Вам дурно?
Резкий голос Эммы заставил девушку открыть глаза.
— Нет-нет, — умудрилась произнести она чуть слышно. «Какая же ты испорченная девчонка! Должно быть, именно таких миссис Радклифф в своих романах и называет „распущенными“». Линдсей не сомневалась, что порядочной девушке не пристало быть распущенной.
— Нет, мисс, у вас совсем больной вид. Позвольте я уложу вас в постель. Вам сегодня нелегко пришлось.
— Все хорошо, — покачала головой Линдсей. — Честное слово.
Рано еще спать — надо подумать. И составить хоть какой-то план действий. А еще для успокоения не мешало бы на сон грядущий написать очередную главу последней выдуманной истории.
— Ну как скажете. Но завтра ее светлость повезет вас на Бонд-стрит. И я сама слышала, как она говорила, что вы поедете к мистеру Уорду — галантерейщику — на Стрэнде. А после урока с месье Гонди вами займется ее собственная модистка. А потом…
— Снова танцы? — простонала Линдсей. — Но ведь сегодня месье Гонди уже дал мне один урок, и я уверена, что он остался мной ужасно недоволен.
Эмма хихикнула, прикрывая рот ладошкой.
— У него всегда такой вид, точно он жабу проглотил. Вот вам и показалось, будто он вами недоволен. Не сомневаюсь, что вы прекрасно танцуете. Такая красавица не может плохо двигаться.
Эмма, пожалуй, перехваливала ее, но Линдсей все равно была ей признательна.
— По-моему, месье Гонди так не считает. — Она вздернула нос. — «Грациознее, мадемуазель, грациознее. Вы что, трость проглотили? Наклон! Покачайтесь! Представьте, что вы — гибкая лоза на теплом летнем ветру».
Они дружно засмеялись, и Эмма, отложив расческу, принялась расправлять фиолетовые шелковые ленточки на воротнике почти прозрачного белого пеньюара, который Линдсей накинула поверх ночной рубашки.
— Ее светлость просто чудо, — заявила горничная, бросая восхищенный взор на хозяйку, когда Линдсей встала из-за трюмо. — Послала Тома — это один из лакеев — к Томасу на Флит-стрит и написала все, что требуется прислать. Они и прислали. А до чего же впору — словно на вас шили. Вы сейчас такая хорошенькая, мисс, как картинка. Прямо обидно, что, кроме меня, вас сейчас никто и не видит… — Она снова закрыла рот рукой и залилась румянцем. — Прошу прощения, мисс. Я забылась. Вы ведь не скажете ее светлости, правда? Это мое первое место камеристки и мне ужасно хочется при вас остаться.
Линдсей потрепала ее по плечу.
— Мне тоже этого хочется.
Может, стоит сказать Эмме, что до сих пор у нее не было личной горничной, если не считать Гвин, да и то — на двоих с мачехой? Собственно говоря, ей камеристка и ни к чему, разве что как подруга и наперсница в чужом доме.
Убедив Эмму, что потеря места ей не грозит, девушка отослала ее спать и попыталась собраться с мыслями. Перед глазами стояли лица Антона и маленького Джона. Каким же чудесным будет день, когда она наконец познакомит Антона с племянником, сыном его единственной сестры! Сперва Антон, конечно, ужасно рассердится, что ему раньше ничего не говорили, но тут уж ничего не поделаешь. Хотелось бы с самого начала посвятить его во все — но риск слишком велик. Никто не должен ничего знать, пока Джону не исполнится двадцать один год, нельзя доверять никому, кроме няни Томас и бабушки Уоллен.
Девушка в смятении расхаживала по мягкому розовому ковру, устилавшему пол роскошной спальни. Высокий балдахин над кроватью и покрывало на кресле перед камином тоже были розовыми, но более глубокого, насыщенного цвета. Линдсей еще не приходилось видеть подобного великолепия, ее прежняя спальня — просторная и уютная — была очень скромной.
Однако вся эта роскошь не радовала сердце девушки. Подойдя к зеркалу, она чуть помедлила перед ним, разглядывая свое отражение. Тонкая, почти невидимая ткань рубашки и пеньюара просвечивала, отчетливо обрисовывая очертания стройного тела. Линдсей смущенно отвернулась. Ну и пусть этот наряд нескромен, ей он все равно нравился. Графиня была так щедра, что подарила ей пеньюар и ночную рубашку. Должно быть, хозяйке дома, настоявшей на том, чтобы лично присутствовать при распаковывании сундуков гостьи, не слишком понравилось простенькое и практичное ночное белье Линдсей.
Нет, сейчас она не могла думать. Не могла строить никаких планов. И уж тем более не могла писать про несчастную леди Араминту, почти потерявшую надежду на появление капитана карабинеров, который обещал увезти ее от жестокого дяди. Юная романистка сама понимала, что этот сюжет ей навеяли Сарины россказни про отважного лейтенанта, а жестокий дядя весьма смахивал на Роджера Латчетта — но так ли это важно?
