Сегодня она вообще на модель походила, какие в магазинных окнах стоят. Вроде бы и похожа на человека, а сама неживая, холодная. И хитрая!
Конечно, Женьку с Цыпой она нарочно предупредила, чтоб уроки выучили. У Толика задрожали руки: а что, если проверить?
Цыпа кончил барабанить свои правила, и Толик поднял руку. Сейчас он узнает, прав или ошибается. Сейчас увидит – спросит его Изольда Павловна или нет. Он поднял руку повыше, хотя никаких уроков вчера не учил. А ну и что! Подумаешь, двойка! Зато сразу ясно станет.
А если не ясно? Если спросит?
Ну, тогда он ей отомстит за то, что она у директора говорила, – выйдет к доске и понесет какую-нибудь чушь. На «пару». Она же не хочет, чтоб у нее на таких уроках двойки получали.
Сердце гремело, а Толик все тянул и тянул руку. Изольда Павловна уже заметила его; он видел, что заметила, видел, как недовольно сверкнуло ее пенсне и как зашуршала она в классном журнале, отыскивая там что-то. Заметила, но представляется, что не видит.
Толик злорадствовал. Значит, точно! Значит, не хочет спрашивать, чтоб не подвел!
Наконец «русалка» оторвалась от журнала, строго взглянула на Толика и спросила:
– Тебе надо выйти, Бобров?
Кто-то хихикнул.
– Нет, – ответил Толик.
– А что же? – спросила учительница.
– Отвечать.
Изольда Павловна усмехнулась тонкими бледными губами и сказала вдруг:
– Пожалуй, сегодня тебе отвечать не стоит. Ведь тебе, должно быть, и не до уроков сегодня. Отдохни от домашних неприятностей…
Она говорила это вкрадчивым, тихим голосом, и со стороны можно было подумать, что учительница заботится о Толике, у которого что-то случилось дома, что она вообще очень добрый человек.
Бледнея, Толик увидел, как на него с любопытством глядят ребята, словно на марсианина. Никогда в классе ни о чьих домашних неприятностях не говорили, и уж раз Изольда Павловна сказала, да еще так сказала – жалеючи, да еще при студентках, значит, у Толика и правда что-то такое-разэтакое случилось.
Нет, что угодно, а такой подлости он не ждал от Изольды Павловны! Конечно, она бы непременно рассказала Женьке про письма, а та всем другим, это ясно, но вот так, как сейчас! При всех! Ненавидящим взглядом Толик смотрел на учительницу, стараясь поймать, увидеть ее глаза, но Изольда Павловна глядела поверх класса. Вот, значит, она какая – злая, беспощадная! И лживая, лживая!..
Но все-таки Толик узнал правду. Она не захотела его спросить. Она спросила лишь Женьку и Цыпу, чтоб студентки поразились ее строгости.
– А вот завтра, – Изольда Павловна мягко, как кошка, подошла к Толику и вдруг погладила его по голове. Толик отпрянул, словно ошпаренный. – Завтра, – повторила она ласково, – может, тебя и спросят…
– Познакомьтесь, ребята, – продолжала она, отходя от Толика. – Завтра урок будет вести у вас практикантка Ерошкина.
Класс оживился, захлопал партами, заоборачивался, Толик обернулся тоже и увидел, как рыженькая студентка, став красной, словно клюквенный кисель, поднялась и поклонилась, будто она артистка на сцене.
Ребята зашушукались, засмеялись, но Изольда Павловна сказала негромко:
– Тихо!
Все замерли, как по команде, желая быть образцовыми.
– Так что попрошу меня не подвести! – холодно улыбаясь, пошутила Изольда Павловна, и у Толика по коже прокатились мурашки в предчувствии недобрых событий.
Всю перемену к нему лезли ребята:
– Кто у тебя помер?
– А может, обворовали?
Толик, натянуто усмехаясь, стоял в коридоре, отмахивался от липких приставал, молча глядя на всех исподлобья.
Откуда-то появился сияющий Цыпа. Его не было всю перемену. Толик видел, как после урока пробежала вдоль коридора сначала Женька, а чуть позже – Цыпа, и вот он вернулся сияющий, словно новый гривенник.
Сейчас Цыпа носился по коридору, будто угорелый, – весь взмок и раскраснелся на радостях, Толик усмехнулся. Сбегал с Женькой, Изольда Павловна их похвалила, наверное, вот и радуется, дурак.
Вдруг Цыпа остановился возле Толика.
– Ну чего ты? – спросил он.
– У него, кажется, кто-то умер, – сказала задумчиво Машка Иванова, – он не говорит.
– Ха, умер! – крикнул Цыпа. – Знаю я эти похороны! Врет он все! На отца родного жалобы пишет, а сам прикидывается!
Не раздумывая, словно стрела, Толик кинулся к Цыпе и воткнулся головой в его живот.
Ребята их едва разняли в конце перемены. Да и то, когда Коля Суворов крикнул, чтобы напугать Цыпу:
– Цыпленков, «русалка»!
