– Видать, старица недалеко? – прищурился я против солнышка, на лекаря посмотрел. – Хвощом нас, болезных, вымывать будешь?
– Я смотрю, голову тебе не до конца отшибли, – засмеялся Соломон.
– Кое-что из науки, Белоревом даденной, оставили мне вороги. Да и чего ей, голове, сделается? Она же костяная.
– Все шуткуешь? Ну-ну. Давай-ка ложку тебе всполосну, самому-то, небось, тяжко? – Руку лекарь протянул.
Я ему траву отдал, а ложку оставил.
– Сам помою, – сказал упрямо, – не маленький.
– Как знаешь, – кивнул Соломон. – Тогда пойду отвар поставлю, пока костер не прогорел.
– Слушай, лекарь, – остановил я его, – ты же отцу помогал. Хотел, чтоб Древлянский дом на Руси власть взял. Дарена рассказывала, что ты Любояра со товарищи на бунт подбил и саму девку от погибели спас. А теперь от варяжки ни на шаг не отходишь. Уж не задумал ли чего?
Сразу серьезным лекарь стал, огляделся воровато – не слышал ли кто?
– Нет, Добрый, – головой покачал. – Коли задумал бы, уж давно сотворил бы. Только не время ныне на Руси власть менять. Не выгодно это.
– Кому не выгодно?
– Всем не выгодно, – сказал он и, помолчав мгновение, добавил: – Пока не выгодно. – Развернулся и пошел к костерку.
А я ему вслед смотрел и все понять пытался: что у человека этого на уме?
Звонкий смех меня от дум оторвал. Это Малушка со Святославом из леска выскочили. В пятнашки они играли, не хуже тех рыбешек. Задрала сестренка подол у сарафана, чтоб бегать не мешал, и только коленки изодранные сверкали. Убегала она от кагана, а тот ее все никак запятнать не мог.
– Да тебе только курей гонять! – дразнила она его.
– Все равно догоню! – злился каган, но ничего поделать не мог, уж больно ловко Малуша от него уворачивалась.
Я улыбнулся, за игрищами детскими наблюдая. Пускай порезвятся чада. Всю дорогу они за ранеными приглядывали. Повязки меняли, мазями и примочками раны нам исцеляли, снедь разносили, а то и песни пели, чтоб болезным легче поправляться было. Замаялись совсем. Пусть теперь от забот отдохнут. Привольно им на просторе. И то славно.
Наконец поймал он ее, в охапку сграбастал, в траву повалил, закричал победно:
– Ага! Попалась!
А она вырываться стала.
– Пусти, – вдруг сказала серьезно, – чего лапаешь? Пусти, говорю.
Растерялся Святослав, объятья ослабил. Вскочила она, сарафан оправила, взглянула на Святослава строго. Каган так и остался сидеть. Глазами на нее лупырит, а что такого плохого сделал, понять не может.
А она на несколько шагов отошла, улыбнулась, крикнула:
– Обхитрили дурачка, словно старого сморчка! – язык показала и побежала вдоль берега.
– Эй! – вдогонку ей каган. – Не по Прави так! Твоя очередь меня пятнать! – поднялся и вслед заспешил.
«Растет сестренка», – подумалось мне.
– Добрый, – смотрю, от ладьи Ольгиной мне ратник машет, – тебя княгиня зовет. Дойдешь сам, или подсобить тебе?
– Справлюсь, – сказал я, вздохнул, ложку обратно за голенище спрятал. – И чего ей понадобилось? Вот-вот уха поспеет.
На ладье палатка была приспособлена. Шатерчик небольшой. В шатре этом и обитала княгиня Ольга. Я полог откинул, и в нос мне ударила отвратительная вонь. Словно мясо на солнце положили да и забыли про него. Я подивился – Соломон-то лекарь, ему такое не в диковинку, а как же Ольга такую вонь выносить может?
