
— Сукин сын, вы только посмотрите на эту мерзость, это же невозможно, такая мерзость, а ну, остановите его!
Он начал пинать его ногами. Тогда Вицвондк сделал два шага вперед. В руках у него были ножницы. Он держал их словно кинжал.
— А теперь прекратите, господин Абнер, — сказал он.
Толстяк даже не слышал. Как сумасшедший, он пинал бесчувственное тело мальчика. Орал и пинал. Мальчика все еще трясло, лицо было залито слюной, иногда у него вырывался свист, но все более слабый, удаляющийся. Люди оцепенели. Вицвондк сделал еще два шага вперед.
ДИЗЕЛЬ: Ларри Горману было тогда шестнадцать лет. Прекрасное телосложение, средний вес, красивое лицо, не боксерское, он был из хорошей семьи и жил в престижном квартале. Однажды вечером он вошел в спортзал поздно вечером. И спросил Мондини. Учитель стоял, прислонившись к канатам, и наблюдал за двумя боксирующими. Блондин все время обнажал правый фланг. Другой сражался безо всякого увлечения. Учитель наливался желчью. Ларри подошел к нему и сказал: «Привет, меня зовут Ларри, и я хотел бы заниматься боксом». Мондини обернулся, внимательно посмотрел на него, ткнул пальцем в красную надпись над дверью и вновь принялся следить за боксирующими. Ларри даже не повернул головы. Надпись была уже прочитана. ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. «На самом деле ужинать мне еще не хочется», — сказал он. Зазвенели часы, и боксирующие рванули с ринга. Мондини сплюнул на пол и произнес: «Очень остроумно. Пошел ты». Любой другой бы пошел. Но Ларри был не таков. Он сел на табурет в углу и не сдвинулся с места. Мондини занимался еще два часа, потом зал опустел, все забирали свои вещи и уходили. Они остались вдвоем. Мондини надел пальто поверх спортивного костюма; погасил свет, подошел к часам и сказал: «Если кто полезет, будешь лаять». Затем остановил часы и ушел. На следующий день в три часа он вернулся в зал. Ларри был там. На табуретке. «Назови мне хотя бы одну серьезную причину, по которой я должен тебя тренировать», — сказал ему Мондини. «Хочу убедиться, что на самом деле вы тренируете будущего чемпиона мира», — ответил Ларри.
ПУМЕРАНГ: Мондини его где-то даже ненавидел. Но через год при помощи изнуряющих упражнений была достигнута намеченная физическая форма. Мондини снимал с него деньги, как он говорил. Ларри работал без обсуждений, все это время он смотрел на других и учился. Образцовый ученик, если бы не эта дурь — он никогда не молчал. Говорил безостановочно. Комментировал. Как только кто-то поднимался на ринг, Ларри уже начинал. Он был готов прыгать у канатов или отжиматься от пола по восемьдесят раз. С самого первого удара принимался комментировать. Высказывал мнение. Поправлял, советовал, злился. Вообще-то он чаще всего говорил тихо, но в конце концов это достало. Однажды вечером, когда прошло уже около года с момента его появления, намечался бой, а он все говорил и говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Да что это с ним?
Никто не ответил. Мальчику было по-настоящему плохо, он бился об пол руками и ногами, голова с глазами навыкате ритмично болталась взад-вперед, слюна беспрестанно заливала лицо.
— Фу, как мерзко, придурок!
Толстяк поднялся, посмотрел на распростертого перед ним мальчика и вытер руки о пиджак, как будто хотел их вымыть. Он был бледен, на лбу блестел пот.
— Вы прекратите или нет? Это безобразие.
Вицвондк не мог сдвинуться с места. Кто-то еще поднялся, но приблизиться не отваживался никто. Маленький старичок, который продолжал сидеть, промямлил что-то вроде:
— Требуется искусственное дыхание…
Вицвондк сказал:
— Телефон…
Мальчик продолжал биться головой об пол, он не издавал ни единой жалобы, только убийственный свист…
ДИЗЕЛЬ: Отличный спортзал. Спортзал Мондини. Во избежание недоразумений, прямо над дверью было написано красными буквами: ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. Кроме того, там висела фотография Мондини в молодости, на которой он показывал кулаки, и фотография Роки Марчиано с автографом. Ринг был голубого цвета, немного меньше, чем положено по регламенту. И повсюду лежали различные приспособления. Зал Мондини открывался в три часа. Первым делом он повесил часы, которые отмеряли раунды. У часов была только секундная стрелка, они звенели через каждые три оборота, а затем на минуту останавливались. У Мондини выработалось что-то вроде условного рефлекса. Когда часы звонили, он сплевывал на землю и улыбался: как будто вышел сухим из воды. Он жил в своем собственном времени, разбитом на трехминутные раунды и минутные перерывы между ними. Закрывая спортзал поздним вечером, последнее, что он делал, — останавливал часы. А затем возвращался домой, словно корабль со спущенными парусами.
