Он не удивился бы, если бы узнал, что она гораздо лучше его осведомлена о том, где может находиться Василий Петрович.
В одном Науманн почти не сомневался: если бы Василий, с его энергией и жаждой мести, нашел бы ее, их встреча могла бы закончиться только ее или его смертью. А она была чересчур даже живой.
Науманн вдруг резко остановился, обнаружив, что добрался до конца узкой извилистой дороги. Это вернуло его к действительности, он огляделся в некотором удивлении. Оказывается, он забрел довольно далеко от города.
Вокруг ничего не было видно, кроме пустых полей и мрачных обнаженных деревьев. Он взглянул на часы: было девять. «Однако!» - удивился он и, чувствуя себя немного уставшим, повернул в обратный путь к городу.
Тремя часами позже он вошел в свою комнату в полном изнеможении не только тела, но и духа, причем угнетен был еще более, чем до прогулки. Но главное, он так ничего и не решил. А что, собственно, решать? - спрашивал он себя.
Он любил Виви. Ну и что? Даже если бы мадемуазель Солини, приняв всерьез его угрозы, отказалась бы от своих притязаний на девушку, что ему делать, если Виви при этом откажется ее покинуть?
Ясно, что единственно разумное состояло в том, чтобы забыть обо всей этой истории. Это будет совсем не сложно сделать. Разве он раньше не влюблялся? Да дюжину раз! Но какой-то внутренний голос шептал ему, что Виви - дело другое. Ха! Почему другое?!
Надо думать, он, Фредерик Науманн, - не единственный человек на свете, ставший жертвой невинного личика и младенческих глаз. Глупец! Конечно, нужно забыть все это! И начать немедленно, с этой минуты.
Раздался стук в дверь. Науманн испуганно подпрыгнул в кресле, потом пригласил войти.
Дверь открылась, показалась фигура старого Шанти, консьержа. Он вошел, закрыл за собой дверь и неловко поклонился. В руках он держал пакет размером с коробку сигар, завернутый в упаковочную бумагу.
Нетерпение Науманна прорвалось в его голосе, когда он спросил:
- Что это?
- Посылка, месье. Оставлена посыльным. Вас не было.
Он сказал, что это должно быть передано вам лично, а вы знаете, я всегда…
Науманн прервал его:
- Хорошо. Положите на стол и идите. Я занят.
Когда консьерж вышел с выражением удивления на глупом лице, - потому что никогда прежде он не покидал комнату Науманна, не услышав хотя бы нескольких приветливых слов и не получив значительных чаевых, - Науманн опять откинулся в кресле, чтобы начать забывать. Он тешил себя надеждой, что это будет нетрудно.
«Какого черта я сижу как на иголках? - подумал он. - Через неделю я даже не вспомню ее имени».
Потом, спохватившись, что уже далеко за полдень и в миссии его ожидает огромный объем работы, он поднялся, чтобы сменить одежду, которая запачкалась, пока он бродил за городом. Он повязал галстук и подошел к шкафу, чтобы взять пальто и жилет. В этот момент его взгляд упал на пакет, оставленный консьержем на столе.
- Однако что бы это могло быть? - пробормотал он, отыскивая нож, чтобы разрезать бечевку.
Под бумагой оказалась серая картонная коробка. Он снял крышку и с удивлением обнаружил небольшой розоватый конверт, положенный поверх какой-то выпечки.
На конверте мелким округлым почерком было написано: «Месье Фредерику Науманну».
Он вскрыл конверт и вынул небольшой листок почтовой бумаги, на котором было написано следующее:
«Дорогой месье Науманн!
Если прошлым вечером я обидела Вас, прошу простить меня, но что могла я сделать? Возможно, Вы скажете, что я действовала из глупой гордыни, и это будет правда.
Не думайте, что я недооцениваю Вашу дружбу или что она мне не дорога. Но Вы не должны больше приходить в дом мадемуазель Солини, умоляю Вас - это делает меня несчастной.
А в коробке - мое предложение мира, месье. Вот видите, я не забыла счастливый час, который Вы мне однажды подарили. И всегда буду Вашим другом.
Виви Жанвур».
Науманн перечитал записку три раза и много-много раз с чувством прижимал ее к губам. Как это похоже на Виви! Его Виви! Потому что она должна быть его - он клянется. Он забыл все свои обеты забыть ее.
И хотя было бы слишком самонадеянно думать, что она любит его, ей, очевидно, была важна и дорога его дружба. Да, она просила его не приходить, не навещать ее, но ведь это вполне естественно, учитывая враждебные отношения между ним и мадемуазель Солини.
Он открыл коробку с ее «мирным предложением». Это была полудюжина абрикосовых тартинок, точь-в-точь таких же, как те, что они ели, когда он был у них на чае, и про которые она сказала, что сделала их сама.