Чем скорее она убедит леди Баллард, будто полностью смирилась с необходимостью учиться всем этим ужасам — а значит, и с перспективой сделаться виконтессой Хаксли, — тем скорее ей удастся придумать способ сбежать в родной Корнуолл. Пока девушка гнала от себя мысли о тех сложностях, что возникнут сразу же после осуществления ею подобного подвига.
Виконтесса Хаксли. Линдсей вздрогнула, обхватив руками тоненькую талию. Невеста Эдварда. Интересно, каково это — быть его женой? Как ни мало сведуща была Линдсей в этих вопросах, но все же представляла, что мужья и жены обычно спят хотя и в разных комнатах, но расположенных так, чтобы они могли проводить ночные часы вместе. Каково это — лежать в одной постели с Эдвардом, в объятиях его сильных рук, соприкасаться с ним ногами?
Нет, видно, она и впрямь распущенная! Надо выбросить подобные мысли из головы. Никакой свадьбы не будет! Никогда им с Эдвардом не лежать в одной постели. Вот и все.
Тетя Баллард. Как же все-таки странно, что до сих пор она не слышала о ней. Впрочем, чему удивляться — после того как мать Линдсей умерла при родах, отец, и без того от природы молчаливый, совсем помрачнел и не поощрял бесцельной болтовни. Где уж тут было обсуждать фамильную историю.
«Сосредоточься!» — одернула она себя. Надо думать лишь о том, что делать дальше.
Самое трудное — танцы. Ничуть не похоже на выдуманные позы, что она разучивала с Сарой в домике викария.
Приподнявшись на цыпочки, девушка заложила руки за спину и попробовала покачаться из стороны в сторону. Интересно, а где те глупые схемы с рисунками, которые оставил месье Гонди? Ах да, на столе в музыкальной комнате. Вместе с той брошкой, что подарила графиня и которую она, Линдсей, чем бы ни закончилась вся эта плачевная история, будет вечно хранить как священную реликвию. И как это она умудрилась забыть ее, поднимаясь наверх? Если графиня увидит, что ее подарок валяется где ни попадя, то наверняка сочтет Линдсей неблагодарной девчонкой.
Схватив со столика возле кровати свечу, Линдсей вышла из спальни и, стараясь не шуметь, направилась к балкону перед широкой парадной лестницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Резкий голос Эммы заставил девушку открыть глаза.
— Нет-нет, — умудрилась произнести она чуть слышно. «Какая же ты испорченная девчонка! Должно быть, именно таких миссис Радклифф в своих романах и называет „распущенными“». Линдсей не сомневалась, что порядочной девушке не пристало быть распущенной.
— Нет, мисс, у вас совсем больной вид. Позвольте я уложу вас в постель. Вам сегодня нелегко пришлось.
— Все хорошо, — покачала головой Линдсей. — Честное слово.
Рано еще спать — надо подумать. И составить хоть какой-то план действий. А еще для успокоения не мешало бы на сон грядущий написать очередную главу последней выдуманной истории.
— Ну как скажете. Но завтра ее светлость повезет вас на Бонд-стрит. И я сама слышала, как она говорила, что вы поедете к мистеру Уорду — галантерейщику — на Стрэнде. А после урока с месье Гонди вами займется ее собственная модистка. А потом…
— Снова танцы? — простонала Линдсей. — Но ведь сегодня месье Гонди уже дал мне один урок, и я уверена, что он остался мной ужасно недоволен.
Эмма хихикнула, прикрывая рот ладошкой.
— У него всегда такой вид, точно он жабу проглотил. Вот вам и показалось, будто он вами недоволен. Не сомневаюсь, что вы прекрасно танцуете. Такая красавица не может плохо двигаться.
Эмма, пожалуй, перехваливала ее, но Линдсей все равно была ей признательна.
— По-моему, месье Гонди так не считает. — Она вздернула нос. — «Грациознее, мадемуазель, грациознее. Вы что, трость проглотили? Наклон! Покачайтесь! Представьте, что вы — гибкая лоза на теплом летнем ветру».
Они дружно засмеялись, и Эмма, отложив расческу, принялась расправлять фиолетовые шелковые ленточки на воротнике почти прозрачного белого пеньюара, который Линдсей накинула поверх ночной рубашки.
— Ее светлость просто чудо, — заявила горничная, бросая восхищенный взор на хозяйку, когда Линдсей встала из-за трюмо. — Послала Тома — это один из лакеев — к Томасу на Флит-стрит и написала все, что требуется прислать. Они и прислали. А до чего же впору — словно на вас шили. Вы сейчас такая хорошенькая, мисс, как картинка. Прямо обидно, что, кроме меня, вас сейчас никто и не видит… — Она снова закрыла рот рукой и залилась румянцем. — Прошу прощения, мисс. Я забылась. Вы ведь не скажете ее светлости, правда? Это мое первое место камеристки и мне ужасно хочется при вас остаться.
