Ты знаешь, что это правда. Не моя вина, что ты застала меня с Гортиной.
— Полагаю, это моя вина. Мне не следовало так рано возвращаться с прогулки.
— Значит… ты не простишь меня?
— Мне нечего тебе прощать. Меня все это не касается.
— По крайней мере, ты знаешь, что я люблю тебя?
— Конечно. — Гекамеда презрительно усмехнулась. — И Елену, и Гортину, и любую другую женщину. Неудивительно, что ты ненавидишь Париса. Ты хочешь превзойти его, но тебе это не удается.
Я льстил, умолял, но она оставалась непоколебимой. Сознание собственной неправоты усиливало мой гнев, заставив перейти к угрозам, но Гекамеда молчала, пока я не начал думать, что она в самом деле равнодушна ко мне.
Отчаявшись, я прекратил попытки объясниться и велел ей приготовиться сопровождать меня к Скейским башням. Гекамеда покачала головой.
— Ты отказываешься? — крикнул я вне себя от ярости.
— Да, — спокойно ответила она.
Несколько секунд мы стояли молча, глядя друг другу в глаза. Гекамеда, несомненно, прочитала мои мысли, повторив с явным вызовом:
— Я не пойду. Что бы ты ни сделал, ты не заставишь меня сопровождать тебя.
— Ты понимаешь, что это означает неповиновение хозяину? — Я чувствовал, что мое лицо побагровело от гнева.
Она молча кивнула, не отводя взгляд. Будучи не в силах выносить ее упрямство, дерзость и холодное презрение, я крикнул Ферейну, чтобы он принес мне мой охотничий хлыст.
Очевидно, Ферейн догадался о моих намерениях, ибо, когда он появился в дверях с хлыстом в руке, его лицо побелело от страха. Я решительно шагнул к Гекамеде, в ее глазах не было испуга — только ненависть, заставившая меня содрогнуться.
— Открой плечи! — приказал я хриплым голосом.
Она не шевельнулась. Я грубо сорвал с нее хитон, обнажив плечи и руки, и взмахнул хлыстом. Но моя рука безвольно опустилась, и хлыст упал на пол, слегка коснувшись Гекамеды.
Дрожа всем телом, я опустился на скамью. Она по-прежнему стояла, глядя на меня, но ее лицо стало смертельно бледным.
— Ты видишь… — запинаясь, промолвил я, протянув к ней руки.
— Вижу. — Гекамеда с презрением засмеялась. — Я вижу, что тебе не хватает храбрости ударить царскую дочь.
— Это ложь! — крикнул я. — Мою руку удерживает любовь, а не страх!
— Вот как? — Ее голос не дрогнул, и она не двинулась с места. — Ты обнажил мои плечи — подними хлыст и воспользуйся им или уходи.
Молча поднявшись и оставив хлыст лежать на полу, я повернулся и вышел из комнаты.
Глава 17
На поле сражения
Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.
После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.
Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.
— Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.
Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.
Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.
Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.
— Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.
— Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.
— Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.
— Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.
— Жаль только, что мы ничего не увидим.
— Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?
— С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?
Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.
Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.
Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.
— Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?
На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.
— К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.
— Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.
— Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!
— Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!
Мы вышли на улицу.
— Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.
— Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?
Я немного подумал.
— Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.
— Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.
Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.
Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Полагаю, это моя вина. Мне не следовало так рано возвращаться с прогулки.
— Значит… ты не простишь меня?
— Мне нечего тебе прощать. Меня все это не касается.
— По крайней мере, ты знаешь, что я люблю тебя?
— Конечно. — Гекамеда презрительно усмехнулась. — И Елену, и Гортину, и любую другую женщину. Неудивительно, что ты ненавидишь Париса. Ты хочешь превзойти его, но тебе это не удается.
Я льстил, умолял, но она оставалась непоколебимой. Сознание собственной неправоты усиливало мой гнев, заставив перейти к угрозам, но Гекамеда молчала, пока я не начал думать, что она в самом деле равнодушна ко мне.
Отчаявшись, я прекратил попытки объясниться и велел ей приготовиться сопровождать меня к Скейским башням. Гекамеда покачала головой.
— Ты отказываешься? — крикнул я вне себя от ярости.
— Да, — спокойно ответила она.
Несколько секунд мы стояли молча, глядя друг другу в глаза. Гекамеда, несомненно, прочитала мои мысли, повторив с явным вызовом:
— Я не пойду. Что бы ты ни сделал, ты не заставишь меня сопровождать тебя.
— Ты понимаешь, что это означает неповиновение хозяину? — Я чувствовал, что мое лицо побагровело от гнева.
Она молча кивнула, не отводя взгляд. Будучи не в силах выносить ее упрямство, дерзость и холодное презрение, я крикнул Ферейну, чтобы он принес мне мой охотничий хлыст.
Очевидно, Ферейн догадался о моих намерениях, ибо, когда он появился в дверях с хлыстом в руке, его лицо побелело от страха. Я решительно шагнул к Гекамеде, в ее глазах не было испуга — только ненависть, заставившая меня содрогнуться.
— Открой плечи! — приказал я хриплым голосом.
Она не шевельнулась. Я грубо сорвал с нее хитон, обнажив плечи и руки, и взмахнул хлыстом. Но моя рука безвольно опустилась, и хлыст упал на пол, слегка коснувшись Гекамеды.
Дрожа всем телом, я опустился на скамью. Она по-прежнему стояла, глядя на меня, но ее лицо стало смертельно бледным.
— Ты видишь… — запинаясь, промолвил я, протянув к ней руки.
— Вижу. — Гекамеда с презрением засмеялась. — Я вижу, что тебе не хватает храбрости ударить царскую дочь.
— Это ложь! — крикнул я. — Мою руку удерживает любовь, а не страх!
— Вот как? — Ее голос не дрогнул, и она не двинулась с места. — Ты обнажил мои плечи — подними хлыст и воспользуйся им или уходи.
Молча поднявшись и оставив хлыст лежать на полу, я повернулся и вышел из комнаты.
Глава 17
На поле сражения
Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.
После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.
Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.
— Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.
Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.
Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.
Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.
— Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.
— Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.
— Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.
— Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.
— Жаль только, что мы ничего не увидим.
— Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?
— С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?
Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.
Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.
Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.
— Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?
На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.
— К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.
— Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.
— Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!
— Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!
Мы вышли на улицу.
— Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.
— Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?
Я немного подумал.
— Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.
— Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.
Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.
Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63