В некоторые вены можно мазаться в два тридцать после обеда. В другие - ночью; вены пропадали и появлялись без системы. Ли обнаружил, что чутье редко подводило его. Если правой рукой он протянулся за шприцем - это означает, что двигаться нужно в левую. Его тело знало в которую вену можно сделать укол. Он позволил телу захватить себя, как в автоматическом письме, когда он готов вступить в нужный момент.
В медной подставке на ночном столике горела одинокая свеча. КиКи и Ли сидели рядом в кровати, простыня наброшена на их тела, прикрывая их выше пояса. Они по очереди передавали друг другу сигарету с кейфом, глубоко вдыхая и задерживая дыхание. У КиКи был доброкачественный опоясывающий лишай, на спине его был огромный муравейник, и железы под мышками опухли. Ли нежно пробегал пальцами по воспаленным областям, задавал вопросы, время от времени тяжело качал головой. Горела и коптила свеча, низкие голоса, придавали сцене характер ритуала...
По поводу истории с молодым человеком в Испании, приговоренного к повешенью военным советом (в Испании государственные дела рассматриваются военными):
Антонио сел на железную полку, покрытую старыми газетами, которая служила ему кроватью. Он лег на бок и подтянул колени к подбородку, руки прижаты к гениталиям.
Военный совет! - подумал он. - Это дополняет картину варварского отвратительного ритуала как у индейского племени. Они пытались поймать меня с того самого момента, когда узнали о моем счастливом рождении. Но у меня было чуть зверя к ловушкам - пока они не нашли нужную приманку. Это была неловкая западня, и я мог бы разглядеть петлю под листьями в тот первый вечер в Тio Pepe. То есть я бы мог разглядеть, если бы не смотрел по сторонам...
Постепенное затемнение картинки... Обратный кадр... Музыка (я, определенно, знаю толк в ТВ и Голливуде).
Для Тio Pepe, которое открывалось, когда бары обычно закрываются, в час, это было рано. В баре никого. Я заказал коньяк. Перед музыкальным автоматом стоял парень. На нем была одна из тех летних рубашек с дырками, белая рубашка, торчавшая из штанов. Через рубашку в ореоле безобразных искусственных цветов - хлорофилловые зеленые, красные и оранжевые синтетических безалкогольных напитков, пурпурные цвета залов флюоресцентных коктейлей, мертвенно-бледные розовый и голубой предметов культа - мне открывалось худое юное тело, полное животной настороженности. Он наклонился перед музыкальным автоматом, одно его бедро в стороне, лицо склонилось, просматривая названия песен, в его позе вся неловкость и грация, и прелесть подростка.
Он выглядит как реклама чего-то, - подумалось мне, но это не совсем то, что я имел в виду. В юной фигуре, склонившейся над музыкальным автоматом, была какая-то ускользавшая от меня значимость. Затем он неожиданно повернулся. Я слышал, как мой рот с острым шипением всосал воздух. У него не было лица. Это была масса шрамов из-под ножевых порезов...
Я знаю способ разрешить противоречия, соединить фрагменты, несвязанные проекты: я просто запишу впечатления Ли об Интерзоне. Фрагментарное качество работы присуще методу и разрешит себя там, где это необходимо. А это означает, что я включаю автора - Ли - в роман и этим отделяю себя от него так, что он превращается в другого персонажа, главного конечно, занимающего особое положение, но не имеющего со мной ничего общего. Это может принять форму бесконечного последовательного расположения, но самим действием написания о герое, изображающем меня, я навсегда останусь наблюдателем, но не участником.
Меня охватывает чувство вины, когда я это пишу, в то время, как я по яйца должен быть в работе. Но приятель подбадривает: "Не все потеряно..." Ужасающее видение удушья под слоем мочи и говна, и обрезков ногтей, и ресниц, и соплей, выделенных моей душой и телом, поддерживаемых как ядерные отходы. "Убирайся ради всего святого!" Из писем роман я уже сделал. Я всегда смогу засунуть один куда-нибудь, заделать им дыру, ну ты сам знаешь...
Я слышу, как сердитый разжалованный лейтенант-коммандор курсирует по коридорам. С него сняли звезды и срезали полоски но к сожалению пренебрегли тем, чтобы повесить его утром или в другое время. Ссылка, на тот случай, если вам посчастливилось не знать, относится к "Повешенью Дэнни Дивера" Киплинга. Вместо номера юмориста вам нужно послушать гнилой затянутый в корсет тенор, поющий "Повешенье Дэнни Дивера", а затем в качестве непрошеного выхода на бис - "Деревья".