Цыпа вскочил, ошалело оглядываясь, и Толик засмеялся над ним. Под глазом у Цыпы сидел приличный фингал.
– Ну погоди… – прошептал длинноногий Цыпа, потирая синяк. – Я тебе покажу, я тебе не забуду…
11
На другой день Толик был дежурным в классе и, может быть, потому так остро почувствовал, как переменились к нему ребята. Если бы он не дежурил, побродил бы в переменку по школе, может, даже на улицу выскочил бы, глотнул весеннего воздуха, сбил бы сосульку с карниза, полизал ее, остудился или на другой этаж сходил, где нет ребят из их класса, все-таки не было бы так тоскливо. А тут сиди как сыч, один-одинешенек, пока другие по коридору носятся. Сиди да думай про свое.
На первой же перемене дверь в класс приотворилась, и чья-то чернильная рука пустила из коридора бумажного голубя. Толик его поймал, хотел выбросить, да увидел, что на крыле написано: «Предатель собственного отца». И рядом морда нарисована – злая, с оскаленными зубами. Надо думать, он.
Толик смял голубя, швырнул комок в форточку, прислонился лбом к оконному стеклу.
«Цыпины штучки, – подумал он равнодушно. – Выйти бы сейчас да, как вчера, снова синяков ему наставить». Но Цыпа не стоил того. А то еще немного, глядишь, Цыпа вроде героя станет.
На уроках старалась Женька. Она косилась в сторону Толика, прищурясь, кривила губы, будто прикасалась к чему-то липкому и мерзкому, шепталась с Цыпой; они хихикали и, глядя на Толика, осуждающе качали головами.
Эти двое Толику были понятны, но ведь класс состоял не только из них. Пристально и удивленно глядел на Толика Коля Суворов – веселый и справедливый человек. Поймав взгляд Толика, он смущенно отворачивался, но потом снова смотрел, смотрел задумавшись, недоуменно. Исподлобья взглядывала на Толика приветливая Машка Иванова, хоть и зубрилка порядочная, и растеряха, будто ветер у нее в башке свищет, но хорошая девчонка, свой человек. В ее глазах Толик улавливал осуждение, но что делать, права была Машка, прав был Коля. Они же ничего не знали…
После третьего урока, когда началась большая перемена и ребята ушли из класса, в дверях появилась практикантка Ерошкина.
Лицо у нее пылало, веснушки дрожали на носу. В классе запахло духами.
– Здравствуй, мальчик, – тревожно сказала она. – Ты дежуришь?
Толик кивнул и улыбнулся Ерошкиной. «Ерошка на одной ножке», – подразнил он ее про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Конечно, Женьку с Цыпой она нарочно предупредила, чтоб уроки выучили. У Толика задрожали руки: а что, если проверить?
Цыпа кончил барабанить свои правила, и Толик поднял руку. Сейчас он узнает, прав или ошибается. Сейчас увидит – спросит его Изольда Павловна или нет. Он поднял руку повыше, хотя никаких уроков вчера не учил. А ну и что! Подумаешь, двойка! Зато сразу ясно станет.
А если не ясно? Если спросит?
Ну, тогда он ей отомстит за то, что она у директора говорила, – выйдет к доске и понесет какую-нибудь чушь. На «пару». Она же не хочет, чтоб у нее на таких уроках двойки получали.
Сердце гремело, а Толик все тянул и тянул руку. Изольда Павловна уже заметила его; он видел, что заметила, видел, как недовольно сверкнуло ее пенсне и как зашуршала она в классном журнале, отыскивая там что-то. Заметила, но представляется, что не видит.
Толик злорадствовал. Значит, точно! Значит, не хочет спрашивать, чтоб не подвел!
Наконец «русалка» оторвалась от журнала, строго взглянула на Толика и спросила:
– Тебе надо выйти, Бобров?
Кто-то хихикнул.
– Нет, – ответил Толик.
– А что же? – спросила учительница.
– Отвечать.
Изольда Павловна усмехнулась тонкими бледными губами и сказала вдруг:
– Пожалуй, сегодня тебе отвечать не стоит. Ведь тебе, должно быть, и не до уроков сегодня. Отдохни от домашних неприятностей…
Она говорила это вкрадчивым, тихим голосом, и со стороны можно было подумать, что учительница заботится о Толике, у которого что-то случилось дома, что она вообще очень добрый человек.
Бледнея, Толик увидел, как на него с любопытством глядят ребята, словно на марсианина. Никогда в классе ни о чьих домашних неприятностях не говорили, и уж раз Изольда Павловна сказала, да еще так сказала – жалеючи, да еще при студентках, значит, у Толика и правда что-то такое-разэтакое случилось.
Нет, что угодно, а такой подлости он не ждал от Изольды Павловны! Конечно, она бы непременно рассказала Женьке про письма, а та всем другим, это ясно, но вот так, как сейчас! При всех! Ненавидящим взглядом Толик смотрел на учительницу, стараясь поймать, увидеть ее глаза, но Изольда Павловна глядела поверх класса. Вот, значит, она какая – злая, беспощадная! И лживая, лживая!..
