Леонид Алехин. Ночной экспресс
Прага-Вена, 1929 г. (сегодня)
Инге не хватало стука колес. Проводник-чех, говоривший на старомодном, но правильном русском, объяснил, что немцы кладут шпалы без стыков. Получается гладкий такой шорох, особенно, когда поезд идет быстро.
Узнав, что без стука она не может заснуть в поезде, проводник приходил к ней с некрепко заваренным чаем и медом. Видимо, он искренне сочувствовал ее горю, но утешать напрямую стеснялся.
– Мадам к лицу черное, – сказал он, провожая Ингу утром в вагон-ресторан.
– Мадмуазель, – поправила она. Улыбнулась через силу. – Спасибо, Янек.
«О Дева Мария!» – говорили его глаза. «Еще и вдова! И ребенок, и муж, какое несчастье».
На границе Янека сменил неразговорчивый прусак с серым лицом. Он распахнул дверь, впуская таможенника в зеленом, с кожаным бюваром в руках.
Жестом таможенник попросили ее открыть саквояж. Не стал рыться в белье, глянул, поставил крестик в своих бумагах. Указал на багажную полку.
– Das geh?rt auch Ihnen?
– Это гроб, – ответила она по-французски. – Вот документы на него.
Она протянула справку с приложенным переводом.
Таможенник читал, стараясь владеть лицом. Вернул ей справку, переписав номер и место выдачи в бювар. Щелкнул каблуками и вышел.
– Die Russen, – услышала Инга сквозь дверь. – Die sind alle total bekloppt!
Не понимая язык, она прекрасно чувствовала интонации. Да, мы все безумцы. В этом, пожалуй, наша главная сила.
Впервые за всю поездку Инга Трофимова улыбнулась по настоящему.
Безумием было все, что она делала. И еще большим то, что собиралась сделать.
Что именно? Об этом пока она не имела понятия.
Этой ночью она, наконец, уснула. Вернее сказать, забылась среди сомнений и призраков недавнего прошлого.
В забытьи ей виделась бескрайняя степь с бегущими наперегонки облаками. Она
слышала мерный стук колес бронепоезда «Ермак», следующего маршрутом Улаан-Баатар-Абакан.
Улаан-Баатар-Абакан, 1927 г. (два года назад)
Их встреча произошла на крошечном, затерянном в степях полустанке, не имеющем даже названия. Только выцветший номер в самом углу карты.
Подъезжая, паровоз приветствовал долгим свистком людей на перроне. Непривычные местные лошадки попятились от пыхтящего железного чудовища. Наездники в меховых
шапках сдерживали их, поглаживая по мордам. Вид у них самих был тоже не очень-то уверенный.
Конечно, если они и видели обычный грузовой состав или дрезину железнодорожников,
то вид закованного в клепаный металл «Ермака» должен был привести их как минимум в удивление. Коробки двух броневагонов щерились в обе стороны рядами амбразур.
Круглые башенки на крышах грозили стволами «максимов». На случай завалов паровоз оснастили еще и зубастым ковшом спереди.
Настоящая «шайтан-арба», что и говорить.
Инга спрыгнула на перрон и тут же бросилась к Эдуарду. В застегнутой наглухо шинели он возвышался над своими монголами серой статуей.
Она осторожно взялась за лацканы, прижалась лбом к его лбу. Единственный мужчина
в ее жизни, с которым она могла стать вот так, глаза в глаза. Он был ее роста, и даже фигурами они были похожи, худые, тонкокостные, длинноногие. Случалось, их принимали за родственников.
Хотя оба они были сиротами, детдомовцами. Детьми СМЕРЧа.
Эдуард обнял ее. Его щека непривычно колола щетиной.
– Полгода, – прошептал он.
– Полгода. Ты совсем похудел.
– Да, кормили не очень, – он улыбнулся озорно, но устало.
В его обветренное лицо въелась пыль бесчисленных переходов. Губы потрескались.
Инга хотела прижаться к ним, ощутить их вкус. Но взгляды красноармейской роты за спиной уже искололи ей затылок.
С усилием она отстранилась. Заглянула напоследок в глаза Эдуарда сквозь стекла очков в тонкой металлической оправе.
Полгода. Слишком долго.
– Как в Питере?
– Сыро, – они улыбнулись друг-другу, только им понятному паролю.
Питер был их городом. Каменным кружевом, ведьминым хороводом пустых дворов, лопнувшим колоколом неба. Он убивал их с медлительностью пытки. Инга сходила с
ума от мигреней, Эдуард кашлял кровью. Но не отпускал, город-судьба, город-проклятье.
На перроне красноармейцы под выкрики старшины построились в линию вдоль вагонов, взяли винтовки на плечо. После долгих часов тряски в железной коробке вагона даже строевая разминка была им в радость.
– Ты покажешь, ради чего бросал меня на полгода?
Эдуард остановился. Взгляд у него был виноватый.
– Я не могу. Ты же знаешь, Инга, допуск…
Внутренне торжествуя, она достала из кармана и протянула ему новенькую красную книжицу. Внутри еще не выветрился запах свежей типографской краски. Но какая разница, если в графе «Звание» у них теперь написано одно и то же.
Лицо Эдуарда стало задумчивым.
– Поздравляю с повышением, – сказал он.
Удостоверение СМЕРЧевца кружилось в его тонких пальцах, волшебным образом перепрыгивая между костяшками.
У него были удивительные руки. Такие подошли бы врачу, музыканту или фокуснику. Ингу до сих удивляла таившаяся в них сила. И то, что они одинаково хорошо умели врачевать, играть на пианино или показывать маленькие ненастоящие чудеса.
За большими настоящими чудесами эти руки охотились, сжимая рукоять «маузера» и красное удостоверение с черными буквами СЧ.
Петербург, 1919 (десять лет назад)
Когда Ингу Трофимову впервые привели в красное здание на Литейном, она пыталась дознаться, что значат буквы. СЧ. В ту пору ей было не занимать нахальства.
Чернобровая девица в красной косынке, она была выше всех, кто встречался ей в
пахнущих сырой бумагой коридорах. Двое сопровождавших ее матросов едва доставали ей до подбородка.
Им навстречу выкатился маленький толстый человек с розовой плешью и острой бородкой. При виде его матросы аж закаменели, вытянувшись во фрунт.
– Вольно, вольно, – замахал он короткой рукой с широко расставленными пальцами.
– А это, значит, наш, с позволения сказать, феномен. Слышал, вы спрашивали, как читается полностью наша аббревиатура?
Инга пожала плечами. Она не знала, что такое «аббревиатура». Зато могла с ходу уронить говорливого пузана так, что у него бы оказалась сломана ключица и три ребра.
– Пойдемте со мной, милая, пойдемте. Вы, братцы, свободны. А мы с вами сюда.
Он говорил и тянул ее за руку из коридора в тесную комнату, завешанную огромной картой Питера в одну стену. И с кумачовым знаменем на другой. Окон в комнате не было. Дубовый стол был завален бумагами, и на нем стояли целых три «вертушки». Две красных и одна черная, блестящая, опечатанная бумажной лентой с сургучом.
– Давайте познакомимся, – сказал он, близоруко щурясь. Вынул из кармашка, нацепил на круглый нос пенсне. – Какая вы, однако, статная. И где таких теперь делают?
– Таких теперь подбирают, – отчеканила Инга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14