дескать, прошу прощения, дела. Тот встает.
– Насчет работы позвоните во вторник, – говорит Знаменский.
– Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, – признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. – Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
– Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. «Псы» – впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.
– Стой! – внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад – он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: «Фабрика пеньковых изделий». Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его «Эврика!».
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.
– Ника! – говорит он, набрав номер. – Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
– Простите, а что со Снегиревым? – Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
– Умер он, – говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
– Что-то внезапное?
– Наверно.
– Это точно, что умер?
– Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?
– Сват, – хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.
– Добрый день, – приветствует он следователя. – Руки не подаю.
– Недавно вы производили вскрытие человека, который нас интересует, – и Курков показывает фотографию Снегирева.
Патологоанатом смеется:
– Батенька, покажите мне грудную клетку, печень – тогда вспомню. Но лицо!..
– Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.
Врач берет акт:
– Острая сердечная недостаточность. Обычная история: спазм, – и возвращает бумагу Куркову.
– Скажите, доктор, такая смерть… могла быть спровоцирована? Подсыпали, капнули?
– Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.
– А вы проверку на это не делаете?
– Милиция шутит! У каждого, кто упал на улице?
– Понятно… А ведется регистрация, кто получил тело для похорон?
Патологоанатом потешается:
– У нас, батенька, покойников не крадут! Единственное место, где нет хищений и пересортицы!
Дежурная часть МУРа, куда поступают донесения от патрульных машин и районных отделов угрозыска. За одним из пультов работает Сажин.
Появляется Курков, отыскивает его взглядом и подходит. По тому, как они здороваются, чувствуется, что не виделись несколько дней. Курков что-то рассказывает, Сажин слушает, переспрашивает, потом отводит приятеля в угол зала, где сигналы вызова и ответы дежурных не так мешают разговаривать.
– Кто, по-твоему, взял тело? – блестит глазами Курков. – Не работал, так что сослуживцы исключаются, а родственников в Москве – никого!
– Ну… друзья. Любовница.
– Сева, он свалился на улице восьмого сентября около пяти вечера. И в это же время был записан на кремацию! Друзья знали о его кончине заранее?!
Сажин произносит шумное и удивленное «Уф»!
– Срочно сожгли, чтобы нельзя было выяснить истинную причину смерти! – высказывает Курков до конца свою догадку.
– Соображения дальше?
– Насчет соображений туговато, – признается Курков.
– А Знаменский что?
– Никаких гениальных советов. Выявляйте, говорит, связи.
– Кстати, слушай, Снегирев ведь стоял на учете. Сначала в одном наркологическом диспансере, потом в другом – когда переехал. Не знаю, насколько он лечился, но личные контакты с наркоманами были.
Коваль везет Веронику по городу. В машине они одни, но по пятам следует охрана.
Машины останавливаются у ресторана, все выходят, «псы» делают вид, что отношения к Ковалю не имеют. Вероника их явно не знает.
Музыка, говор, девушка оживленно оглядывается, пока метрдотель ведет их к уже накрытому столику, с которого убирает табличку «Стол заказан».
Тем временем в вестибюле один из «псов» объясняет что-то официанту и передает завернутую в бумагу бутылку. Проходит в зал, присоединяется к напарнику. Сидят они по соседству с патроном, пьют боржом.
А официант торжественно приближается к Ковалю. Он несет ту самую бутылку, бережно обернув ее салфеткой.
– Ради вас и дамы, – почтительно склоняет голову. – Нашли французское шампанское.
Наливает бокалы и ретируется.
– За твое изобретение! – Вероника отпивает глоток. – Очень вкусно! А что ты изобрел?
– В фантастике называется «нуль-транспортировка». Показываю принцип.
Коваль раскладывает рядом две салфетки, под левую помещает ключи от машины. Поднимает салфетку – ключи исчезли, но появились под салфеткой справа.
Вероника по-детски заинтересована.
– Еще раз! – требует она.
