Вот река на закате и силуэт лодочки с рыбаками, другой этюд – раннее утро, и розовый туман поднимается с перламутровой воды, третий – ярко освещенный солнцем красный бакен на песке, а сзади – сияющая голубая гладь реки, и еще несколько этюдов, изображающих Люсю на фоне реки.
Мы умоляли Ларюшу и поодиночке и в пятьдесят голосов, просили выставить также портрет Люси. Художник категорически отказывался и даже ни за что не хотел показать его нам.
Он говорил, что портрет никуда не годится, что он не закончен, что его невозможно ставить рядом с портретом Ирины.
Произведения Жени-близнеца для тринадцатилетнего мальчика были безусловно удачны, но еще слишком по-детски неумелы. Их решили не выставлять.
– Рано, дорогой. Учиться надо еще лет десяток, тогда станешь художником, – попробовал его утешить Номер Первый.
Мальчик молча опустил свою черную голову. Он сознавал, что старик был прав.
– Осенью поеду в Москву – поступать в Художественное училище, – неожиданно объявил он.
Жители Золотого Бора и района – служащие учреждений, рабочие фабрик, колхозники, домашние хозяйки, учителя и школьники – приходили на выставку, восхищались портретом, внимательно слушали рассказы дежурных пионеров о трагической судьбе Ирины Загвоздецкой и ее возлюбленного крепостного художника Егора Спорышева. И все посетители одновременно любовались этюдами Ларюши, который так прекрасно и правдиво изобразил их любимую родную реку.
Конечно, рядом с портретом эти этюды были очень скромны, но в них угадывалась верная кисть будущего мастера. И я и Номер Первый простили Ларюше его не слишком энергичное участие в поисках портрета. От всей души нам хотелось ему пожелать стать большим, настоящим художником, певцом нашей реки, нашей природы и всей нашей жизни.
Из Любца примчались три автобуса, переполненных желающими посмотреть найденный портрет – будущий самый ценный экспонат их музея. Приехали: Номер Второй – заведующий музеем, Номер Третий – директор школы. Из своего музея прибыли, проклиная пароходные порядки, Номера Седьмой и Пятый.
Номер Второй объявил Ивану Тихоновичу, что статью о портрете и о голубых георгинах он отсылает в московские газеты и в «Огонек». Узнав об этом, Иван Тихонович без колебаний подарил музею в Любце кокошник и азиатский платок.
Заключение
Тычинка и Роза Петровна вернулись в Москву, а Номер Первый с Майклом уехали в Любец. Мой отпуск был на исходе, у ребят кончались каникулы.
В последний раз мы собрались в Доме пионеров. Всем нам было чуть-чуть грустно. Не пришла только Люся. Ларюша у нее на квартире ежедневно по двенадцать часов подряд писал ее портрет. Какой выходит портрет, никто не знал: художник упорно не показывал его никому.
Я принес письмо Миши. Кроме первого экзамена по русскому письменному, на остальных он получил одни пятерки и, набрав двадцать восемь очков, поступил на первый курс геологического факультета Московского университета.
В своем письме Миша передавал большой привет золото-борским пионерам и предлагал им будущим летом вместе участвовать в походах за минералами.
Магдалина Харитоновна подсела ко мне, держа наготове свой изрядно потрепанный за время походов голубой альбом ВДОД.
– Ну, теперь, когда все треволнения так счастливо кончились, когда мы, изыскатели, победили, расскажите нам наконец о своих прежних самых интересных приключениях.
Как неприятна ее «очаровательная» улыбка!
– А вы уже всё знаете! – ответил я. – Самое интересное – это повесть о найденном портрете, о сорока изыскателях, о тех, которые ищут, находят и снова бросаются на поиски…
– …на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – продекламировали хором все ребята.
* * *
Мой рассказ будет неполным, если я не упомяну о дальнейшей судьбе двух наших изыскателей.
В начале зимы я увидел афишу: «В Московском Доме художника открывается выставка молодежи».
Вместе с Соней я отправился ее смотреть.
Много там было впечатляющих и талантливых полотен. Ничего не подозревая, я шел от картины к картине, внимательно разглядывая их.
– Папа, смотри! – вдруг закричала Соня.
Перед одной картиной стояла толпа. Вслед за Соней я пробрался вперед и увидел, к своему удивлению, портрет Люси. Я всмотрелся. Портрет был написан смелыми, может быть, чересчур смелыми мазками. Я убедился – да, это был по-настоящему замечательный, безусловно самый лучший на всей выставке портрет.
По непостижимому совпадению Люся сидела точно в такой же позе, как Ирина Загвоздецкая, так же положив обнаженные руки на кресло; даже сиреневое сари было в тон платью Ирины.
Только в глазах той виделась грусть и печаль. А на этом портрете Люсины глаза горели таким нескрываемым счастьем, такой любовью!.. Невозможно было девушке не позавидовать. Тоненькая, устремленная вперед, она смело и вдохновенно глядела куда-то вдаль…
– Что ж не узнаёте старых друзей? – вдруг услышал я за своей спиной веселый голос.
Ларюша, чисто выбритый, в великолепном темно-синем костюме, стоял и улыбался. А на его руку опиралась такая же улыбающаяся, такая же счастливая Люся.
– Вы ведь знакомы? Моя жена, – сказал он. – Мы уже целых две недели как женаты.
Люся, пряча свое смущение, бросилась целовать Соню.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53