Только рисую… Но, чтобы верно изобразить, приходится очень внимательно наблюдать их, не правда ли?
Шеннон. И вы заметили, верней, вам кажется, мисс Джелкс, что вы заметили, будто мне нравится лежать в этом гамаке связанным, как свинья, которую повезут на бойню?
Ханна. А кому бы не захотелось пострадать, искупить свои грехи и грехи всего человечества, мистер Шеннон, если это можно сделать, лежа в гамаке, на котором вас распяли не гвоздями, а всего лишь веревками, да еще на горе, которая куда привлекательней Голгофы. Мне видится даже, как вы изгибаетесь и стонете в этом гамаке… И ведь ни гвоздей, ни крови, ни смерти… Не слишком мучительное распятие за грехи всего мира, мистер Шеннон! (Чиркает спичкой и зажигает спиртовку.)
Отсветы чистого синего пламени создают в той части веранды, где идет сцена, какое-то совершенно особое освещение. Голубое пламя спиртовки мягко отражается нежным, блеклым шелком синего халата, подаренного Ханне актером театра Кабуки, который позировал ей в Японии.
Шеннон. Именно в эту минуту, когда вы мне так нужны, вы против меня. Почему?
Ханна. А я не против вас, мистер Шеннон. Просто я пытаюсь сделать с вас набросок, только не пастелью, не углем, а словами.
Шеннон. У вас вдруг появились повадки старой девы из Новой Англии, которых я раньше в вас не замечал. Я ведь считал вас этакой эмансипированной святошей, мисс Джелкс.
Ханна. Кто же бывает совсем… святым?
Шеннон. Мне казалось – вы бесполое существо, а вы вдруг обернулись женщиной. И знаете, как я об этом догадался? Именно вам, а не мне, нет, не мне доставляет удовольствие то, что я связан. Всем женщинам – сознательно или бессознательно – хочется видеть мужчину связанным. Над этим только они всю свою жизнь и трудятся – связывают мужчину. И считают свою жизненную миссию выполненной и чувствуют удовлетворение только тогда, когда удается связать мужчину – одного или стольких, на сколько хватит сил.
Ханна отходит от спиртовки, охватывает руками стойку веранды и делает несколько глубоких вдохов.
Вам не нравится мое наблюдение? Если башмак жмет ногу не другому, а самому, мисс Джелкс, это уже не так приятно? А? Опять глубокие вдохи? Страшно стало?
Ханна (беря себя в руки и возвращаясь к чайнику). Я бы очень хотела развязать вас сейчас, но надо подождать, пока у вас пройдет. Вы все еще играете… в распятие… Слишком потакаете себе.
Шеннон. Когда же я себе потакал?
Ханна. А хотя бы вся эта история с учительницами из техасского колледжа. Они мне так же малосимпатичны, как и вам. Но ведь, в конце концов, затем ли девушки целый год копили гроши на Мексику, чтобы спать в душных гостиницах и есть всю ту стряпню, которой их там потчевали?! Вдали от дома им хотелось чувствовать себя хорошо, а вы… вы больше потакали себе, мистер Шеннон, обращались с группой как вам заблагорассудится, жили в свое удовольствие.
Шеннон. А какое, к черту, удовольствие жариться в этом аду?
Ханна. Да, но вас-то все-таки хоть утешала маленькая канарейка, которая путешествовала под крылышком своей учительницы пения.
Шеннон. Забавно! Ха-ха! Забавно! Оказывается, старые девы из Нантакета не лишены чувства юмора?
Ханна. Да, как видите, тоже не лишены. Без юмора еще труднее.
Шеннон (ее спокойствие мало-помалу передается ему). Я не вижу, чем вы там заняты, дорогая мисс Джелкс, но готов присягнуть, что вы решили напоить меня чаем.
Ханна. Именно это я и собираюсь сделать.
Шеннон. Вам кажется, сейчас самое время чаи распивать?
Ханна. А это не совсем чай – маковый настой.
Шеннон. Что, пристрастились к опиуму?
Ханна. Очень мягкое снотворное, помогает от бессонных ночей. Я готовлю для дедушки, для себя, а заодно и для вас, мистер Шеннон, – ночь будет для всех нас нелегкой. Слышите, как дедушка все бормочет строфы новой поэмы? Он как слепой, карабкающийся по лестнице, которая никуда не ведет и обрывается где-то в пространстве. И мне страшно подумать, что это… (Не договорила и снова делает несколько глубоких вдохов.) Шеннон. А вы прибавьте ему сегодня капельку яду в маковый настой, чтоб ему не просыпаться завтра – избавиться от переезда в меблированные комнаты. Совершите акт милосердия. Подсыпьте яду, а я освящу это питье, обращу его в кровь Господню… Черт! Да освободи вы меня сейчас, я бы сам это сделал, стал бы вашим соучастником в этом акте милосердия. Я бы сказал ему: «Вот, пейте кровь нашего…»
Ханна. Замолчите! И не будьте таким ребячески жестоким! Тяжело, мистер Шеннон, когда человек, которого уважаешь, говорит и ведет себя, как жестокий младенец.
Шеннон. А что вы нашли во мне достойного уважения, мисс Будда… Будда в юбке?
Ханна. Я уважаю человека, которому пришлось бороться за чувство собственного достоинства… и свое…
Шеннон. Какое еще достоинство?
Ханна. Да, за свое достоинство и свое великодушие. Уважаю гораздо больше, чем счастливчиков, которым все дано от рождения и у которых потом ничего не отнимают ценою невыразимых страданий. Я…
Шеннон. Хотите сказать – уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится… быть распятым без гвоздей! Нравится… как вы сказали?.. не слишком мучительное искупление…
Ханна (прерывая его). Да, но я думала…
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до Китая – тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете, что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас… только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите, ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла…
Шеннон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Шеннон. И вы заметили, верней, вам кажется, мисс Джелкс, что вы заметили, будто мне нравится лежать в этом гамаке связанным, как свинья, которую повезут на бойню?