Оркестр заглушает дальнейшие реплики, а когда стихает, мы снова слышим разговор:
– Человек человеку редко встречается. Вот был у меня попутчик из Хабаровска. Я даже телефон ему дал, но…
– Тоску по людям я понимаю. По хорошим. Нет, даже по плохим! – вырывается у Вероники.
Она сама смеется тому, что сказала, но Ковалю следовало бы расслышать жалобу на одиночество.
Однако он отвлечен цветочницей, разносящей между столиками букетики в целлофане. Подзывает ее и покупает их все оптом.
– Другие женщины останутся без цветов, – пробует протестовать Ника. – Олег, ты все время что-то даришь, даришь. Я как-то от этого… устаю…
– Ты возбуждаешь во мне инстинкт жертвоприношения. И потом сегодня такой день…
Вдруг он вскакивает и направляется к эстраде.
Вероника удивленно провожает его взглядом, «псы» – бдительными.
После недолгих переговоров Коваль занимает место ударника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Насчет работы позвоните во вторник, – говорит Знаменский.
– Спасибо. Жутко не хотелось сюда идти, – признается Ардабьев, принимает подписанный пропуск. – Пал Палыч, разрешите иногда видеться? Раз в неделю на пять минут. Буду у вас под контролем.
– Ну звоните, попробую.
Коваль на заднем сиденье машины смотрит по телевизору злободневную передачу. «Псы» – впереди.
Передача кончается, он выключает телевизор и рассеянно оглядывает окрестности, мелькающие за окном: то ли областной райцентр, то ли далекое московское предместье.
– Стой! – внезапно командует он тому, кто за рулем.
Машина скрипит тормозами. Коваль указывает назад – он заметил что-то для себя интересное, что они проскочили.
Машина подает задним ходом и по его знаку останавливается.
Коваль выходит, держась шагах в двух позади, следуют телохранители.
На противоположной стороне улицы заводские ворота с вывеской: «Фабрика пеньковых изделий». Коваль приближается к ним, читает и перечитывает название. Это его «Эврика!».
Довольный, он возвращается в машину.
Следующий раз тормозит возле будки телефона-автомата.
– Ника! – говорит он, набрав номер. – Я только что сделал ценное изобретение! Одевайся, собирайся, надо отметить.
Курков идет между коттеджей, где начиналась слежки за Снегиревым. Он проделывает тот же путь, но в обратном направлении.
Миновав коттеджи, входит в многоэтажку.
Первым сигналом о неблагополучии ситуации служит почтовый ящик номер 23: сунув мизинец в дырочку, Курков убеждается, что ящик полон.
Поднимается к квартире уже в торопливом беспокойстве.
Дверь с номером 23 опечатана!
Курков стоит перед ней в неприятном раздумье, затем звонит в двадцать четвертую квартиру. Открывает немолодая женщина.
– Простите, а что со Снегиревым? – Он кивает для объяснения на опечатанную дверь, зная, что по фамилии современные соседи зачастую друг другу неизвестны.
– Умер он, – говорит та без скорбной окраски.
Курков щурится:
– Что-то внезапное?
– Наверно.
– Это точно, что умер?
– Меня брали в свидетели, когда квартиру опечатывали. А вы кто ему?
– Сват, – хмуро бросает Курков, спускаясь с лестницы.
Более важные для себя сведения он узнает в лефортовском морге.
Из недр заведения к нему, так сказать, в приемную выходит патологоанатом, молодой, пышущий здоровьем и веселый, в рабочей одежде, то есть в фартуке и резиновых перчатках.
– Добрый день, – приветствует он следователя. – Руки не подаю.
– Недавно вы производили вскрытие человека, который нас интересует, – и Курков показывает фотографию Снегирева.
Патологоанатом смеется:
– Батенька, покажите мне грудную клетку, печень – тогда вспомню. Но лицо!..
– Я попросил в канцелярии ваш акт о причинах смерти.
Врач берет акт:
– Острая сердечная недостаточность. Обычная история: спазм, – и возвращает бумагу Куркову.
