– Я? – Рембрандт смеется и уголками глаз видит свое лицо на стене. – Корнелия, похож?
Корнелия сравнивает того, который на стене, с тем, который у камина.
– Ты выглядишь значительно моложе, – солгала Корнелия.
«Вылитая мать, – думает про себя Рембрандт. – Но ростом будет повыше и постройнее. Это и понятно – росла в холе, не то что несчастная Хендрикье. И бедного Титуса немного напоминает».
Корнелия шепчется на кухне с Ребеккой Виллемс:
– Ему плохо, Ребекка.
– Схожу-ка к доктору. Он посерел, и голос стал сиплым. Я дам ему отвара. – И понесла к хозяину небольшую миску.
– Что это? – поморщился Рембрандт.
– Отвар. Вам будет легче.
– Легче умереть, что ли? Скапутиться легче, что ли?
– Какие слова говорите, ваша милость? Да поглядите на себя – о смерти ли думать?
– Ребекка, где Корнелия?
– На кухне.
– Приблизьтесь ко мне. Поближе. Еще ближе… Чтобы она не слышала.
– Здесь никого нет.
– Ребекка, я, наверно, помираю.
Служанка махнула рукой.
– Послушайте меня, Ребекка. Вокруг – никого. Я один. И Корнелия с вами. В этой церкви орган. Понимаете? Орган. Я хочу, чтобы туда перенесли прах Саскии. Пусть она будет недалеко от Титуса. И от Хендрикье тоже. Слышите, Ребекка Виллемс?
– Я слышу, ваша милость. Но к чему все эти досужие речи? Вы будете еще долго, долго жить.
Рембрандт вытянул руки. Их чуть не касалось пламя. А они были холодные.
– Нынче просто морозно, Ребекка.
– Да, ваша милость…
Он поморщился и еще ближе подвинулся к огню.
– Горит! – крикнула Ребекка.
Это задымился рукав старого, засаленного халата. С трудом погасила Ребекка запылавший рукав.
Вбежала Корнелия.
– Что такое? – И застыла. Ей все стало ясно: отец улыбался кривой улыбкой юродивого.
– Отец, тебе надо лечь.
– Нет, – заупрямился старик. – Нет. Дайте мне лучше немного вина. Знаете, какого? Красного.
Ребекка переглянулась с Корнелией.
– А что, ваша милость, ежели за доктором схожу?
– Это почему же?
– Просто так…
– Нет. Мне теперь лучше. Это проклятая осень.
Старичок на стене похихикивал. Его плечи противно подрагивали. Глаза превратились в щелочки.
– Итак, господин ван Рейн, – голос у старика скрипучий, – пора подводить итоги. Или, может, рановато еще? Скажи спасибо богу, что еще дышишь. Это после Титуса. Другой бы на твоем месте непременно умер…
– Скапутился?
– Вот именно. Самое подходящее слово.
– А ты уверен, что я живу?
– Уверен. Пока уверен… Послушай, ты хорошо должен знать Библию. Ты столько написал сюжетов из нее! Тогда вспомни Книгу Иисуса, сына Сирахова. Вспомни, вспомни… В ней есть такое место: «И когда все твое дело исполнишь…» Понимаешь? Когда исполнишь…
– Вспомнил. Что же дальше? Намекаешь? На что?
– Я спрашиваю: все ли свое дело исполнил? Только честно. Без скромности. Но и без излишнего преувеличения.
– О каком деле спрашиваешь, противный старичок?
– О твоем. О деле своей жизни.
Рембрандт пытается пробежать вспять от Амстердама до Лейдена и снова от Лейдена, от мельницы, до Амстердама. Потом обводит глазами стены. Картины, картины, картины…
– Так что же, господин ван Рейн, исполнил свое дело?
– Да! – твердо проговорил художник.
Вот тут старичок посерьезнел и сказал загробным голосом:
– «…тогда займи твое место».
– Где оно? Там? – Рембрандт глазами показал наверх,
Михаил Алпатов, известный искусствовед, писал:
«При жизни Рембрандта не признавали. В наши дни в Голландии каждый школьник знает и чтит своего великого соотечественника. Это очень отрадное явление».
Из разговора в Национальном музее. Стокгольм. Март, 1970 год.
– Стал ли с годами хуже писать Рембрандт? Иногда можно услышать споры на эту тему. Но вот факты: вспомните, когда были написаны «Синдики» и эта вот картина – «Заговор Клавдия Цивилиса»? Обе картины создавались после того, как возраст художника перевалил за шестьдесят. Обе картины мы причисляем к шедеврам. Обратите внимание на размеры «Цивилиса»: почти два на три метра. А была гораздо больше, примерно шесть метров на шесть. Предназначалась она для Амстердамской ратуши. Когда отцы города отказались от картины, художник вырезал этот холст, а на остальных кусках написал новые картины. Представляете себе картину размером шесть на шесть? Это сколько же надо иметь силы и фантазии! Рембрандт посвятил картину сцене борьбы древних батавов – предков нидерландцев. Батавы дают клятву своему предводителю Клавдию Цивилису не щадить своих сил в битве с римскими поработителями. Картина имеет еще одно название: «Заговор батавов». А в каталоге музея читаем: «Клятва батавов в верности Клавдию Цивилису». Сло?ва «Юлиусу», которое в некоторых книгах присовокупляется к имени Клавдий Цивилис, здесь нет…
Рано утром Ребекка Виллемс бросилась к Корнелии:
– Девочка моя!.. Девочка моя!..
Спросонья Корнелия ничего не понимает. Но, увидев заплаканные глаза Ребекки, отшатнулась от нее:
– Он… умер?
А прощание состоялось утром восьмого октября 1669 года.
В беспокойный осенний день художника повезли к Западной церкви, в которой орган. Положили в землю у колонны. Городские власти великого города Амстердама выдали на погребение некоего Рембрандта двадцать гульденов.
Плакали Корнелия и Ребекка. А больше было и некому…
А еще позже, много позже, – может, лет через десять, когда ремонтировали Западную церковь, – прах Рембрандта перенесли на какое-то кладбище. Захоронили в какой-то могиле. Уж никто не помнил его имени…
«И когда все твое дело исполнишь, тогда займи твое место».
Амстердам – Москва – Агудзера
1983 – 1984

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43