Как я уже сказал, ебаный экс-коммандор заклинает меня глупостью, так что я порой и сам произношу эти ужасные многозначительные пошлости. Вчера вечером я заявил ему прямо - Господи! я больше не собираюсь терпеть его дерьмо: "Ты разве не знаешь о Джо Ривзе? О, я слышал - ему нравятся мальчики! Ты когда-нибудь слышал о чем-либо подобном, Билл? Хи-хи-хи." Вращая глазами на Келлза.
Так что с меня хватит. И печатная машинка снова наебнулась. Я жертва хуевой машинки - человеку по сути своей не техническому, каким являюсь я, не следует покупать комиссионные механизмы - но перед тем, как попросить у командора о помощи, я буду писать кровью и иглой для подкожных инъекций.
Вмазанный метадоном. Я скупил весь юкодол Интерзоны и юга Испании. Как я уже сказал - вмазанный, неспособный, скорчившийся от бестелесного безграничного желания. Встреча с manana КиКи. Предполагается, что я снова буду лечиться. У КиКи моя одежда и деньги, и он скупо выдает мне ампулы
Я сделал заначку. С бельевой веревки свисают брюки, degage в грязном свитере как по возвращении с тенниса или прогулки по горам, наконец-то удалось обналичить один из моих особых дорожных чеков. Неладные даже мои дорожные чеки, вызывающие подозрение и тревогу. Никто не считает их поддельными или фальшивыми, вы же понимаете. Просто чувствуется что-то неладное со мной.
Толстая светловолосая тварь-сержант бросается в ноги худому уродливому рыжеволосому карманнику: редкие рыжие волосы, серая фетровая шляпа джанки, от которой, когда он ее снимает, на лбу остается полоса - такая тесная. Так вот, этот коп выходит из-за кафедры своего стола падает ниц перед этим тощим низкорослым средних лет карманником, известным как Рыжый из Бруклина, чтобы отличить его от другого Рыжего, у которого нет такого конкретного и определенного места жительства. Рыжий шарашиться назад, ожидая, что сейчас его будут обыскивать.
"Рыжий!" ужасный звук поражения, грязное сражение принято и проиграно в душе такой же угрюмой, что и тюремная камера. "Рыжик!" Он с поцелуем кусает ботинок Рыжего. Рыжий снова отходит.
"Лейтенант! Я ничего не сделал, только высунул руку из кармана."
Лейтенант делает прыжок словно огромная жаба-альбинос. Он протягивает к вору свои руки и хватает его за отвороты пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
В медной подставке на ночном столике горела одинокая свеча. КиКи и Ли сидели рядом в кровати, простыня наброшена на их тела, прикрывая их выше пояса. Они по очереди передавали друг другу сигарету с кейфом, глубоко вдыхая и задерживая дыхание. У КиКи был доброкачественный опоясывающий лишай, на спине его был огромный муравейник, и железы под мышками опухли. Ли нежно пробегал пальцами по воспаленным областям, задавал вопросы, время от времени тяжело качал головой. Горела и коптила свеча, низкие голоса, придавали сцене характер ритуала...
По поводу истории с молодым человеком в Испании, приговоренного к повешенью военным советом (в Испании государственные дела рассматриваются военными):
Антонио сел на железную полку, покрытую старыми газетами, которая служила ему кроватью. Он лег на бок и подтянул колени к подбородку, руки прижаты к гениталиям.
Военный совет! - подумал он. - Это дополняет картину варварского отвратительного ритуала как у индейского племени. Они пытались поймать меня с того самого момента, когда узнали о моем счастливом рождении. Но у меня было чуть зверя к ловушкам - пока они не нашли нужную приманку. Это была неловкая западня, и я мог бы разглядеть петлю под листьями в тот первый вечер в Тio Pepe. То есть я бы мог разглядеть, если бы не смотрел по сторонам...
Постепенное затемнение картинки... Обратный кадр... Музыка (я, определенно, знаю толк в ТВ и Голливуде).
Для Тio Pepe, которое открывалось, когда бары обычно закрываются, в час, это было рано. В баре никого. Я заказал коньяк. Перед музыкальным автоматом стоял парень. На нем была одна из тех летних рубашек с дырками, белая рубашка, торчавшая из штанов. Через рубашку в ореоле безобразных искусственных цветов - хлорофилловые зеленые, красные и оранжевые синтетических безалкогольных напитков, пурпурные цвета залов флюоресцентных коктейлей, мертвенно-бледные розовый и голубой предметов культа - мне открывалось худое юное тело, полное животной настороженности. Он наклонился перед музыкальным автоматом, одно его бедро в стороне, лицо склонилось, просматривая названия песен, в его позе вся неловкость и грация, и прелесть подростка.
