Очерки –
OCR & SpellCheck: Zmiy
Луи Анри Буссенар
У экватора
Эпизод из путешествий по Гвиане

После длительного перерыва я вновь очутился на Марони, широкой реке, что трехкилометровым многоводным потоком течет между Гвианой Французской и Голландской.
Уже много часов мы плыли на пироге вниз по реке. Позади остался последний водопад Гермина, естественной плотиной преграждающий стремительные воды Марони.
Через два дня я надеялся прибыть в Сен-Лоран, одну из французских исправительных колоний, расположенную в сорока километрах от устья реки, и здесь распрощаться со всеми неудобствами, омрачавшими прелесть путешествия по верхней Гвиане. Наконец-то мое тело вытянется на настоящей постели, а желудок будет переваривать настоящий хлеб! Настоящий, не имеющий ничего общего с маниокой пшеничный хлеб, какой только могут выпекать в родной провинции Бос!
Эти мечты, как и близкая перспектива возвращения в цивилизованную страну, вдохновляли меня.
Представьте себе на минуту, что в течение многих недель вам приходилось спать под открытым небом в подвешенном состоянии — в гамаке, ничем не защищенном от комаров, летучих мышей-вампиров, скорпионов, сколопендр и макак; что ежедневно вы вынуждены слушать бесплатные, обязательные концерты выпей, жаб и обезьян-ревунов и, за неимением лучшего, наслаждаться обществом кайманов, электрических угрей, игуан и панголинов и многочисленных обезьянообразных — от коаты до сапажу… и что, наконец, вы сможете себе сказать — «моя миссия закончена» и перспектива возвращения к привычному европейскому образу жизни уже вполне реальна. Разве это не причина для того, чтобы почувствовать себя счастливейшим из путешественников?..
Весь персонал я переправил на пристань Сакура, где находились склады с товарами моих друзей Казальса и Лабурдетта, все предметы, вывезенные из экспедиций. Осталась лишь пирога, на которой я сейчас и плыл по Марони, сопровождаемый семейством чернокожего бони из Парамака.
Глава семьи — высокий негр атлетического сложения, более пяти футов ростом, с правильными чертами лица, нрава кроткого и добродушного.
Его жена Изаба, крепкая, высокая и широкая как шкаф из эбенового дерева, с симпатичным лицом, на котором постоянно играла добрая улыбка.
И наконец, их сын Квасиба, живой и веселый, как все негритята его возраста.
Одежда всех троих ограничивалась лишь тем, чем покрывало их солнце, да «фигового листка» — узкой котоновой повязки на бедрах, более скромной по размерам, чем купальные трусики. Это одеяние первобытных людей давало, конечно, предельную свободу движений, но я не мог без содрогания смотреть на незащищенность кожного покрова от лучей раскаленного светила. Я, одетый в легкую белую фланелевую блузу, чувствовал себя примерно как черепаха под своим панцирем на горячих углях. Мой череп буквально чуть ли не плавился под широкополой шляпой, а все трое бони с непокрытыми головами весело работали веслами и орали во всю глотку песни. Особенно старался десятилетний мальчишка, доминируя в этом трио своим высоким фальцетом… и изо всех сил налегая на однометровые весла, длиной в два раза меньше отцовских.
Глава семейства, заняв самое ответственное место на корме пироги, загнутой, на манер венецианских гондол, с обеих концов, греб и одновременно рулил лодкой. За ним следовал я, ваш покорный слуга, устроившись на довольно неудобном походном офицерском сундучке образца 1869 года, затем — юный Квасиба, повиснувший на своих маленьких веслах, и последней на носу — Изаба.
Хрупкий челнок, шесть метров в длину и восемьдесят сантиметров в ширину, погруженный почти до бортов в воду, уверенно двигался по спокойной сейчас поверхности реки.
Устойчивость этих лодок, которые вырубались из единого куска негниющего ствола дерева, была настолько велика, что сидя в ней не ощущалось абсолютно никакого качания. Столь же большой была и их прочность. Нос пироги, загнутый на десять сантиметров, то есть в четыре раза круче, чем ее корпус, позволял ей успешно преодолевать самые сложные переправы через бурные стремнины.
Я очень спешил прибыть на место. И, чтобы стимулировать работу моих чернокожих лодочников, открыл бутылку тростниковой водки, к которой каждый из них с жадностью припал. Но по своей притягательности этот экваториальный нектар не шел ни в какое сравнение с банкой сардин, вскрытой с помощью ножниц из моего хирургического набора.
Надо было слышать, как заскрежетали челюсти бравых дикарей при виде скверной маслянистой рыбешки, поглощенной в мгновение ока. После закуски они принялись за более солидное блюдо, состоящее из копченого мяса коаты, большой черной обезьяны. Отцу досталась головная часть, матери — хвостовая, а сыну — лапка.
После обильной трапезы и десерта, роль которого играла «куак» — разбавленная водой маниока, они с удвоенной энергией заработали веслами.
Кому-то, возможно, покажется странным, что я праздно сидел в лодке, нещадно эксплуатируя женщину и ребенка.
Могу ответить на это естественное замечание, что в Гвиане женщины могут управлять лодкой так же легко и ловко, как мужчины, не выпуская по семь с половиной часов весел из рук. Этот опыт они приобретают с детства, и владеть веслами для них так же естественно, как европейской женщине владеть иголкой.
Поэтому я не могу упрекнуть себя в недостаточной галантности.
После обеда Изаба запела. Я же стал приводить в порядок свои записи для «Дневника путешественника», выкуривая одну сигарету за другой.
Голос женщины не лишен был привлекательности. Она имела, несомненно, хороший слух и, как у всех представителей ее расы, прекрасное чувство ритма.
Это была старинная песня-речитатив:
«Иа! иа! уа! а… а…
Иди в мою лодку, брат!
Ие! ие! ие! е… е…
Иди в мою лодку, брат!
Ио! ио! о… о…»
Последний слог Изаба виртуозно долго тянула дрожащим голосом, пока хватало воздуха в легких.
После учтивого приглашения, адресованного брату, наступала очередь отца, и далее всех членов многочисленного семейства, близких, друзей — короче, никто не забывался. Приглашения длились целый час, и песня с ее смысловым однообразием очень скоро наскучила мне.
Но после жены свою песню затянул муж. У него тоже был приятный глубокий голос:
«Ио! ио! ио! о… о…
Я не зову сегодня Бога.
Ио! ио! ио! о… о…
Я зову свою сестру..!
После сестры он, естественно, звал отца, мать и так далее до последнего известного ему родственника.
Вы думаете, на этом пение закончилось? Я тоже надеялся, но напрасно. Бони уже заразились музыкой и не могли остановиться. На смену «романсам» пришла импровизация. В новых бесконечных куплетах нашлось место и для меня, который «скоро увидит свою мадам, свою семью, своих друзей» и так далее и так далее, потом они взялись за мой карабин, «у которого много пуль».
1 2 3