ПУМЕРАНГ: Несколько салаг боролись за то, чтобы попасть в сборную, ребята без особого таланта, но он работал с ними очень хорошо. Он изматывал их тренировками до изнеможения, затем, когда они «созревали», усаживал перед собой и начинал говорить. Обо всем. И среди прочего — о боксе. Через полчаса они вставали и ничего не смогли бы повторить. Но когда они поднимались на голубой ринг, чтобы молотить кулаками, все всплывало в памяти: как держать защиту, как проводить удар, как поворачиваться, если противник — левша. Прислонившись к канатам, Мондини молча смотрел, не упуская ни одного движения. А затем, ни слова не говоря, отправлял домой. И на следующий день — все сначала. Ученики верили ему. Из каждого ему удавалось извлечь лучшее. А если они не делали ничего лучшего, чем наедаться дерьма при каждой встрече, однажды вечером — обычным вечером — Мондини подзывал их в сторону и говорил: «Я отвезу тебя домой, о'кей?» Они загружались в его ветхий седан двадцатилетней давности, и, болтая о всякой всячине, Мондини отвозил их домой. Выходя из машины, они, можно сказать, выходили на ринг. Это было известно. Кое-кто говорил: «Учитель, мне очень жаль». Он пожимал плечами. И все. Так продолжалось шестнадцать лет. А затем появился Ларри Горман.
Мальчик описался. Все штаны были мокрыми, и струйка мочи потекла по плиткам пола. Толстяк вертелся рядом, совершенно выведенный из себя.
— Сукин сын, ну и мерзость… да какого хрена, прекрати, ублюдок, прекрати же.
Больше никто и не думал приближаться, поскольку мальчик продолжал корчиться, а толстяк держал всех в страхе своим бешенством. Он продолжал выкрикивать:
— А ну, кончай, ублюдок, ты слышишь меня? Кончай, он обоссался, этот маленький ублюдок, дерьмо, обоссался, как скотина, сучий потрох…
Он стоял над мальчиком и вдруг неожиданно пнул его ногой в бок, затем посмотрел на ботинок — на нем были черные мокасины, — увидел, что запачкался, и это окончательно вывело его из себя.
— Сукин сын, вы только посмотрите на эту мерзость, это же невозможно, такая мерзость, а ну, остановите его!
Он начал пинать его ногами. Тогда Вицвондк сделал два шага вперед. В руках у него были ножницы. Он держал их словно кинжал.
— А теперь прекратите, господин Абнер, — сказал он.
Толстяк даже не слышал. Как сумасшедший, он пинал бесчувственное тело мальчика. Орал и пинал. Мальчика все еще трясло, лицо было залито слюной, иногда у него вырывался свист, но все более слабый, удаляющийся. Люди оцепенели. Вицвондк сделал еще два шага вперед.
ДИЗЕЛЬ: Ларри Горману было тогда шестнадцать лет. Прекрасное телосложение, средний вес, красивое лицо, не боксерское, он был из хорошей семьи и жил в престижном квартале. Однажды вечером он вошел в спортзал поздно вечером. И спросил Мондини. Учитель стоял, прислонившись к канатам, и наблюдал за двумя боксирующими. Блондин все время обнажал правый фланг. Другой сражался безо всякого увлечения. Учитель наливался желчью. Ларри подошел к нему и сказал: «Привет, меня зовут Ларри, и я хотел бы заниматься боксом». Мондини обернулся, внимательно посмотрел на него, ткнул пальцем в красную надпись над дверью и вновь принялся следить за боксирующими. Ларри даже не повернул головы. Надпись была уже прочитана. ТЫ ЗАНИМАЕШЬСЯ БОКСОМ ТОЛЬКО ЕСЛИ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ. «На самом деле ужинать мне еще не хочется», — сказал он. Зазвенели часы, и боксирующие рванули с ринга. Мондини сплюнул на пол и произнес: «Очень остроумно. Пошел ты». Любой другой бы пошел. Но Ларри был не таков. Он сел на табурет в углу и не сдвинулся с места. Мондини занимался еще два часа, потом зал опустел, все забирали свои вещи и уходили. Они остались вдвоем. Мондини надел пальто поверх спортивного костюма; погасил свет, подошел к часам и сказал: «Если кто полезет, будешь лаять». Затем остановил часы и ушел. На следующий день в три часа он вернулся в зал. Ларри был там. На табуретке. «Назови мне хотя бы одну серьезную причину, по которой я должен тебя тренировать», — сказал ему Мондини. «Хочу убедиться, что на самом деле вы тренируете будущего чемпиона мира», — ответил Ларри.
ПУМЕРАНГ: Мондини его где-то даже ненавидел. Но через год при помощи изнуряющих упражнений была достигнута намеченная физическая форма. Мондини снимал с него деньги, как он говорил. Ларри работал без обсуждений, все это время он смотрел на других и учился. Образцовый ученик, если бы не эта дурь — он никогда не молчал. Говорил безостановочно. Комментировал. Как только кто-то поднимался на ринг, Ларри уже начинал. Он был готов прыгать у канатов или отжиматься от пола по восемьдесят раз. С самого первого удара принимался комментировать. Высказывал мнение. Поправлял, советовал, злился. Вообще-то он чаще всего говорил тихо, но в конце концов это достало. Однажды вечером, когда прошло уже около года с момента его появления, намечался бой, а он все говорил и говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71