ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН


1
26 декабря. Заканчивается год. Как известно, управление поголовной
полиции, в которой служил комиссар Фухе, блестяще выполнила годовой план
по раскрытию и задержанию, с чем особых проблем не было. Даже если с
выполнением плана возникали трудности, пользовались испытанным приемом:
выпускали на пару деньков на волю какого-либо рецидивиста с солидным
сроком, а потом вытаскивали из-за столика ресторана, надевали наручники и
давали подписать бумагу, что, дескать, совершил то-то и то-то, каюсь и
сдаюсь. А как не подписать? Ведь срок могут накинуть. И накидывали,
разумеется. После суда. По новому обвинению. И за побег.
После того, как злоумышленник получал свое, правда в очередной раз
торжествовала, Фухе и прочие получали поощрение в виде благодарности в
приказе, премии, внеочередных отпусков и тому подобного. Дело сдавали в
архив, в тот самый, с которым у Фухе были связаны самые неприятные
воспоминания.
Итак, ни с раскрытием, ни с задержанием вопросов не возникало. Стоило
выйти на дежурство кому-нибудь из старой гвардии - да хоть бы и Фухе с
Алексом, - как каталажка ломилась от чрезмерного наплыва посетителей,
камеры были набиты, как вагоны подземки в часы пик. Что же касается
раскрытия, то пожалуйста - бери любого из арестованных, он сразу присягнет
на Библии, что видел Робина Гуда в толпе демонстрантов протеста за ядерное
довооружение на Пиккадилли-серкус в минувшую пятницу. Потом говоруна
отпускали. Отпускали с тем, чтобы зацепить во время следующей облавы или
посадить за разглашение сведений, представляющих государственную тайну и
разглашению не подлежащих.
Судьба задержанного мало зависела от степени его виновности. Точнее
будет сказать - вообще не зависела. Она зависела от того, когда совершено
мнимое преступление - в начале или в конце месяца, - от того, как в
управлении обстоят дела с планом по раскрытию, от градуса похмельной
свирепости главного прокурора... Ну, и еще от ряда причин.
На то, чтобы вникнуть во все тонкости юрисдикции и пропитаться духом
непримиримости к преступному миру, разбавленному пиву и к самому делу
охраны правопорядка, молодому сотруднику поголовной полиции требовался
год. Комиссар Фухе в свое время, еще когда его фигура не доводила малых
детей до истерики, а беременных женщин - до припадка, затратил на это чуть
менее восьми лет. Такой длительный срок освоения премудростей и тонкостей
дела был вызван тем, что мыслительному аппарату Фухе был нанесен
чувствительный урон. Еще в детстве ему несколько изменили конфигурацию
черепа посредством чугунной мыльницы и тем самым нарушили изначальный
вакуум, который был необходим Фухе для нормальной циркуляции мыслей по
периметру его черепной коробки.
После этой трагедии, когда в голове комиссара появилось не
запланированное природой отверстие, дело стало худо. Мысли стали
вываливаться наружу, ужасая окружающих и давая повод злопыхателям
поскалить зубы.
Постепенно у Фухе стали проваливаться слова, фразы и целые
сложноподчиненные предложения. Речь его стала запутанной и
многозначительной. Его повысили в звании.
На званом вечере в честь двухсотлетия Общества по охране
болезнетворных микробов он произнес речь. Она произвела фурор, вызвала к
жизни студенческие волнения, дело чуть не дошло до революции. Эта речь
многократно печаталась в прессе как образец лаконичности и делового
подхода к вопросу.
Лаконичность была чрезмерной. Что же до подхода, то он был последним,
так как все споры и дискуссии по этому вопросу отпали сами собой: никто
после подобной речи не отваживался снова затронуть эту тему.
Долго еще не утихали споры по поводу того, на каком же, собственно
языке была произнесена речь. Высказывались мнения, что речь, несомненно
была составлена на мариарско-шумерском диалекте.
Изъясняться на мертвых и полуживых языках было любимым развлечением
комиссара, который с грехом пополам знал даже свой родной.

2
Крыша двадцатиэтажного дома.
Только мрачное декабрьское небо над головой - и ничего больше. Небо и
кромка крыши, которая манит и притягивает к себе, как бы обещая избавление
от всех мучений, панацею от всего того, что не получилось в жизни. От
серой убогости существования, от ненужности обществу, от сдержанной
настороженности внуков, от холодного пренебрежения взрослых детей, от
того, что мог бы сделать, но...
И, наконец, - последние несколько шагов, которые отделяют от
вечности.
Выстрел и пустота. Черная и безысходная.

Комиссар Лардок сидел в своем кабинете начальника отдела и откровенно
скучал. Четвертый квартал подошел к концу. Год в свою очередь тоже
готовился кануть в Лету. Отчет, годовой отчет, над составлением которого
весь отдел трудился целый месяц, наконец был готов.
Лардок пребывал в состоянии того грустного отчаяния, которое
появляется, когда все уже выпито, а закуска еще осталась. Из этого
состояния его вывел доклад Пункса.
- Господин комиссар, - начал тот и вопросительно посмотрел на шефа, -
вы знаете, сегодня опять самоубийство.
Ларри Лардок сморщился.
"Годовой отчет уже составлен, так что этого нового самоубийства могло
бы и не быть", - подумал он и посмотрел в окно. По тусклому зимнему небу
уныло волочились бесконечной чередой серые безрадостные облака.
- Самоубийство какое-то странное, - продолжал между тем инспектор
Пункс.
- Самоубийства, они все странные, - изрек комиссар Лардок и загадочно
ухмыльнулся. Он вспомнил случай так называемого чисто английского
самоубийства и его лицо расплылось в неуместной улыбочке.
- Потерпевший, - бубнил инспектор, - бросился с крыши
двадцатиэтажного дома и разбился в лепешку. Но вот что странно - на крыше
возле сточного желоба обнаружены следы крови. Группа крови потерпевшего
совпадает с найденной накрыше.
Ларри Лардок решил внести самоубийство в статистику следующего года и
оттянуть расследование на три дня, чтобы не портить картину преступлений и
несчастных случаев этого месяца, квартала и года в целом. Годовой отчет
написан. Завтра его подпишет Конг, Дюмон, и он отправится в высшие сферы.
А комиссару Лардоку вовсе не хотелось смущать спокойствие высших сфер этим
дурацким, совсем не вовремя случившимся самоубийством.
- Идите! - сказал он Пунксу, и когда за подчиненным захлопнулась
дверь, Лардок сскинул ботинки и блаженно пошевилил затекшими пальцами ног.
1 2 3 4