– Скажите, доктор, такая смерть… могла быть спровоцирована? Подсыпали, капнули?
– Сколько угодно! Простая передозировка обычных лекарств. Сотни две названий.
– А вы проверку на это не делаете?
– Милиция шутит! У каждого, кто упал на улице?
– Понятно… А ведется регистрация, кто получил тело для похорон?
Патологоанатом потешается:
– У нас, батенька, покойников не крадут! Единственное место, где нет хищений и пересортицы!
Дежурная часть МУРа, куда поступают донесения от патрульных машин и районных отделов угрозыска. За одним из пультов работает Сажин.
Появляется Курков, отыскивает его взглядом и подходит. По тому, как они здороваются, чувствуется, что не виделись несколько дней. Курков что-то рассказывает, Сажин слушает, переспрашивает, потом отводит приятеля в угол зала, где сигналы вызова и ответы дежурных не так мешают разговаривать.
– Кто, по-твоему, взял тело? – блестит глазами Курков. – Не работал, так что сослуживцы исключаются, а родственников в Москве – никого!
– Ну… друзья. Любовница.
– Сева, он свалился на улице восьмого сентября около пяти вечера. И в это же время был записан на кремацию! Друзья знали о его кончине заранее?!
Сажин произносит шумное и удивленное «Уф»!
– Срочно сожгли, чтобы нельзя было выяснить истинную причину смерти! – высказывает Курков до конца свою догадку.
– Соображения дальше?
– Насчет соображений туговато, – признается Курков.
– А Знаменский что?
– Никаких гениальных советов. Выявляйте, говорит, связи.
– Кстати, слушай, Снегирев ведь стоял на учете. Сначала в одном наркологическом диспансере, потом в другом – когда переехал. Не знаю, насколько он лечился, но личные контакты с наркоманами были.
Коваль везет Веронику по городу. В машине они одни, но по пятам следует охрана.
Машины останавливаются у ресторана, все выходят, «псы» делают вид, что отношения к Ковалю не имеют. Вероника их явно не знает.
Музыка, говор, девушка оживленно оглядывается, пока метрдотель ведет их к уже накрытому столику, с которого убирает табличку «Стол заказан».
Тем временем в вестибюле один из «псов» объясняет что-то официанту и передает завернутую в бумагу бутылку. Проходит в зал, присоединяется к напарнику. Сидят они по соседству с патроном, пьют боржом.
А официант торжественно приближается к Ковалю. Он несет ту самую бутылку, бережно обернув ее салфеткой.
– Ради вас и дамы, – почтительно склоняет голову. – Нашли французское шампанское.
Наливает бокалы и ретируется.
– За твое изобретение! – Вероника отпивает глоток. – Очень вкусно! А что ты изобрел?
– В фантастике называется «нуль-транспортировка». Показываю принцип.
Коваль раскладывает рядом две салфетки, под левую помещает ключи от машины. Поднимает салфетку – ключи исчезли, но появились под салфеткой справа.
Вероника по-детски заинтересована.
– Еще раз! – требует она.
Оркестр заглушает дальнейшие реплики, а когда стихает, мы снова слышим разговор:
– Человек человеку редко встречается. Вот был у меня попутчик из Хабаровска. Я даже телефон ему дал, но…
– Тоску по людям я понимаю. По хорошим. Нет, даже по плохим! – вырывается у Вероники.
Она сама смеется тому, что сказала, но Ковалю следовало бы расслышать жалобу на одиночество.
Однако он отвлечен цветочницей, разносящей между столиками букетики в целлофане. Подзывает ее и покупает их все оптом.
– Другие женщины останутся без цветов, – пробует протестовать Ника. – Олег, ты все время что-то даришь, даришь. Я как-то от этого… устаю…
– Ты возбуждаешь во мне инстинкт жертвоприношения. И потом сегодня такой день…
Вдруг он вскакивает и направляется к эстраде.
Вероника удивленно провожает его взглядом, «псы» – бдительными.
После недолгих переговоров Коваль занимает место ударника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21