– Выпьем за любовь, – коротко сказал он и обвел нас всех своими красивыми, черными, злыми глазами. – За любовь, которой нету на земле.
Становилось интересно. Мы выпили за любовь, которая все-таки есть на земле. Солдат отрицательно качнул головой.
– Нету ее на земле. Нету!
Тут он вдруг решительно засучил рукав и обнажил до локтя волосатую, загорелую, мускулистую руку с вытатуированным на ней именем «Розина».
– Джироламо! – крикнул он.
Хозяин рысцой подбежал.
– Ты видишь, что тут написано?
– Вижу, – ответил хозяин.
– Что?
– Розина.
– Чье это имя?
Толстяк миролюбиво улыбнулся.
– Ты же знаешь, чье это имя, Пепино, зачем же ты спрашиваешь?
– А синьоры не знают. Скажи им!
– Ну, это имя моей дочери. Младшей дочери…
– А сколько мне было лет, когда я это имя на своей руке написал? А?
Пепино не сводил теперь своих черных злых глаз с толстяка, но тот все так же дружелюбно улыбался.
– Семнадцать, Пепино.
– А теперь мне сколько?
– Двадцать один.
– Так… – Пепино еще выше засучил рукав и, согнув руку в локте, заставил толстяка пощупать бицепс.
Тот с готовностью потрогал вздувшийся под коричневой кожей шар и, одобрительно хлопнув солдата по спине, сказал:
– Молодец, Пепино, молодец…
Нам тоже предложено было удостовериться в крепости Пепининых мускулов, после чего он, старательно застегнув рукав, спросил:
– Можно на эту руку опереться, а?
Мы дружно сказали, что можно.
– А вот меня заставляют вместо этого сжимать ее в кулак. Вот что меня заставляют делать. – Он сжал кулак так, что косточки на сгибах побелели. – А что делают кулаком, Джироламо? Знаешь ты это или нет? Отвечай!
Джироламо понимающе кивнул головой – знаю, мол, очень даже знаю, – а у Пепино, рука которого могла служить опорой любой женщине, у нашего бравого Пепино на глазах появились вдруг слезы, самые настоящие слезы.
Засунув пальцы в густую черную шевелюру, он несколько секунд молча просидел так, подергивая подбородком, потом вдруг заговорил, сначала тихо, потом все громче, громче.
Он говорил о том, что лучшего, чем он, шофера в Сессино нет, что за три года у него не было ни одной аварии, хотя меньше чем по сто километров в час он не ездит, что вот он купил мотороллер, а через год, когда уйдет из армии, продаст его и купит «фиат», что Розина все это знает, как и то, что он ни разу, ни в чем ее не обманул и с семнадцати лет, когда в первый раз поцеловал ее, ни на одну девушку не взглянул, и что вот теперь, когда до его возвращения домой остался какой-нибудь год, она, воспользовавшись его отсутствием, стала засматриваться на парней, он это точно знает, и даже знает, на кого именно, и так далее, в том же духе…
Монолог этот произносился довольно долго, сначала сидя, потом стоя, прерываемый только для того, чтобы осушить очередной стаканчик вина, и кончился неожиданно вдруг тем, что Пепино полез в боковой карман, вытащил бумажник, из него конверт, а оттуда фотокарточку. На карточке была изображена прекрасная блондинка с мокрой, по-модному вывернутой нижней губой, томным взглядом и поразительных размеров грудью.
– На, взгляни, – кинул он карточку толстяку Джироламо. Тот внимательно стал ее рассматривать. – А теперь переверни.
На обороте был написан какой-то адрес – нам тоже его показали.
– Ясно? – Пепино взял карточку, положил ее обратно в конверт, конверт – в бумажник, бумажник – в карман и застегнул пуговицу – Лили Брэдли! Миллион долларов за картину!
А может, он назвал и другую фамилию, сейчас не помню, но, в общем, речь шла о какой-то знаменитой американской киноактрисе, которая, как выяснилось из дальнейшего рассказа, явно была расположена к нашему Пепино. А рассказ заключался в следующем. Дней десять тому назад они с Джованни Кастеллани – все его знают, сын мельника из Гроттафератта, великий бабник – стояли в почетном карауле у могилы Неизвестного солдата. А нужно «сказать, что берсальеры – род войск, в которых служил Пепино, – это нечто вроде гвардии, в функции которой входит охрана президентского дворца и прочих парадно-официальных мест. И вот стоят они уже полчаса у венка, как вдруг подъезжает длинная белая машина, и из нее выходят две красавицы.
– Одна, вот эта вот, Лили Брэдли, я ее сразу узнал, другая, поменьше, черненькая, все время куталась в меха. Вышли, постояли, посмотрели, потом взяли из машины фотоаппарат и сфотографировали нас с Джованни. Потом подошли ближе, опять постояли, и тут Лили Брэдли, посмотрев на меня, сказала что-то своей приятельнице, и обе рассмеялись. Потом Лили Брэдли вынула из сумочки эту самую карточку, написала на ней свой адрес – вы его прочли: отель Плацца – лучший отель на Корсо, – подошла ко мне и как ни в чем не бывало расстегнула вот этот самый карман и сунула карточку туда. Потом сама застегнула карман, улыбнулась так, что я чуть сквозь землю не провалился, а Джованни весь позеленел от злости, взяла подругу под руку и села в машину. На прощание еще помахала ручкой… Ну, что скажешь, Джироламо?
Джироламо ничего не сказал, а Пепино хлопнул себя по карману.
– Миллион долларов за картину! В Голливуде. Она снимается, а я только в постели работаю. Неплохо, правда? – Он весело засмеялся, сверкая белыми крупными зубами, среди которых один был золотой, вставленный, по-видимому, из кокетства, что делают часто и у нас лихие хлопцы, потом сразу вдруг умолк, расстегнул воротник, вытащил оттуда крохотный медальон на цепочке и, раскрыв его, перекрестился и поцеловал. – И вот не пошел! Святая мадонна, не пошел!
На этом разговор прекратился, так как на дороге показался велосипед с долговязым парнем и очень хорошенькой белокурой девушкой, сидевшей перед ним на раме.
Пепино встал. Поправил свою красную феску над курчавым чубом, перекинул синюю кисточку на грудь и, засунув руки глубоко в карманы, стал ждать. Велосипед подъехал, девушка легко соскочила с него и сказала улыбаясь:
– Здравствуй, Пепино! Как хорошо, что ты приехал.
Пепино ничего не ответил. Стоял, засунув руки в карманы, и молчал, глядя куда-то в сторону.
Розина была удивительно хороша. Невысокая, очень стройная, с поразительно приятным нежно-розовым цветом лица, голубоглазая и золотоволосая. Сейчас, чуть зардевшись, она стояла перед нами, сжимая в руке носовой платочек, и немного растерянно смотрела то на отца, то на Пепино, то на нас.
– И надолго ты приехал? – спросила она.
Пепино вынул из кармана пачку «Национали», долго вставлял сигарету в мундштук, потом щелкнул зажигалкой и только тогда посмотрел на Розину.
– Карло? – спросил он.
Розина опустила глаза.
– Карло? – повторил Пепино.
Розина молчала. Пепино перевел взгляд на отца – тот старательно отколупывал что-то на своей рваной майке.
– Карло? – в третий раз спросил Пепино и, так как Розина продолжала молчать, вопросительно посмотрел на долговязого парня, очевидно ее брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38