Ханна. А кому бы не захотелось пострадать, искупить свои грехи и грехи всего человечества, мистер Шеннон, если это можно сделать, лежа в гамаке, на котором вас распяли не гвоздями, а всего лишь веревками, да еще на горе, которая куда привлекательней Голгофы. Мне видится даже, как вы изгибаетесь и стонете в этом гамаке… И ведь ни гвоздей, ни крови, ни смерти… Не слишком мучительное распятие за грехи всего мира, мистер Шеннон! (Чиркает спичкой и зажигает спиртовку.)
Отсветы чистого синего пламени создают в той части веранды, где идет сцена, какое-то совершенно особое освещение. Голубое пламя спиртовки мягко отражается нежным, блеклым шелком синего халата, подаренного Ханне актером театра Кабуки, который позировал ей в Японии.
Шеннон. Именно в эту минуту, когда вы мне так нужны, вы против меня. Почему?
Ханна. А я не против вас, мистер Шеннон. Просто я пытаюсь сделать с вас набросок, только не пастелью, не углем, а словами.
Шеннон. У вас вдруг появились повадки старой девы из Новой Англии, которых я раньше в вас не замечал. Я ведь считал вас этакой эмансипированной святошей, мисс Джелкс.
Ханна. Кто же бывает совсем… святым?
Шеннон. Мне казалось – вы бесполое существо, а вы вдруг обернулись женщиной. И знаете, как я об этом догадался? Именно вам, а не мне, нет, не мне доставляет удовольствие то, что я связан. Всем женщинам – сознательно или бессознательно – хочется видеть мужчину связанным. Над этим только они всю свою жизнь и трудятся – связывают мужчину. И считают свою жизненную миссию выполненной и чувствуют удовлетворение только тогда, когда удается связать мужчину – одного или стольких, на сколько хватит сил.
Ханна отходит от спиртовки, охватывает руками стойку веранды и делает несколько глубоких вдохов.
Вам не нравится мое наблюдение? Если башмак жмет ногу не другому, а самому, мисс Джелкс, это уже не так приятно? А? Опять глубокие вдохи? Страшно стало?
Ханна (беря себя в руки и возвращаясь к чайнику). Я бы очень хотела развязать вас сейчас, но надо подождать, пока у вас пройдет. Вы все еще играете… в распятие… Слишком потакаете себе.
Шеннон. Когда же я себе потакал?
Ханна. А хотя бы вся эта история с учительницами из техасского колледжа. Они мне так же малосимпатичны, как и вам. Но ведь, в конце концов, затем ли девушки целый год копили гроши на Мексику, чтобы спать в душных гостиницах и есть всю ту стряпню, которой их там потчевали?! Вдали от дома им хотелось чувствовать себя хорошо, а вы… вы больше потакали себе, мистер Шеннон, обращались с группой как вам заблагорассудится, жили в свое удовольствие.
Шеннон. А какое, к черту, удовольствие жариться в этом аду?
Ханна. Да, но вас-то все-таки хоть утешала маленькая канарейка, которая путешествовала под крылышком своей учительницы пения.
Шеннон. Забавно! Ха-ха! Забавно! Оказывается, старые девы из Нантакета не лишены чувства юмора?
Ханна. Да, как видите, тоже не лишены. Без юмора еще труднее.
Шеннон (ее спокойствие мало-помалу передается ему). Я не вижу, чем вы там заняты, дорогая мисс Джелкс, но готов присягнуть, что вы решили напоить меня чаем.
Ханна. Именно это я и собираюсь сделать.
Шеннон. Вам кажется, сейчас самое время чаи распивать?
Ханна. А это не совсем чай – маковый настой.
Шеннон. Что, пристрастились к опиуму?
Ханна. Очень мягкое снотворное, помогает от бессонных ночей. Я готовлю для дедушки, для себя, а заодно и для вас, мистер Шеннон, – ночь будет для всех нас нелегкой. Слышите, как дедушка все бормочет строфы новой поэмы? Он как слепой, карабкающийся по лестнице, которая никуда не ведет и обрывается где-то в пространстве. И мне страшно подумать, что это… (Не договорила и снова делает несколько глубоких вдохов.) Шеннон. А вы прибавьте ему сегодня капельку яду в маковый настой, чтоб ему не просыпаться завтра – избавиться от переезда в меблированные комнаты. Совершите акт милосердия. Подсыпьте яду, а я освящу это питье, обращу его в кровь Господню… Черт! Да освободи вы меня сейчас, я бы сам это сделал, стал бы вашим соучастником в этом акте милосердия. Я бы сказал ему: «Вот, пейте кровь нашего…»
Ханна. Замолчите! И не будьте таким ребячески жестоким! Тяжело, мистер Шеннон, когда человек, которого уважаешь, говорит и ведет себя, как жестокий младенец.
Шеннон. А что вы нашли во мне достойного уважения, мисс Будда… Будда в юбке?
Ханна. Я уважаю человека, которому пришлось бороться за чувство собственного достоинства… и свое…
Шеннон. Какое еще достоинство?
Ханна. Да, за свое достоинство и свое великодушие. Уважаю гораздо больше, чем счастливчиков, которым все дано от рождения и у которых потом ничего не отнимают ценою невыразимых страданий. Я…
Шеннон. Хотите сказать – уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится… быть распятым без гвоздей! Нравится… как вы сказали?.. не слишком мучительное искупление…
Ханна (прерывая его). Да, но я думала…
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до Китая – тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете, что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас… только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите, ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла…
Шеннон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26