Это, сказал он себе с улыбкой, даже больше похоже на Виви, чем записка. Он видел мысленно ее белые маленькие ручки в муке, слегка наморщенный от усердия лоб.
Тартинки, с их тонкой коричневой корочкой и красновато-янтарной ягодой, лежали двумя аккуратными рядами. Науманн ничего не ел с той поры, как ранним утром торопливо позавтракал в дешевой забегаловке.
Двумя пальцами он взял одну из тартинок, чувствуя себя так, словно исполнял какой-то обряд любви.
Он уже поднес тартинку ко рту, когда раздался громкий стук в дверь. Обряд любви был прерван на взлете.
Науманн повернулся, крикнул «Войдите!» и поспешно положил тартинку обратно в коробку.
Это был Ричард Стеттон, который заскочил, как он с первых же слов заявил, просто так, поразвлечься. Увидев, что Науманн без пиджака, Стеттон заинтересовался, не слишком ли тяжело трудолюбивому молодому дипломату до середины дня оставаться в постели.
- Мой дорогой друг, - ответил Науманн, провожая гостя к креслу, - мне доставляет удовольствие сообщить тебе, что я поднялся сегодня ровно в шесть утра. Так что прости великодушно.
Стеттон взял сигарету из коробки на столе и удобно расположился в мягком кресле.
- Простить? - насмешливо спросил он. - Никогда.
Во-первых, я этому не верю. Во-вторых, если ты действительно встал в шесть часов утра, то это лишь доказывает, что ты - сумасшедший. Что бы, черт возьми, это значило?
- Ничего. Я вышел прогуляться.
- Прогуляться? - недоверчиво протянул Стеттон.
- Конечно. Это же самое лучшее время дня.
- Да - для сна. Однако я нахожу этот предмет разговора утомительным. А что насчет нашего друга Дюшесне? Он все еще стремится причинить тебе неприятности?
- Нет, с тех пор как имел маленький разговор с принцем, - ответил Науманн, пожимая плечами. Он стоял перед зеркалом, застегивая жилет. - Об этом можешь не беспокоиться, все улажено.
- Похороны Шаво завтра утром.
- Да? Ты собираешься?
- Еще не решил. Не пойму, должен я идти или нет.
Стеттон встал с кресла, подошел к столу и, выбросив окурок в пепельницу, достал из коробки следующую сигарету.
- Эй! - вдруг воскликнул он. - Что это? Устраиваешь холостяцкий чай?
Науманн повернулся и увидел, что друг с любопытством взирает на коробку с абрикосовыми тартинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
В одном Науманн почти не сомневался: если бы Василий, с его энергией и жаждой мести, нашел бы ее, их встреча могла бы закончиться только ее или его смертью. А она была чересчур даже живой.
Науманн вдруг резко остановился, обнаружив, что добрался до конца узкой извилистой дороги. Это вернуло его к действительности, он огляделся в некотором удивлении. Оказывается, он забрел довольно далеко от города.
Вокруг ничего не было видно, кроме пустых полей и мрачных обнаженных деревьев. Он взглянул на часы: было девять. «Однако!» - удивился он и, чувствуя себя немного уставшим, повернул в обратный путь к городу.
Тремя часами позже он вошел в свою комнату в полном изнеможении не только тела, но и духа, причем угнетен был еще более, чем до прогулки. Но главное, он так ничего и не решил. А что, собственно, решать? - спрашивал он себя.
Он любил Виви. Ну и что? Даже если бы мадемуазель Солини, приняв всерьез его угрозы, отказалась бы от своих притязаний на девушку, что ему делать, если Виви при этом откажется ее покинуть?
Ясно, что единственно разумное состояло в том, чтобы забыть обо всей этой истории. Это будет совсем не сложно сделать. Разве он раньше не влюблялся? Да дюжину раз! Но какой-то внутренний голос шептал ему, что Виви - дело другое. Ха! Почему другое?!
Надо думать, он, Фредерик Науманн, - не единственный человек на свете, ставший жертвой невинного личика и младенческих глаз. Глупец! Конечно, нужно забыть все это! И начать немедленно, с этой минуты.
Раздался стук в дверь. Науманн испуганно подпрыгнул в кресле, потом пригласил войти.
Дверь открылась, показалась фигура старого Шанти, консьержа. Он вошел, закрыл за собой дверь и неловко поклонился. В руках он держал пакет размером с коробку сигар, завернутый в упаковочную бумагу.
Нетерпение Науманна прорвалось в его голосе, когда он спросил:
- Что это?
- Посылка, месье. Оставлена посыльным. Вас не было.
Он сказал, что это должно быть передано вам лично, а вы знаете, я всегда…
Науманн прервал его:
- Хорошо. Положите на стол и идите. Я занят.
Когда консьерж вышел с выражением удивления на глупом лице, - потому что никогда прежде он не покидал комнату Науманна, не услышав хотя бы нескольких приветливых слов и не получив значительных чаевых, - Науманн опять откинулся в кресле, чтобы начать забывать. Он тешил себя надеждой, что это будет нетрудно.