Он выглядит как реклама чего-то, - подумалось мне, но это не совсем то, что я имел в виду. В юной фигуре, склонившейся над музыкальным автоматом, была какая-то ускользавшая от меня значимость. Затем он неожиданно повернулся. Я слышал, как мой рот с острым шипением всосал воздух. У него не было лица. Это была масса шрамов из-под ножевых порезов...
Я знаю способ разрешить противоречия, соединить фрагменты, несвязанные проекты: я просто запишу впечатления Ли об Интерзоне. Фрагментарное качество работы присуще методу и разрешит себя там, где это необходимо. А это означает, что я включаю автора - Ли - в роман и этим отделяю себя от него так, что он превращается в другого персонажа, главного конечно, занимающего особое положение, но не имеющего со мной ничего общего. Это может принять форму бесконечного последовательного расположения, но самим действием написания о герое, изображающем меня, я навсегда останусь наблюдателем, но не участником.
Меня охватывает чувство вины, когда я это пишу, в то время, как я по яйца должен быть в работе. Но приятель подбадривает: "Не все потеряно..." Ужасающее видение удушья под слоем мочи и говна, и обрезков ногтей, и ресниц, и соплей, выделенных моей душой и телом, поддерживаемых как ядерные отходы. "Убирайся ради всего святого!" Из писем роман я уже сделал. Я всегда смогу засунуть один куда-нибудь, заделать им дыру, ну ты сам знаешь...
Я слышу, как сердитый разжалованный лейтенант-коммандор курсирует по коридорам. С него сняли звезды и срезали полоски но к сожалению пренебрегли тем, чтобы повесить его утром или в другое время. Ссылка, на тот случай, если вам посчастливилось не знать, относится к "Повешенью Дэнни Дивера" Киплинга. Вместо номера юмориста вам нужно послушать гнилой затянутый в корсет тенор, поющий "Повешенье Дэнни Дивера", а затем в качестве непрошеного выхода на бис - "Деревья".
Как я уже сказал, ебаный экс-коммандор заклинает меня глупостью, так что я порой и сам произношу эти ужасные многозначительные пошлости. Вчера вечером я заявил ему прямо - Господи! я больше не собираюсь терпеть его дерьмо: "Ты разве не знаешь о Джо Ривзе? О, я слышал - ему нравятся мальчики! Ты когда-нибудь слышал о чем-либо подобном, Билл? Хи-хи-хи." Вращая глазами на Келлза.
Так что с меня хватит. И печатная машинка снова наебнулась. Я жертва хуевой машинки - человеку по сути своей не техническому, каким являюсь я, не следует покупать комиссионные механизмы - но перед тем, как попросить у командора о помощи, я буду писать кровью и иглой для подкожных инъекций.
Вмазанный метадоном. Я скупил весь юкодол Интерзоны и юга Испании. Как я уже сказал - вмазанный, неспособный, скорчившийся от бестелесного безграничного желания. Встреча с manana КиКи. Предполагается, что я снова буду лечиться. У КиКи моя одежда и деньги, и он скупо выдает мне ампулы
Я сделал заначку. С бельевой веревки свисают брюки, degage в грязном свитере как по возвращении с тенниса или прогулки по горам, наконец-то удалось обналичить один из моих особых дорожных чеков. Неладные даже мои дорожные чеки, вызывающие подозрение и тревогу. Никто не считает их поддельными или фальшивыми, вы же понимаете. Просто чувствуется что-то неладное со мной.
Толстая светловолосая тварь-сержант бросается в ноги худому уродливому рыжеволосому карманнику: редкие рыжие волосы, серая фетровая шляпа джанки, от которой, когда он ее снимает, на лбу остается полоса - такая тесная. Так вот, этот коп выходит из-за кафедры своего стола падает ниц перед этим тощим низкорослым средних лет карманником, известным как Рыжый из Бруклина, чтобы отличить его от другого Рыжего, у которого нет такого конкретного и определенного места жительства. Рыжий шарашиться назад, ожидая, что сейчас его будут обыскивать.
"Рыжий!" ужасный звук поражения, грязное сражение принято и проиграно в душе такой же угрюмой, что и тюремная камера. "Рыжик!" Он с поцелуем кусает ботинок Рыжего. Рыжий снова отходит.
"Лейтенант! Я ничего не сделал, только высунул руку из кармана."
Лейтенант делает прыжок словно огромная жаба-альбинос. Он протягивает к вору свои руки и хватает его за отвороты пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12