На постели княжеской лежал Андрей-рыбак. Был он раздет, только чресла его прикрывала беленая поволока. Заостренные скулы, покрытый крупными каплями испарины лоб, всклоченная бороденка, слипшиеся космы волос, изможденное тело и непомерно распухшие, почерневшие руки и ноги, горячечный блеск в глазах – таким стал за эти дни мой давний знакомец. Мухи роем вились над ним. Жужжали тревожно. И показалось мне на миг, словно это Кощей из Пекла на Свет белый вылез, но прогнал я от себя виденье. Жалко мне старика стало. До слез жалко.
Ольга сидела рядом, отгоняла веточкой от Андрея мух и, казалось, вони тошнотворной не замечала.
– …ближнего своего, аки самого себя полюбить надобно, так Господь нас учил, – словно в бреду шептал рыбак. – Только прежде, чем ближнего, себя полюбить нужно, иначе как же ты любовь-то познать сможешь?
– Учитель, – прогоняя особенно назойливую муху, сказала Ольга, – а это не гордыня, себя любить?
– Гордыня грех, – ответил Андрей. – А разве же любовь грехом быть может? Ведь Иисус и есть любовь.
– Звала, княгиня? – спросил я.
Вздрогнула Ольга, взглянула на меня испуганно, точно я ее за непотребством каким застал.
– Это я тебя прийти просил, – сказал рыбак. – Иди, дочка, об услышанном подумай, – шепнул он княгине. – Нам с Добрыном потолковать надобно.
– Хорошо, – кивнула она, прошла мимо меня, глаза потупив, и из шатра вышла.
– Поправляешься, княжич? – спросил Андрей, когда Ольга закрыла за собой полог.
– Поправляюсь, – кивнул я.
– А я вот гнию потихоньку, – вздохнул тяжело рыбак. – Сильно воняет-то?
– Терпимо, – сказал я.
– Не лукавь, знаю, что вонища от меня страшная. Но ты потерпи. Недолго уж мне воздух портить. Я вон Ольгу от себя гоню, только не хочет она уходить. Все про веру Христову расспрашивает. И как только сносит меня – ума не приложу? Добрая она, заботливая и ласковая.
– Значит, рыбак, еще одну душу ты поймать напоследок смог? – спросил я.
– Поймал или не поймал, это только Господу ведомо, – ответил он. – Никто ее неволить не собирается. Захочет, сама путь к Иисусу отыщет. Он для всех сердце свое открытым держит. И для тебя тоже.
– Звал-то ты меня зачем?
– Проститься хотел.
– Не за что тебе у меня прощенья просить, – сказал я, а потом добавил: – Это ты меня прости за то, что тебя на муки и смерть страшную глупостью своею обрек. – И поклонился рыбаку низко.
Поплыло у меня все перед глазами, когда я спину разогнул. Невольно руками за покров шатра уцепился. Потянул на себя, чуть не завалил, но с дурнотой справился.
– Я смотрю, тебе плохо совсем, княжич, – тихо сказал Андрей. – Присядь. Так тебе легче будет.
Присел я на стул, на котором недавно Ольга сидела, отмахнулся от мух надоедливых.
– Винишь себя? – спросил он.
– Виню, – ответил я.
– Зря себя коришь. – Андрей внимательно мне в глаза посмотрел. – Коли так все вышло, значит, воля на то Господня была. Значит, нужно ему было, чтоб случилось все так, как случилось. И вины в том твоей нет. Если тебе от этого легче станет, так знай, что я зла на тебя не держу, а прощенье… Господь тебя простит.
– И на том спасибо.
Он помолчал немного, собираясь с силами, а потом сказал:
– Просьба у меня к тебе.
– Какая? – насторожился я.
– Ольгу не бросай. Трудно ей сейчас.
– С чего ты это взял?
– Ночи и дни у нас по пути длинными были. Много мы с ней разговоров переговорили. Понял я, что всяк ее на свою сторону перетянуть хочет. Душу ее на куски рвут, словно волки голодные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91