Я все думал, ты негритос. А оказалось, ты желтый.
Тут он смягчился. Узловатое лицо разгладилось. Он слабо улыбнулся - студень с водой. По физиономии пошли пятна. Он взглянул на свою рубашку и смахнул махры сигаретного пепла. И поднял на меня глаза.
- Тебе сейчас лучше? - спросил он. Я ответил:
- А тебе какое дело? Ты филипино. Вас, филиппинцев, не тошнит, потому что вы привыкли к этой жиже. А я писатель, мужик! Американский писатель, мужик! Не филиппинский писатель. Я не на Филиппинских островах родился. Я родился вот тут, в старых добрых США, под звездами и полосами.
Он пожал плечами: все, что я говорил, не имело для него никакого смысла.
- Мой не писатель, - улыбнулся он. - Нет-нет-нет. Я родился Гонолулу.
- Вот именно! - воскликнул я. - Вот в чем разница. Я пишу книги, приятель. А вы, азиаты, чего ожидали? Я пишу книги на родном языке, на английском. Я тебе не склизкий азиат. В третий раз он спросил:
- Сейчас тебе лучше?
- А ты как думал? Я пишу книги, дурень ты! Тома?! Я тебе не в Гонолулу родился. Я родился здесь, в старой доброй Южной Калифорнии.
Он щелчком отправил окурок через всю уборную в желоб. Бычок ударился о стену, рассыпался искорками и упал, но не в желоб, а прямо на пол.
- Я пошел, - сказал он. - Ты скоро придешь, нет?
- Дай мне сигарету.
- Нету ничего. - И он направился к двери. - Не осталось. Последняя.
Но из кармана рубашки у него выпирала пачка.
- Желтый филиппинский врун, - сказал я. - А это что?
Он ухмыльнулся, вытащил пачку и протянул мне сигарету. Дешевка, по десять центов за штуку. Я оттолкнул его руку.
- Филиппинские сигареты. Нет уж, спасибо. Не для меня.
Его это устраивало.
- Увидимся, - сказал он.
- Если я тебя увижу первым, тогда нет.
Он ушел. Я слышал хруст гравия на дорожке, по которой он шел прочь. Я остался один. Его бычок валялся на полу. Я оборвал подмокшие края и выкурил его до самых пальцев. Когда держать его стало уже совсем невозможно, я уронил его на пол и раздавил каблуком. Вот тебе! И я размял его так, что осталось только бурое пятно. Вкус у окурка отличался от обычных сигарет: почему-то больше филиппинца, чем табака.
В уборной было прохладно: еще бы - столько воды все время по желобу течет. Я подошел к окошку и расслабился, уперев лицо в ладони, наблюдая, как дневное солнце прорезает в пыли серебристый брусок. Окно затянуто проволочной сеткой с дюймовыми ячейками. Я думал о «Черной Дыре Калькутты». Английские солдаты умирали в помещении не больше этого. Но то была совершенно другая комната. Здесь больше вентиляции. Я все время думал лишь о том случае. Ни к чему больше это никакого отношения не имело. Все маленькие комнаты напоминали мне «Черную Дыру Калькутты», а она приводила на память Маколея. И вот я стоял у окна и думал о Маколее. Вонь стала сносной; противно, однако я уже привык. Я проголодался, но аппетита не было, а о еде я думать не мог. Мне снова предстояло столкнуться с этими парнями в цехе. Я пошарил глазами в поисках еще одного бычка, но ничего не обнаружил. Потом вышел на улицу.
К умывальнику мне навстречу шли три мексиканки. Только что вынырнули из разделочного цеха. Я свернул за угол, вдавленный так, словно туда въехал грузовик. Девчонки заметили меня, я - их. Они шли прямо по середине дорожки. Склонились друг к другу и зашептались. Говорили: вот, опять этот писатель идет - или что-нибудь вроде.
Я подтянулся поближе. Девчонка в сапогах кивнула в мою сторону. Когда я подошел, они разулыбались. Я улыбнулся в ответ. Между нами оставалось десять футов. Я чувствовал эту девчонку в сапогах. Потому что ее вздернутые груди - они так меня взволновали, вдруг, но это ерунда, вспыхнуло и пропало, об этом мотом можно подумать. Я остановился посреди дорожки. Расставил пошире ноги и преградил им путь. Они испуганно замедлили шаг: писатель что-то замыслил. Девчонка в чепчике взволнованно заговорила с девчонкой в сапогах.
- Пошли назад, - сказала девчонка в сапогах.
Я вновь почувствовал ее и решил, что как-нибудь в следующий раз уделю ей гораздо больше внимания. Затем третья, курившая сигарету, быстро и резко произнесла что-то по-испански. Теперь все трое надменно вскинули головы и двинулись ко мне. Я обратился к девчонке в сапогах. К самой хорошенькой. Об остальных не стоило и говорить: они значительно уступали той, что в сапогах.
- Так-так-так, - сказал я. - Приветствую трех славных филиппинских девчушек!
Они вовсе не были филиппинками, ни в малейшей степени, и я это знал, и они знали, что я это знаю. Они высокомерно прошествовали мимо, задрав носы. Пришлось уступить дорогу, а то бы меня столкнули. У девчонки в сапогах белые руки; изгибались гладко, словно молочная бутылка. Но вблизи я заметил, что она уродлива, вся в крохотных лиловых прыщиках и с мазками пудры на горле. Какое разочарование. Она обернулась и состроила мне гримасу: высунула розовый язык и наморщила нос.
Вот так сюрприз. Я даже обрадовался, поскольку я специалист по ужасным рожам. Я оттянул вниз веки, оскалил зубы и растянул щеки. Моя рожа вышла гораздо ужаснее. Девчонка пятилась лицом ко мне, высунув розовый язычок и гримасничая, - но все ее физиономии были вариациями с языком. А у меня каждая новая рожа получалась все лучше и лучше. Две другие девчонки шли вперед не оглядываясь. Сапоги девчонке в сапогах были слишком велики: она пятилась, и они хлюпали в пыли. Мне нравилось, как сборки платья хлопают ей по ногам и вокруг большим серым цветком вздымается пыль.
- Филиппинские девочки так себя не ведут! - сказал я.
Это ее взбесило.
- Мы не филиппинки! - заорала она. - Сам ты филипино! Филипино! Филипино!
Теперь и две другие обернулись и вступили в хор. Все три пятились, взявшись под руки, и верещали:
- Филипино! Филипино! Филипино!
И опять начали строить обезьяньи мордочки и показывать мне носы. Расстояние между нами увеличивалось. Я поднял руку, чтобы они хоть на минутку умолкли. Трещали и кричали они без передышки. Я едва вставил слово. Но они всё верещали. Я замахал руками и прижал палец к губам. Наконец они согласились остановиться и выслушать меня. Трибуна в моем распоряжении. Они отошли уже так далеко, а в цехах так грохотало, что пришлось сложить ладони рупором и орать.
- Прошу прощения! - орал я. - Извините, обознался! Мне ужасно жаль! Я думал, вы - филиппинки! А вы - нет. Вы гораздо хуже! Вы мексиканки! Сальные мексы! Шлюхи шпанские! Шпанские шлюхи! Шпанские шлюхи!
До них было футов сто, но даже оттуда я почувствовал их внезапное безразличие. Оно снизошло на каждую в отдельности, царапая, молчаливо раня, и каждая стыдилась признаться в этой боли подружкам, однако выдавала тайную занозу тем, что стояла очень тихо. Со мною так тоже бывало. Однажды в драке я надавал тумаков одному мальчишке. Мне было чудесно, пока я не развернулся и не пошел восвояси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43