Видя растущее раздражение Джиллианы, Арабелла начала наконец входить в свою роль. Она больше не гонялась за Блевинсом из комнаты в комнату, хотя мажордом все еще настороженно поглядывал на нее, когда она появлялась в поле его зрения. Она послушно отстояла свою последнюю примерку и надевала несколько своих новых платьев, не разражаясь тирадами из-за слишком тугого корсета и нелепости новых фасонов, хотя кое в чем Джиллиана склонна была с ней согласиться – воротники были слишком большими, а рукава чересчур пышными у плеч и чересчур узкими от локтя до запястья. И Арабелла больше не появлялась везде и всюду со своей неизменной книгой, хотя по-прежнему предпочитала печатное слово живому общению. Самым поразительным следствием их ежедневных уроков, однако, было услышанное Джиллианой ее замечание графу по поводу красоты весенней природы. Никогда раньше Арабелла не говорила о таких вещах.
В то время как Арабелла постепенно осваивалась с положением графской невесты. Джиллиана вела себя с безупречной благовоспитанностью, ни разу не показав, что с радостью вышла бы из этой своей тщательно прописанной роли. Они с графом, разумеется, встречались за обедом да и во время всех светских раутов, куда она должна была сопровождать Арабеллу. Однако Джиллиана старательно избегала любых обстоятельств, когда бы они с графом могли остаться одни. Не ходила она больше и в его лабораторию.
Она была решительно настроена избегать соблазна.
Глубокие вечерние сумерки спустились на Роузмур. Воздух был насыщен густым ароматом садов и сосен из окружающих лесов. Ночь манила к себе Джиллиану изящным пальчиком, приглашая ее помечтать о лучших днях и более счастливых временах. Мечты, однако, не в состоянии были примирить Джиллиану с тем, что Роберт ее бросил, родители от нее отреклись, а друзья были шокированы ее поведением.
Цена, которую она заплатила за то, чтобы быть свободной в своих чувствах, оказалась слишком высокой.
Джиллиана стояла у окна, глядя, как Роузмур медленно погружается в темноту. Огромный дом был слишком тих. Ей необходимы были суматоха и смятение. Ей требовались шум Эдинбурга, какофония Лондона. Дай ей звуки дома, заполненного людьми, и она будет вполне счастлива.
В Роузмуре нет нужды устилать улицы сеном. Дом слишком огромен, чтобы до его обитателей доносился стук колес кареты по вымощенной камнем подъездной дороге.
Темнота сгустилась, окутывая все вокруг мягким покровом, чтобы графу хорошо спалось. Королевский отдых для мужчины, в чьих жилах течет благородная кровь, мужчины, наделенного такой властью и могуществом, что мир, без сомнения, замирает при упоминании его имени.
Как и она.
Всякий раз, когда Арабелла заговаривала о нем, Джиллиана находила повод, чтобы уйти или заняться чем-то другим. Негоже думать о нем слишком часто, поощрять чувства, которые не дают ей уснуть, вот как сейчас.
Не раз и не два ругала она себя, называла дурой. Но увещевания сознания боролись с более волнующим голосом, который отнюдь не был таким чистым или управляемым высокими мыслями. Этот греховный шепот побуждал ее поспать осмотрительность к дьяволу и быть абсолютно безрассудной.
Значит, вся ее оставшаяся жизнь пройдет в услужении другим в той или иной форме? Теми бездумными юношескими действиями она определила свою судьбу. Она больше не благопристойная молодая дама Эдинбурга. У нее не будет ни дома, ни мужа, ни положения в обществе. Если когда-нибудь в отдаленном будущем она и выйдет замуж, то не ради положения, а просто для стабильности и защиты. И уж конечно, не ради любви. Джиллиана не была даже вполне уверена, что сможет теперь кому-то доверять.
Или, быть может, дело в том, что она не доверяет себе самой? Не в этом ли одна из причин? Если ее суждение в отношении Роберта оказалось ошибочным, то как же она может рискнуть полюбить вновь?
Может ли она довериться своим ощущениям, чтобы распознать разницу между любовью и влюбленностью, между физическим желанием и более глубоким чувством?
Джиллиана открыла окно, пожалев, что сейчас не зима. Воздух был бы обжигающе холодным, снег укутывал бы землю толстым слоем. Это сразу же напомнило ей о скорби и печали. Зима – пора смерти. Впрочем, она не нуждалась в напоминаниях.
Сон придет к ней поздно, если вообще придет.
Сегодня печаль была слишком близкой, а настроение слишком подавленным. Одиночество словно призрак стояло у Джиллианы за спиной, нашептывала на ухо, напоминало о прошлом.
Неужели это такой грех – хотеть быть любимой?
Джиллиана отвернулась от окна. Служанка приготовила ей постель, отвернув угол одеяла, взбив подушки. Комната была прелестна – свидетельство богатства и вкуса Роузмура. Невозможно было придраться ни к удобствам, ни к теплу, с которым к ней относились в поместье графа.
Возможно, теперешняя роль переносилась бы ею легче, если б ее поместили на половине слуг и обращались с ней соответственно. А так нет-нет да и случались моменты, когда ей страстно хотелось оказаться на месте Арабеллы.
Сегодня за обедом граф смотрел на нее так долго, что у нее возникло желание предупредить его, что окружающие замечают это. Он поинтересовался ее мнением во время беседы, а когда она погрузилась в молчание, то добивался ее замечаний так настойчиво, что Джиллиане ничего не оставалось, как ответить ему. И на протяжении всего обеда с его лица не сходила эта его чуть заметная улыбка, словно он насмехался над ее осторожностью или укорял за недостаток смелости.
Не считая себя трусихой, Джиллиана не забывала все же одного очень важного факта. Если бы не вмешательство доктора Фентона, быть бы ей сейчас уличной проституткой – несчастным созданием, которое платит за еду и ночлег своим телом.
Не находя себе места, Джиллиана беспокойно заметалась по комнате, страшась предстоящей ночи. Минуту спустя она, схватив халат, вышла из комнаты.
Роузмур представлял собой лабиринт комнат и коридоров. За последние две недели Джиллиана научилась находить дорогу, используя в качестве ориентира английский сад. Он располагался с восточной стороны дома. Таким образом она без труда находила дорогу к западному или северному крылу, где находились общие комнаты.
Галерея была длинной, сто пятьдесят два шага, если мерить ее шагами. Оштукатуренный потолок был украшен лепниной, изображающей переплетенные виноградные лозы. Дубовый пол представлял собой чередующиеся светлые и темные деревянные полосы, полумрак рассеивался лунным светом, струящимся через, наверное, целую дюжину высоких арочных окон.
Изящные столики не больше фута шириной стояли у каждого простенка между окнами. Одни щеголяли красочными китайскими вазами, другие – вычурными статуями из слоновой кости, которые сейчас, в полумраке, казались неясными пятнами кремово-серого цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79