.. – возразил Михей.
– А что, если ампутировали лучшую часть души? – пошутил Николай.
– Мы же договорились без поэзии... – Михей, как и Николай, писал весьма недурные стихи, но считал это занятием бросовым.
– Вот именно тогда и получается, что боль есть, если мы ее осознаем, независимо от того, есть для нее причина или нет. Именно поэтому, если мы чувствуем себя влюбленными, то это значит, мы влюблены, хотя можно быть влюбленным, этого и не осознавая... – сказал Николай и почувствовал, что начинает сам себе противоречить.
– Вот ты и запутался! – обрадовался Михей. – Значит, можно быть влюбленным, того не осознавая, в то время как для окружающих это более чем очевидно. Ну, и почему же тогда мой вопрос был нелегитимным?
– Да в том-то и дело, что вопрос, как отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам кажется, будто мы чувствуем, бессмыслен, поскольку, перефразировав его в свете того, что мы обсудили, получится: как можно отличить то, что мы чувствуем, от того, что мы чувствуем? Чувствуешь бессмыслицу?
– Честно говоря, нет!
– Все дело в том, что ты полагаешь, будто существует некая реальная поверхность чувства, на которую проступают внутренние ощущения. В действительности это не так...
– Отчего же?
– Оттого, что то, что не поднялось на уровень осознания, то есть ощущение, о котором мы ничего не знаем, ощущением не является. Вот выделяется у тебя желудочный сок, но если ты здоров и не страдаешь изжогой, ничего тебе об этом напрямую неведомо... Ощущение, которое не ощутимо, уже не является ощущением. Понимаешь?
– Предмет любви может вызвать затаенный вздох восторга, едва-едва осознанный, а может вылиться в шекспировский сонет, запечатлев это чувство в веках... Хотя нужно отметить, что кроме двух-трех сонетов наследие Вильяма давно пора снести на помойку... О чем это я? Ах, да! Проявление чувства может быть очень разным...
– Но и в том и в другом случае невозможно разделить то, что мы чувствуем, и то, что мы только думаем, будто чувствуем... Хотя постой, мне кажется, я начинаю понимать суть твоего вопроса.
– Наконец-то!
– Ты имеешь в виду ложную интерпретацию ощущений: это когда нам хочется трахаться, а сознание заставляет нас поверить, что нам хочется ваять скульптуры, ну, вроде пресловутой сублимации, подмены импульса... Но в моем случае, кажется, все ясно... Мне хочется неважно чего, лишь бы быть с ней, дышать ею, жить ею... Поэзия? Любовь? Мне плевать... Но таковы мои ощущения.
Водка подходила к концу. Михей стал все чаще выразительно зевать, и Николай, откланявшись, нестойкой походкой вывалился из квартиры на белый свет...
На первую лекцию он опоздал и, внаглую ввалившись в аудиторию, решительно проследовал к тому месту, где сидела она. Мира улыбнулась и хотела что-то сказать, но, одернутая преподавателем, смиренно замолчала. Николай опустился на стул рядом. От его сосредоточенного внимания не ускользнуло, что девушка преобразилась. То есть номинально она была все той же вчерашней игривой девчонкой, но черт или бог... короче, кто теперь разберет... ну, скажем, черт, как говорится, кроется в деталях. Многие женщины способны преображать себя настолько, что их искусство граничит с перевоплощением великих артистов, или даже с неким самоваянием, или с тем и другим в разных пропорциях. Николай не сразу понял, в чем состоял секрет произошедших перемен, и лишь разбив образ на детали, осознал, что Мира приложила особые усилия, чтобы выглядеть так – обыденно для всех, но совершенно неотразимо для него.
Она использовала макияж столь умело и с таким вкусом, что его присутствие практически не замечалось. Чуть заметный румянец оттенял миловидный овал лица, делая его еще более привлекательным. Нежная линяя лба переходила в профиль слегка курносого носика, милые губки вели к подбородку, резко уходящему к шее. Тени на веках были в меру темны, брови аккуратно выщипаны, ресницы подкрашены... Только теперь он заметил, что глаза у Миры карие. У Николая глаза были почти такого же цвета, и он, честно говоря, не любил цвет своих глаз, считая его слишком драматичным, но в исполнении личика Миры Бог придал этому цвету особую красоту и осмысленность. Розовый оттенок слегка поблескивающей помады делал губки выпуклыми и выразительными. Николай не любил вульгарно накрашенных женщин, и это тонкое мастерство Миры придавать своему лицу естественную красоту обрадовало его так, словно ему сообщили какую-то исключительно приятную новость.