Линдсей потрепала ее по плечу.
— Мне тоже этого хочется.
Может, стоит сказать Эмме, что до сих пор у нее не было личной горничной, если не считать Гвин, да и то — на двоих с мачехой? Собственно говоря, ей камеристка и ни к чему, разве что как подруга и наперсница в чужом доме.
Убедив Эмму, что потеря места ей не грозит, девушка отослала ее спать и попыталась собраться с мыслями. Перед глазами стояли лица Антона и маленького Джона. Каким же чудесным будет день, когда она наконец познакомит Антона с племянником, сыном его единственной сестры! Сперва Антон, конечно, ужасно рассердится, что ему раньше ничего не говорили, но тут уж ничего не поделаешь. Хотелось бы с самого начала посвятить его во все — но риск слишком велик. Никто не должен ничего знать, пока Джону не исполнится двадцать один год, нельзя доверять никому, кроме няни Томас и бабушки Уоллен.
Девушка в смятении расхаживала по мягкому розовому ковру, устилавшему пол роскошной спальни. Высокий балдахин над кроватью и покрывало на кресле перед камином тоже были розовыми, но более глубокого, насыщенного цвета. Линдсей еще не приходилось видеть подобного великолепия, ее прежняя спальня — просторная и уютная — была очень скромной.
Однако вся эта роскошь не радовала сердце девушки. Подойдя к зеркалу, она чуть помедлила перед ним, разглядывая свое отражение. Тонкая, почти невидимая ткань рубашки и пеньюара просвечивала, отчетливо обрисовывая очертания стройного тела. Линдсей смущенно отвернулась. Ну и пусть этот наряд нескромен, ей он все равно нравился. Графиня была так щедра, что подарила ей пеньюар и ночную рубашку. Должно быть, хозяйке дома, настоявшей на том, чтобы лично присутствовать при распаковывании сундуков гостьи, не слишком понравилось простенькое и практичное ночное белье Линдсей.
Нет, сейчас она не могла думать. Не могла строить никаких планов. И уж тем более не могла писать про несчастную леди Араминту, почти потерявшую надежду на появление капитана карабинеров, который обещал увезти ее от жестокого дяди. Юная романистка сама понимала, что этот сюжет ей навеяли Сарины россказни про отважного лейтенанта, а жестокий дядя весьма смахивал на Роджера Латчетта — но так ли это важно?
Чем скорее она убедит леди Баллард, будто полностью смирилась с необходимостью учиться всем этим ужасам — а значит, и с перспективой сделаться виконтессой Хаксли, — тем скорее ей удастся придумать способ сбежать в родной Корнуолл. Пока девушка гнала от себя мысли о тех сложностях, что возникнут сразу же после осуществления ею подобного подвига.
Виконтесса Хаксли. Линдсей вздрогнула, обхватив руками тоненькую талию. Невеста Эдварда. Интересно, каково это — быть его женой? Как ни мало сведуща была Линдсей в этих вопросах, но все же представляла, что мужья и жены обычно спят хотя и в разных комнатах, но расположенных так, чтобы они могли проводить ночные часы вместе. Каково это — лежать в одной постели с Эдвардом, в объятиях его сильных рук, соприкасаться с ним ногами?
Нет, видно, она и впрямь распущенная! Надо выбросить подобные мысли из головы. Никакой свадьбы не будет! Никогда им с Эдвардом не лежать в одной постели. Вот и все.
Тетя Баллард. Как же все-таки странно, что до сих пор она не слышала о ней. Впрочем, чему удивляться — после того как мать Линдсей умерла при родах, отец, и без того от природы молчаливый, совсем помрачнел и не поощрял бесцельной болтовни. Где уж тут было обсуждать фамильную историю.
«Сосредоточься!» — одернула она себя. Надо думать лишь о том, что делать дальше.
Самое трудное — танцы. Ничуть не похоже на выдуманные позы, что она разучивала с Сарой в домике викария.
Приподнявшись на цыпочки, девушка заложила руки за спину и попробовала покачаться из стороны в сторону. Интересно, а где те глупые схемы с рисунками, которые оставил месье Гонди? Ах да, на столе в музыкальной комнате. Вместе с той брошкой, что подарила графиня и которую она, Линдсей, чем бы ни закончилась вся эта плачевная история, будет вечно хранить как священную реликвию. И как это она умудрилась забыть ее, поднимаясь наверх? Если графиня увидит, что ее подарок валяется где ни попадя, то наверняка сочтет Линдсей неблагодарной девчонкой.
Схватив со столика возле кровати свечу, Линдсей вышла из спальни и, стараясь не шуметь, направилась к балкону перед широкой парадной лестницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98