Но все-таки Толик узнал правду. Она не захотела его спросить. Она спросила лишь Женьку и Цыпу, чтоб студентки поразились ее строгости.
– А вот завтра, – Изольда Павловна мягко, как кошка, подошла к Толику и вдруг погладила его по голове. Толик отпрянул, словно ошпаренный. – Завтра, – повторила она ласково, – может, тебя и спросят…
– Познакомьтесь, ребята, – продолжала она, отходя от Толика. – Завтра урок будет вести у вас практикантка Ерошкина.
Класс оживился, захлопал партами, заоборачивался, Толик обернулся тоже и увидел, как рыженькая студентка, став красной, словно клюквенный кисель, поднялась и поклонилась, будто она артистка на сцене.
Ребята зашушукались, засмеялись, но Изольда Павловна сказала негромко:
– Тихо!
Все замерли, как по команде, желая быть образцовыми.
– Так что попрошу меня не подвести! – холодно улыбаясь, пошутила Изольда Павловна, и у Толика по коже прокатились мурашки в предчувствии недобрых событий.
Всю перемену к нему лезли ребята:
– Кто у тебя помер?
– А может, обворовали?
Толик, натянуто усмехаясь, стоял в коридоре, отмахивался от липких приставал, молча глядя на всех исподлобья.
Откуда-то появился сияющий Цыпа. Его не было всю перемену. Толик видел, как после урока пробежала вдоль коридора сначала Женька, а чуть позже – Цыпа, и вот он вернулся сияющий, словно новый гривенник.
Сейчас Цыпа носился по коридору, будто угорелый, – весь взмок и раскраснелся на радостях, Толик усмехнулся. Сбегал с Женькой, Изольда Павловна их похвалила, наверное, вот и радуется, дурак.
Вдруг Цыпа остановился возле Толика.
– Ну чего ты? – спросил он.
– У него, кажется, кто-то умер, – сказала задумчиво Машка Иванова, – он не говорит.
– Ха, умер! – крикнул Цыпа. – Знаю я эти похороны! Врет он все! На отца родного жалобы пишет, а сам прикидывается!
Не раздумывая, словно стрела, Толик кинулся к Цыпе и воткнулся головой в его живот.
Ребята их едва разняли в конце перемены. Да и то, когда Коля Суворов крикнул, чтобы напугать Цыпу:
– Цыпленков, «русалка»!
Цыпа вскочил, ошалело оглядываясь, и Толик засмеялся над ним. Под глазом у Цыпы сидел приличный фингал.
– Ну погоди… – прошептал длинноногий Цыпа, потирая синяк. – Я тебе покажу, я тебе не забуду…
11
На другой день Толик был дежурным в классе и, может быть, потому так остро почувствовал, как переменились к нему ребята. Если бы он не дежурил, побродил бы в переменку по школе, может, даже на улицу выскочил бы, глотнул весеннего воздуха, сбил бы сосульку с карниза, полизал ее, остудился или на другой этаж сходил, где нет ребят из их класса, все-таки не было бы так тоскливо. А тут сиди как сыч, один-одинешенек, пока другие по коридору носятся. Сиди да думай про свое.
На первой же перемене дверь в класс приотворилась, и чья-то чернильная рука пустила из коридора бумажного голубя. Толик его поймал, хотел выбросить, да увидел, что на крыле написано: «Предатель собственного отца». И рядом морда нарисована – злая, с оскаленными зубами. Надо думать, он.
Толик смял голубя, швырнул комок в форточку, прислонился лбом к оконному стеклу.
«Цыпины штучки, – подумал он равнодушно. – Выйти бы сейчас да, как вчера, снова синяков ему наставить». Но Цыпа не стоил того. А то еще немного, глядишь, Цыпа вроде героя станет.
На уроках старалась Женька. Она косилась в сторону Толика, прищурясь, кривила губы, будто прикасалась к чему-то липкому и мерзкому, шепталась с Цыпой; они хихикали и, глядя на Толика, осуждающе качали головами.
Эти двое Толику были понятны, но ведь класс состоял не только из них. Пристально и удивленно глядел на Толика Коля Суворов – веселый и справедливый человек. Поймав взгляд Толика, он смущенно отворачивался, но потом снова смотрел, смотрел задумавшись, недоуменно. Исподлобья взглядывала на Толика приветливая Машка Иванова, хоть и зубрилка порядочная, и растеряха, будто ветер у нее в башке свищет, но хорошая девчонка, свой человек. В ее глазах Толик улавливал осуждение, но что делать, права была Машка, прав был Коля. Они же ничего не знали…
После третьего урока, когда началась большая перемена и ребята ушли из класса, в дверях появилась практикантка Ерошкина.
Лицо у нее пылало, веснушки дрожали на носу. В классе запахло духами.
– Здравствуй, мальчик, – тревожно сказала она. – Ты дежуришь?
Толик кивнул и улыбнулся Ерошкиной. «Ерошка на одной ножке», – подразнил он ее про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63