Да и о том, что произошло на земле после его появления, Кафзех имел самое общее понятие, так что возможности для познания мира у него были почти неограничены. И он давал работу и глазам своим, и ушам – вот только мозг его не включался в эту работу… Впрочем, он был добрый человек, хотя в силу своей душевной малоподвижности и не был способен на добрые дела. Конечно, если б он жил в цивилизованном обществе, он бы и сам постепенно цивилизовался и научился бы сомневаться, тревожиться и сожалеть, но, живя среди людей своего типа, он ни о чем не сожалел и послушно выполнял все приказания. И когда Схул потребовал дать ему камень, тот самый камень, Кафзех послушно его принес, да еще спросил, не маленький ли, потому что можно принести и побольше.
– Сейчас меня интересует другое, – сказал Следователь. – Меня интересует связь между появлением у вас этого врача и исчезновением экспоната.
– Но такой связи не существует, не может существовать!
– Напрасно вы так думаете. Эти врачи – такие фанатики. Недавно был случай, один привил себе рак, чтобы понаблюдать за ходом болезни. Не исключено, что вашему доктору для чего-то понадобился древний скелет.
– Он не хирург, он невропатолог.
– Это важное обстоятельство, – сказал Следователь и записал это обстоятельство. – Конечно, невропатологу все эти древности ни к чему. Он и смотреть не станет на ваши музейные экспонаты.
– Ну почему же не станет? Как всякий мыслящий человек… Он смотрел, я ему показывал.
– Когда почувствовали себя лучше?
– Да нет, не вчера… – Свидетель замолчал, чтобы не сказать лишнего.
– И что же его особенно интересовало? – спросил Следователь.
– Его интересовало все. Он говорил, что неравнодушен к вещам, которые несут на себе печать времени.
– Неплохо сказано. Ваш врач, видно, неглупый человек, я бы сам у него полечился, если б вы захотели меня ему порекомендовать. Но вы не хотите… Нет-нет, я не настаиваю, профессор, я вообще не очень доверяю врачам, особенно тем, которых интересуют древности… Так что же он вам еще говорил?
– Он говорил… – Свидетель задумался, вспоминая, – Он говорил, что история человечества похожа на историю запущенной болезни.
Следователь кивнул. Ему понравилось и само выражение, и то, как в нем удачно связывались медицина и история, намечая возможное соучастие в том деле, которое ему предстояло раскрыть.
– И как же он предлагал избавиться от этой болезни? Путем хирургического вмешательства?
– Я же вам сказал, что он не хирург.
– Да, да, верно… Но у него должны были быть какие-то соображения. Как у всякого мыслящего человека… Вероятно, он их развивал… Ведь вы не однажды встречались?
– Не однажды… Но почему я должен вам отвечать? Я отказываюсь отвечать на такие вопросы!
– Можете не отвечать, – любезно разрешил Следователь. – Я понимаю, что если человек болен, то чем чаще приходит врач… Конечно, это бывает затруднительно, если уж очень часто…
– Ему по дороге. Он здесь рядом работает в клинике.
– А, ну, конечно, если рядом… – сказал Следователь, записывая и это обстоятельство. Потом взял телефонную книгу и стал ее листать. – Да, что ни говорите, профессор, а такого врача, как был у нас там, теперь не сыщете. Без инструментов, без лекарств, и ведь сам едва волочил ноги… Все собираюсь съездить к нему… цветы посадить… да в этой суматохе разве вырвешься?… Рядом… Рядом… – продолжал он листать телефонную книгу. – Какой был врач, как он умел поддержать человека… Без всяких лекарств… Рядом… Рядом…
Свидетель застыл в своем кресле. Он смотрел на этого человека, которого когда-то хорошо знал, так знал, как можно только там узнать человека, – смотрел и не узнавал его – не потому что его изменили годы. Там он был другим… Может быть, потому, что там не было телефонной книги, в которой точно записаны все адреса?
Следователь встал. Разговор был окончен, и он подтолкнул маятник, позволяя времени двинуться дальше.
– Вот и все, – сказал он и улыбнулся. – Теперь вам нечего беспокоиться. Виновника мы найдем.
– Виновника мы найдем, – сказал Схул.
И тогда все палеантропы, выстроенные возле пещеры, сделали шаг вперед, и каждый сказал:
– Это сделал я.
Схул вышел из себя. Он ругался на своем скудном языке доисторического человека и обещал всех упрятать так, что их не найдут никакие раскопки. Он требовал, чтобы ему назвали бездельника, который придумал эту лопату, чтобы облегчить себе труд, и кричал, что палеантропам никогда не видать ни лопаты, ни других орудий труда, что они будут вот так, руками ворочать землю, пока не навалят ее на себя. И пусть не воображают, что когда-нибудь они изобретут паровоз, чтобы меньше ходить, или трактор, чтобы меньше работать. Пусть не воображают, что им позволят устраивать здесь цивилизацию.
Схул очень ругался и требовал, чтобы ему назвали виновного, но палеантропы стояли, не шелохнувшись, и каждый твердил:
– Это сделал я.
Вот тогда Схул и приказал подать ему этот камень. Кусок гранита, который пролежал тысячи лет, прежде чем дождаться своего часа, своего действия. Мертвый камень, орудие вечности, уничтожающий все живое.
– Это сделал я.
– Вы, профессор? Вы свидетельствуете против себя?
– Это сделал я, – твердо сказал Свидетель.
– Ну, хорошо, – Следователь опять опустился в кресло. – Расскажите, все с самого начала.
– С самого начала… Всю жизнь я пытаюсь докопаться до этого самого начала. И я вам когда-то рассказывал, помните? Нет? Как жаль, что вы все так скоро забыли…
Он стал рассказывать. Это было давно, а может, не очень давно… Трудное было время для человека. Беззащитные на этой, почти не пригодной для жизни земле, люди жались друг к другу, согреваясь своими телами. И они зарывались в землю, спасаясь от холода и жестокости подобных себе и оставляя в земле свои скудные кости… Хищники бродили по земле, и только они чувствовали себя свободно, но тоже не очень уверенно, и, чтобы защитить себя от более сильных, они приносили им в жертву людей. Очень страшно было быть на земле человеком, и люди скрывали все, что было в них человеческого, и поступали несвойственно своей природе. И все-таки они оставались людьми.
Тот, на портрете, слушал эту историю так, словно она была ему хорошо знакома. Может быть, это было с ним? Но когда? Этого он, наверно, не помнил.
Это были палеантропы, очень древние люди, и древними их сделало не столько время, сколько их трудная жизнь. Солнце обжигало их, но не согревало, а ветер пробирал до костей, и все силы природы были направлены против них, против их свободной воли и разума. И разум их, за колючей проволокой ненависти, под надзором злобы и зависти уже начинал верить в справедливость безумия, окружавшего их… А по ночам, обессиленные работой, они забивались в свои пещеры и слушали рассказы о других временах – возможно, будущих, а возможно, прошедших.
1 2 3 4 5