– Еще пятьдесят минут, – произнес он так громко и отчетливо в тишине, что испугался сам.
Комиссар хотел вернуться в постель, однако почувствовал, что сделать этого не в силах. Вот так он и лежал перед операционным столом и ждал. Вокруг него в комнате находились шкафы, кровать, стол, часы. Да, те самые часы, как сгоревшее над миром Солнце, тикающий божок, механизм в виде лица без рта, без глаз, без носа, с двумя морщинами, расходящимися и сходящимися. Без двадцати пяти, без двадцати двух, без двадцати одной, без двадцати… Время шло и шло в неудержимом тиканье часов. Берлах приподнялся и прислонился спиной к операционном у столу; старый больной человек, одинокий и беспомощный. Он успокоился. Сзади него были часы, перед ним – дверь. Он глядел, смирившись со своей судьбой, на этот прямоугольник, через который войдет тот, кто медленно и спокойно убьет его, делая разрез за разрезом блестящими ножами. Время, тиканье часов было теперь в нем, и ему не нужно было теперь оборачиваться; он точно знал, что осталось ждать четыре минуты, три, две… Он стал считать секунды, совпадавшие с ударами его сердца. Еще сто, еще шестьдесят, еще тридцать. Он считал побелевшими, бескровными губами, глядя на живые часы – на дверь. Точно в семь она открылась одним рывком, как темный провал, как распахнутая пасть, в сумеречном свете угадывалась огромная фигура, однако это был не Эменбергер. Комиссар услышал детскую песенку, исполняемую насмешливым хриплым голосом:
Ганс был мальчиком отважным, В лес отправился один…
В дверях стоял Гулливер, могучий и широкий, в разорванном сюртуке, свисавшем с сильного тела.
– Приветствую тебя, комиссар, – сказал великан, прикрыв дверь. – Наконец-то я отыскал печального рыцаря без страха и упрека, отправившегося на борьбу со злом, сидящего перед операционным столом, очень похожим на тот, на котором лежал я в Штутхофе. – Он поднял комиссара, как ребенка, на руки и положил в постель. – Пропустим по стаканчику, – сказал он, доставая из кармана сюртука бутылку и две стопки. – Водки у меня на этот раз нет, – сказал гигант, наполняя их и садясь на край постели старика. – Этот картофельный шнапс я украл где– то в Эментале в темном и заснеженном крестьянском доме. Это ничего. Мертвеца не упрекнут за то, что он под прикрытием тумана и ночи собирает в виде пропитания дань с живых. – Он поднес стопку к губам старика, и тот отпил.
Берлах сразу почувствовал, что это взбодрило, хотя и подумал, что опять поступил вопреки советам врачей.
– Гулливер, – прошептал он, ощупывая руку пришельца, – как ты узнал, что я нахожусь в этой проклятой мышеловке?
– Комиссар, – засмеялся тот, и его жесткие глаза сверкнули на безбровом, покрытом шрамами лице, – для чего же ты вызвал меня тогда в Салемский госпиталь? Я сразу сообразил, что ты кого-то подозреваешь. Что у меня появилась бесценная возможность отыскать этого Неле среди живых. Я ни на секунду не поверил, что тебя побуждает расспрашивать о Неле только психологический интерес. Разве я мог тебя одного оставить в беде? Прошли времена, когда рыцари, борясь со злом, отправлялись на битву против дракона одни. Прошли времена, когда достаточно только острого ума, чтобы схватить преступника за руку. Ты, детектив, – глупец и анахронизм! Я не выпускал тебя из поля зрения и вчера ночью явился к бравому доктору Хунгертобелю. Он так испугался, что мне пришлось основательно поработать, прежде чем к нему вернулось сознание. Вот тогда я и разузнал, где ты находишься, и явился сюда, чтобы восстановить статус-кво.
– Как ты сюда попал? – спросил Берлах тихо, Лицо гиганта исказилось гримасой улыбки.
– В автомобиле Хунгертобеля, – ответил он.
– Он жив? – продолжал комиссар, наконец придя в себя.
– Через несколько минут он отвезет тебя в старый Салемский госпиталь, – отвечал тот, – Он ждет тебя в машине перед Зоненштайном.
– Карлик! – воскликнул, побледнев, старик. Он вспомнил, что Гулливер не знал об этой опасности. – Карлик! Карлик убьет его!
– Да, карлик, – засмеялся гигант, тряся своими лохмотьями и выдыхая запах алкоголя.
Он пронзительно свистнул, заложив в рот два пальца, – так свистят собаке. По этому сигналу металлические жалюзи на окне приподнялись, в комнату бесшумно, как обезьяна, скользнула маленькая тень и одним огромным прыжком очутилась на коленях Гулливера. Старческое лицо карлика прижалось к груди гиганта, обняв его огромную лысую голову маленькими ручонками.
– Ну, вот ты и здесь, моя обезьянка, мой зверек, мое чудовище, – нежно сказал пришелец. – Мой бедный минотавр, мой славный гном, так часто плача и визжа засыпавший на моих руках по ночам в Штутхофе, ты мой единственный спутник. Твой Одиссей вернулся из бесконечных странствий. Я подозревал, что ты спровадил пьяного Форчига в потусторонний мир. Разве тебя не выдрессировал для исполнения подобных кунстштюков еще тогда, в лагере, этот Неле, Эменбергер или черт знает как его еще зовут? Сидя рядом с Хунгертобелем в машине, я услышал сзади себя повизгивание и, как шелудивую кошку, вытащил собственной рукой моего бедного друга. Что нам делать с этим маленьким зверьком, ведь он человек, с этим человечком, которого превратили в животное, с этим невиновным убийцей? Посмотри, сколько горя отражается в его глазах.
Старик приподнялся на постели и уставился на эту удивительную пару двух людей, переживших в прошлом столько горя.
– А Эменбергер? – спросил он. – Что с Эменбергером?
Лицо гиганта посерело, как старый, покрытый мхом камень, в который, как зубилом, были врезаны шрамы. Одним движеньем гигантской руки он швырнул пустую бутылку в шкаф так, что во все стороны брызнули стекла; карлик, присвистнув, одним прыжком, как крыса, спрятался под операционным столом.
– Ты о нем спрашиваешь, комиссар? – прошипел гигант, опасно сверкнув глазами, однако мгновенно взял себя в руки, достал из кармана вторую бутылку шнапса и стал тянуть из горлышка большими глотками. – Молись, комиссар, богу за бедную душу Эменбергера. До богов доходят только молитвы смелых. Молись! Его больше не существует. Моя месть была жестокой, но я был прав по закону справедливости. Я убил его, как он когда-то убил Неле в вечно сыром номере гамбургского отеля, и полиция опять безошибочно константирует самоубийство. Его рука в железных тисках моей поднесла ко рту капсулу с ядом и раздавила ее о стиснутые зубы. Мои бескровные губы молчаливы, и никто не узнает подробностей схватки между мучеником и мучителем и то, как они поменялись ролями. Ну что ж, комиссар, нам пора прощаться, – сказал гигант и встал.
– Что будет теперь? – прошептал Берлах.
– Ничего не будет, – ответил Гулливер, обняв старика за плечи и прижав его к себе так, что их лица коснулись друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23