Прическа тоже свидетельствовала о том, что над ней поработал профессиональный парикмахер, ведающий толк в тонком искусстве обольщения. Цвет Мириных волос слегка отдавал рыжинкой, и то только если свет падал под определенным углом, и эта неоднозначность цвета вызывала волнительное чувство неопределенности. Изгиб ее шеи сводил его с ума. Она была тонка и словно бы требовала особого внимания к бархатистости своей кожи. Тонюсенькая золотая цепочка, на которой небрежно висело сердечко, сделанное в виде ободочка, вела туда, вниз, к пьянящему вырезу кофточки, на первый взгляд белой, но при внимательном созерцании на ней обнаруживалась нежная серая полоска. Вырез опускался до первой из двух застежек, и от этого Николаю, смотревшему сбоку, была видна самая кромка боковой поверхности ее груди и даже одна из потаенных родинок, о существовании которой обычным смертным знать не должно... Нельзя было сказать, что декольте было вызывающе глубоким. Просто с той точки, с которой наблюдал его Николай, ему открывались некие потаенные ракурсы, которые начинали волновать его даже больше, чем прикрытая тканью выпуклость самой груди.
Ему все казалось невероятным. Неужели под этой тканью скрывается обнаженное тело, нежное и желанное? Он не мог представить его себе, хотя напрягал весь свой обремененный философией ум. Какая она там, под этой ненавистной, но сладостной тканью? Какая у нее форма груди без лифчика? Большие соски или маленькие? Розоватые и выпуклые или под цвет кожи и плоские? Эти загадки занимали его больше, чем вопросы существования Бога и свободы воли, о которых скучно и монотонно талдычил лектор. Да и о чем ином он мог думать, когда всего в нескольких сантиметрах от его кончиков пальцев – застежки, ведущие прямиком к самой что ни на есть подноготной правде. А какой у нее пупок? – не унимался Николай. Он совершенно не мог представить свою возлюбленную обнаженной, ему даже казалось, что она так и родилась в этой кофточке, джинсах и черных демисезонных туфлях... Ну должны же быть где-то ее голые пяточки, коленки? Не может же быть, чтобы всего этого не существовало?
Взгляд Николая упал на ее руки и растерянно остановился на обручальном кольце. Муж – вот счастливчик, которому ведомы отгадки на все эти неразрешимые вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– А что, если ампутировали лучшую часть души? – пошутил Николай.
– Мы же договорились без поэзии... – Михей, как и Николай, писал весьма недурные стихи, но считал это занятием бросовым.
– Вот именно тогда и получается, что боль есть, если мы ее осознаем, независимо от того, есть для нее причина или нет. Именно поэтому, если мы чувствуем себя влюбленными, то это значит, мы влюблены, хотя можно быть влюбленным, этого и не осознавая... – сказал Николай и почувствовал, что начинает сам себе противоречить.
– Вот ты и запутался! – обрадовался Михей. – Значит, можно быть влюбленным, того не осознавая, в то время как для окружающих это более чем очевидно. Ну, и почему же тогда мой вопрос был нелегитимным?
– Да в том-то и дело, что вопрос, как отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам кажется, будто мы чувствуем, бессмыслен, поскольку, перефразировав его в свете того, что мы обсудили, получится: как можно отличить то, что мы чувствуем, от того, что мы чувствуем? Чувствуешь бессмыслицу?
– Честно говоря, нет!
– Все дело в том, что ты полагаешь, будто существует некая реальная поверхность чувства, на которую проступают внутренние ощущения. В действительности это не так...
– Отчего же?
– Оттого, что то, что не поднялось на уровень осознания, то есть ощущение, о котором мы ничего не знаем, ощущением не является. Вот выделяется у тебя желудочный сок, но если ты здоров и не страдаешь изжогой, ничего тебе об этом напрямую неведомо... Ощущение, которое не ощутимо, уже не является ощущением. Понимаешь?
– Предмет любви может вызвать затаенный вздох восторга, едва-едва осознанный, а может вылиться в шекспировский сонет, запечатлев это чувство в веках... Хотя нужно отметить, что кроме двух-трех сонетов наследие Вильяма давно пора снести на помойку... О чем это я? Ах, да! Проявление чувства может быть очень разным...
– Но и в том и в другом случае невозможно разделить то, что мы чувствуем, и то, что мы только думаем, будто чувствуем... Хотя постой, мне кажется, я начинаю понимать суть твоего вопроса.
– Наконец-то!