«Какого черта я сижу как на иголках? - подумал он. - Через неделю я даже не вспомню ее имени».
Потом, спохватившись, что уже далеко за полдень и в миссии его ожидает огромный объем работы, он поднялся, чтобы сменить одежду, которая запачкалась, пока он бродил за городом. Он повязал галстук и подошел к шкафу, чтобы взять пальто и жилет. В этот момент его взгляд упал на пакет, оставленный консьержем на столе.
- Однако что бы это могло быть? - пробормотал он, отыскивая нож, чтобы разрезать бечевку.
Под бумагой оказалась серая картонная коробка. Он снял крышку и с удивлением обнаружил небольшой розоватый конверт, положенный поверх какой-то выпечки.
На конверте мелким округлым почерком было написано: «Месье Фредерику Науманну».
Он вскрыл конверт и вынул небольшой листок почтовой бумаги, на котором было написано следующее:
«Дорогой месье Науманн!
Если прошлым вечером я обидела Вас, прошу простить меня, но что могла я сделать? Возможно, Вы скажете, что я действовала из глупой гордыни, и это будет правда.
Не думайте, что я недооцениваю Вашу дружбу или что она мне не дорога. Но Вы не должны больше приходить в дом мадемуазель Солини, умоляю Вас - это делает меня несчастной.
А в коробке - мое предложение мира, месье. Вот видите, я не забыла счастливый час, который Вы мне однажды подарили. И всегда буду Вашим другом.
Виви Жанвур».
Науманн перечитал записку три раза и много-много раз с чувством прижимал ее к губам. Как это похоже на Виви! Его Виви! Потому что она должна быть его - он клянется. Он забыл все свои обеты забыть ее.
И хотя было бы слишком самонадеянно думать, что она любит его, ей, очевидно, была важна и дорога его дружба. Да, она просила его не приходить, не навещать ее, но ведь это вполне естественно, учитывая враждебные отношения между ним и мадемуазель Солини.
Он открыл коробку с ее «мирным предложением». Это была полудюжина абрикосовых тартинок, точь-в-точь таких же, как те, что они ели, когда он был у них на чае, и про которые она сказала, что сделала их сама.
Это, сказал он себе с улыбкой, даже больше похоже на Виви, чем записка. Он видел мысленно ее белые маленькие ручки в муке, слегка наморщенный от усердия лоб.
Тартинки, с их тонкой коричневой корочкой и красновато-янтарной ягодой, лежали двумя аккуратными рядами. Науманн ничего не ел с той поры, как ранним утром торопливо позавтракал в дешевой забегаловке.
Двумя пальцами он взял одну из тартинок, чувствуя себя так, словно исполнял какой-то обряд любви.
Он уже поднес тартинку ко рту, когда раздался громкий стук в дверь. Обряд любви был прерван на взлете.
Науманн повернулся, крикнул «Войдите!» и поспешно положил тартинку обратно в коробку.
Это был Ричард Стеттон, который заскочил, как он с первых же слов заявил, просто так, поразвлечься. Увидев, что Науманн без пиджака, Стеттон заинтересовался, не слишком ли тяжело трудолюбивому молодому дипломату до середины дня оставаться в постели.
- Мой дорогой друг, - ответил Науманн, провожая гостя к креслу, - мне доставляет удовольствие сообщить тебе, что я поднялся сегодня ровно в шесть утра. Так что прости великодушно.
Стеттон взял сигарету из коробки на столе и удобно расположился в мягком кресле.
- Простить? - насмешливо спросил он. - Никогда.
Во-первых, я этому не верю. Во-вторых, если ты действительно встал в шесть часов утра, то это лишь доказывает, что ты - сумасшедший. Что бы, черт возьми, это значило?
- Ничего. Я вышел прогуляться.
- Прогуляться? - недоверчиво протянул Стеттон.
- Конечно. Это же самое лучшее время дня.
- Да - для сна. Однако я нахожу этот предмет разговора утомительным. А что насчет нашего друга Дюшесне? Он все еще стремится причинить тебе неприятности?
- Нет, с тех пор как имел маленький разговор с принцем, - ответил Науманн, пожимая плечами. Он стоял перед зеркалом, застегивая жилет. - Об этом можешь не беспокоиться, все улажено.
- Похороны Шаво завтра утром.
- Да? Ты собираешься?
- Еще не решил. Не пойму, должен я идти или нет.
Стеттон встал с кресла, подошел к столу и, выбросив окурок в пепельницу, достал из коробки следующую сигарету.
- Эй! - вдруг воскликнул он. - Что это? Устраиваешь холостяцкий чай?
Науманн повернулся и увидел, что друг с любопытством взирает на коробку с абрикосовыми тартинками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73