Суета сует и всяческая суета... Сколько зависти, интриг, корыстолюбия, тщеславия, любви и ненависти сплетается вокруг имен людей, признанных Историей великими.
И проходя по площади, историю которой я только что поведал в самом сжатом изложении, я невольно мысленно переношусь в град Петров. Медного всадника, и того, у Инженерного замка, вихри революции пощадили. Даже Николая Палкина возле Исаакия не тронули. А вот на Александра Ш почему-то обиделись. Сначала обозвали "пугалом", как окрестил его в своем полуграмотном четверостишьи, высеченном на пьедестале, Ефим Придворов, он же Демьян Бедный, а потом взяли и снесли. Не понравился кому-то из отцов города, возможно, самому Жданову. И сослали во двор Музея Русского искусства, того самого, который носил когда-то его же, Александра III, имя. И сидит он там до сих пор на своем тяжеловесном коне - одно из лучших произведений талантливейшего скульптора Паоло Трубецкого - вот уже сколько лет скучает в замусоренном музейном дворе и можно было его видеть сквозь решетку, а теперь, говорят, досками забили - нечего глазеть...
И в Киеве есть свой скучающий царь, тоже во дворе музея, тоже Русского искусства - Александр Второй. Стоял когда-то у входа в Купеческий сад, на Царской, потом III-го Интер-национала, потом Сталина, а теперь Ленинского Комсомола площади и тоже кому-то стал мозолить глаза, и препроводили его в крохотный тесный двор музея, где случайно и обнаружил его, Царя-Освободителя, убитого сто лет назад фанатиком, невольно ставшим прародителем нынешних террористов.
Вряд ли они вернутся на свои места, эти цари. Не до них сейчас. Впрочем, в Восточном Берлине, "Старый Фриц" - Фридрих II, вернулся вдруг на Унтер-ден-Линден, на то же самое место, где когда-то стоял. Я видел его. Говорят, сам Хоннекер велел. Велел же Сталин всех Кутузовых и Суворовых когда надо вспоминать. Только Скобелева почему-то обошел.
Неисповедимы пути тираньи...
Пришел ко мне как-то Толя, скульптор. Усталый, невеселый. Потребовал чаю, водки он не пьет, стал жаловаться на жизнь. Заказов нет, конкурс на памятник Воссоединения второй год уже тянется, в Худфонде отказали в инструментах, распределили среди боссов. Одним словом, хреновина сплошная.
- Нужен мне мрамор. Задумал одну штуку. Рыскаю по всему городу, с огнем не сыщешь. Клянчил на Байковом кладбище, заломили такую цену, что хлопнул дверью и ушел.
- Постой, постой, Толя, - перебил его я. - Кажется, я могу тебе помочь. Ты в универмаг на площади Победы не наведывался?
- В универмаг, на площади Победы? Нет, а что?
- А ты загляни.
- Зачем?
- Сходи во двор, посмотри по сторонам, потом доложишь мне.
- Не понял.
- Сходи, сходи, есть там, говорят, кое-что интересующее тебя.
- Мрамор?
- Вроде.
- В универмаге? Мрамор? Ты спятил.
- Да не в самом универмаге, а во дворе, говорят тебе, вот бестолковый. Могу с тобой сходить, если хочешь.
- Хочу.
И мы двинули.
Пришли. У ворот сторож. Куда? Есть дело. Какое? Сунули трояк, пустил.
Двор как двор. Доски, ящики, ворох картонных коробок, мусор, грязь, облезлые коты. Был обеденный перерыв. В углу, у стены, примостившись на длинном ящике, четверо работяг раздавливали свою поллитровку. Увидев нас, хмуро покосились, но занятия своего не прервали.
Мы подошли, "приятного аппетита", сказали.
- Вам что, хлопцы? - а сами усердно чистят колбасу, то ли украинскую, то ли краковскую.
- Где же это вы такую закусь достали? - спрашиваем.
- А что, давно не видели?
И только тут я увидел, на чем они свое лукуллово пиршество устроили. Сквозь наспех сбитые доски длинного ящика, на котором они примостились, на меня глядел никто иной, как сам отец и учитель. Я толкнул Толю в бок глянь-ка. Тот обомлел.
Работяги весело смеялись.
- Вот за него и пьем, сердешного. За упокой души, так сказать...
И выпили. Крякнули, принялись за колбасу. А мы, как завороженные, не могли оторвать глаз от белевших сквозь щели мраморных маршальских регалий погон, орденов, дубовых листьев на фуражке, от руки, опирающейся на какую-то тумбу.
- Может, и вы хотите помянуть старика?
Естественно, с нами была поллитровка, так, на всякий случаи. И мы подсели.
Разговор о покойнике, на гробу которого мы мирно расположились со своей трапезой - сука, мол, сука, народу перевел, не сосчитаешь, но порядок при нем всё же был, не то, что при нынешних пердунах - постепенно перешел на более животрепещущие темы - где что достать, как кого обмануть.
Расправившись с колбасой, оказавшейся венгерской и содержимым бутылок, работяги стали прощаться, как никак рабочий день, а мы начали соображать, как овладеть содержимым ящика.
- Придется тебе, Толечка, к директору универмага направиться. Его никак не миновать.
- Придется, - вздохнул Толя и посмотрел на часы, до закрытия было еще далеко.
- Жду тебя вечером с докладом.
- Жди, - уныло ответил Толя.
На этом мы расстались.
Прошло дня три, четыре. В тот вечер Толя не пришел, на следующий явился. Сияющий.
- Можешь поздравить!
- Да ну!
- Так точно. Сделка сделана. По всем правилам. С приложением печати.
Он бережно вынул из бокового кармана достаточно уже помятую, вчетверо сложенную бумажку.
Я прочитал и не поверил своим глазам. На бумажке было написано:
Справка
Дана сия товарищу такому-то, в том, что такой-то (имя, отчество, фамилия, профессия, адрес, телефон) приобрел за наличный насчет столько-то килограмм мраморной крошки, отпущенной ему универмагом "Прогресс" из расчета столько-то рублей за килограмм крошки, уплатив итого столько-то рублей ноль-ноль копеек.
Директор универмага "Прогресс"
Подпись - не то Коломейченко,
не то Бакалейщиков.
Киев, дата, круглая печать.
Я только переводил глаза с бумажки на Толю, с Толи на бумажку.
- Вот это действительно, сик транзит глориа мунди, - выдавил я, наконец, из себя. - Крошка! Не больше, не меньше, как крошка... Удавиться...
Толя весь трясся от хохота.
Представляешь, этот хмырь долго не мог решить, как написать - бой или крошка. Всё коле-бался. Бой, похоже на битву. Неловко как-то... Сталинградская битва, Курское сражение, бои в излучине Дона. И вдруг осенило - крошка, мраморная крошка... Гений, ничего не скажешь.
Всё обошлось в какую-то смехотворную сумму, не помню уже, какую - то ли тридцать, то ли триста рублей. По случаю удачной сделки тут же побежали в гастроном.
Через неделю ящик со всеми предосторожностями был внесен теми же работягами за приличное вознаграждение плюс поллитровка в толину мастерскую. В тот же вечер праздновали новоселье. Собралось человек десять художников и скульпторов, пьянствовали до утра. Сначала обсуждали, что дальше делать с "крошкой" пилить ли, отсекать, сохранить ли голову - потом переключились на политику, Хрущева, собственные дрязги, к утру вконец изнемогли и завалились спать.
1 2 3