– Ты имеешь в виду ложную интерпретацию ощущений: это когда нам хочется трахаться, а сознание заставляет нас поверить, что нам хочется ваять скульптуры, ну, вроде пресловутой сублимации, подмены импульса... Но в моем случае, кажется, все ясно... Мне хочется неважно чего, лишь бы быть с ней, дышать ею, жить ею... Поэзия? Любовь? Мне плевать... Но таковы мои ощущения.
Водка подходила к концу. Михей стал все чаще выразительно зевать, и Николай, откланявшись, нестойкой походкой вывалился из квартиры на белый свет...
На первую лекцию он опоздал и, внаглую ввалившись в аудиторию, решительно проследовал к тому месту, где сидела она. Мира улыбнулась и хотела что-то сказать, но, одернутая преподавателем, смиренно замолчала. Николай опустился на стул рядом. От его сосредоточенного внимания не ускользнуло, что девушка преобразилась. То есть номинально она была все той же вчерашней игривой девчонкой, но черт или бог... короче, кто теперь разберет... ну, скажем, черт, как говорится, кроется в деталях. Многие женщины способны преображать себя настолько, что их искусство граничит с перевоплощением великих артистов, или даже с неким самоваянием, или с тем и другим в разных пропорциях. Николай не сразу понял, в чем состоял секрет произошедших перемен, и лишь разбив образ на детали, осознал, что Мира приложила особые усилия, чтобы выглядеть так – обыденно для всех, но совершенно неотразимо для него.
Она использовала макияж столь умело и с таким вкусом, что его присутствие практически не замечалось. Чуть заметный румянец оттенял миловидный овал лица, делая его еще более привлекательным. Нежная линяя лба переходила в профиль слегка курносого носика, милые губки вели к подбородку, резко уходящему к шее. Тени на веках были в меру темны, брови аккуратно выщипаны, ресницы подкрашены... Только теперь он заметил, что глаза у Миры карие. У Николая глаза были почти такого же цвета, и он, честно говоря, не любил цвет своих глаз, считая его слишком драматичным, но в исполнении личика Миры Бог придал этому цвету особую красоту и осмысленность. Розовый оттенок слегка поблескивающей помады делал губки выпуклыми и выразительными. Николай не любил вульгарно накрашенных женщин, и это тонкое мастерство Миры придавать своему лицу естественную красоту обрадовало его так, словно ему сообщили какую-то исключительно приятную новость.
Прическа тоже свидетельствовала о том, что над ней поработал профессиональный парикмахер, ведающий толк в тонком искусстве обольщения. Цвет Мириных волос слегка отдавал рыжинкой, и то только если свет падал под определенным углом, и эта неоднозначность цвета вызывала волнительное чувство неопределенности. Изгиб ее шеи сводил его с ума. Она была тонка и словно бы требовала особого внимания к бархатистости своей кожи. Тонюсенькая золотая цепочка, на которой небрежно висело сердечко, сделанное в виде ободочка, вела туда, вниз, к пьянящему вырезу кофточки, на первый взгляд белой, но при внимательном созерцании на ней обнаруживалась нежная серая полоска. Вырез опускался до первой из двух застежек, и от этого Николаю, смотревшему сбоку, была видна самая кромка боковой поверхности ее груди и даже одна из потаенных родинок, о существовании которой обычным смертным знать не должно... Нельзя было сказать, что декольте было вызывающе глубоким. Просто с той точки, с которой наблюдал его Николай, ему открывались некие потаенные ракурсы, которые начинали волновать его даже больше, чем прикрытая тканью выпуклость самой груди.
Ему все казалось невероятным. Неужели под этой тканью скрывается обнаженное тело, нежное и желанное? Он не мог представить его себе, хотя напрягал весь свой обремененный философией ум. Какая она там, под этой ненавистной, но сладостной тканью? Какая у нее форма груди без лифчика? Большие соски или маленькие? Розоватые и выпуклые или под цвет кожи и плоские? Эти загадки занимали его больше, чем вопросы существования Бога и свободы воли, о которых скучно и монотонно талдычил лектор. Да и о чем ином он мог думать, когда всего в нескольких сантиметрах от его кончиков пальцев – застежки, ведущие прямиком к самой что ни на есть подноготной правде. А какой у нее пупок? – не унимался Николай. Он совершенно не мог представить свою возлюбленную обнаженной, ему даже казалось, что она так и родилась в этой кофточке, джинсах и черных демисезонных туфлях... Ну должны же быть где-то ее голые пяточки, коленки? Не может же быть, чтобы всего этого не существовало?
Взгляд Николая упал на ее руки и растерянно остановился на обручальном кольце. Муж – вот счастливчик, которому ведомы отгадки на все эти неразрешимые вопросы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51