глаза его сразу стали напряженными и плоскими, он дрожал то ли от холода, то ли от возбуждения; и, мотнув чемоданчиком, вдруг заговорил с бессильной злостью:
— Я за ней, понял — нет?.. Она в Рязань уехала… Чемодан собрала и уехала! Мне в Рязань надо! Я ее из Рязани привез, женился, а она… Ух, догоню ее — убью! Из общежития уехала!.. Понял? Или нет?
— От кого уехала?
— Да не от тебя!.. — срывающимся голосом закричал парень. — Я тут на Трубной к матери, а потом в Рязань! Пять бумаг будет твоих. Ну, шофер, ну? Ну, шесть сотен хочешь?.. Всю зарплату отдам! Ну, не понимаешь, да? Мать у меня здесь, на Трубной! Скажу ей — и все! Подожди здесь — и в Рязань! Шесть бумаг отдам!
— Шесть бумаг? Все понял. К сожалению, на первом посту за Москвой задержат машину, и меня выпрут из парка. Мои рейсы в городе, парень.
— Трусишь, таксист? — взвизгнул парень. — Трусишь? Да?
Константин со скрипом поднял прилипшее от мороза стекло, — парень, размахивая чемоданчиком, побежал через пустырь площади к черной арке каменного дома. Там в студеном пару, в радужных кольцах горел фонарь. Парень вбежал под арку, слился с ее темнотой.
Константин развернул машину на площади, поехал в центр.
Выезжая на Петровку, он оглянулся — за задним стеклом мелькнуло возле арки туманное пятно фонаря. «Трусишь?» — вспомнил он и грудью почувствовал легкую нагретую тяжесть трофейного пистолета во внутреннем кармане. Он сказал: «Трусишь?»
После участившихся в последнее время случаев ограбления такси и после незабытой недавней встречи с тремя молодыми людьми по дороге в Лосинку, которая едва не стоила Константину жизни, он брал в ночные смены маленький и плоский немецкий «вальтер», привезенный с фронта. Так было спокойнее.
В центре он остановил машину возле «Стереокино». Это было удобное место — перекресток путей из трех ресторанов, два из них работали до поздней ночи.
Поворачивая машину от Большого театра к заснеженной площади Революции, Константин увидел возле здания кинотеатра, под мерзлыми тополями, одинокую, поблескивающую верхом «Победу» и, подъезжая, осветил фарами номер такси.
«Михеев, — определил он. — Как всегда, здесь».
Константин вылез из машины, подошел к «Победе» и, потерев на холоде руки, открыл дверцу, улыбаясь.
— Ну что — покурим, Илюша? Дай-ка огоньку, держи сигарету! Кончай ночевать, сделай гимнастику и подыши свежим воздухом!
Михеев, парень с широким круглым лицом, сонным, помятым, вытащил из машины плотное, как бы замлевшее от долгого сидения тело; разминаясь, поколотил кулаками себя под мышками, выдохнул:
— Ха! Дерет, шут его возьми! Вздремнул малость, Костя… Пассажиров, чертей, мороз разогнал, без копейки приеду, ситуация, мать честная! Это ты мне — сигарету?
У Михеева чуть-чуть косили к носу круглые, будто немигающие глаза, и именно это придавало его широкоскулому и губастому лицу нечто птичье, — всегда настороженное.
— Прошу, Илюша, — сказал Константин, щелчком выбивая сигарету из пачки. — Вот огоньку, же ву при, мой дорогой, спичек нет.
От этих щелчков вылетели из пачки две сигареты, одну успел подхватить Михеев, другая упала под ноги. Михеев, досадливо кряхтя, поднял ее, обтер о рукав.
— Брось, — сказал Константин. — Снег, Илюша не убивает бактерии.
— Так прокидаешься — без штанов ходить будешь. Можно взять, что ль? — Михеев аккуратно заложил вторую сигарету за ухо и зажег спичку, прикрыв ее ладонями, прикурил, после этого дал прикурить Константину. — Миллионщик ты, Костька, честное слово, и откуда рубли у тебя? — заискивающе сказал он. — Дорогие куришь… А я — гвоздики, на жратву еле…
— Ох ты, прелесть чертова! — засмеялся Константин. — Ты же больше меня зарабатываешь, Илюша. В сундучок кладешь? Под матрац? Ну, для чего тебе деньги? Женщин, Илюша, ты боишься, в рестораны не ходишь. Ну, когда женишься?
— Без порток, а о женитьбе думать? — сказал Михеев. — Жене деньги нужны. Вот тогда…
— Значит, с деньгами женишься, Илюша?
Михеев сделал вид, что не расслышал вопроса.
— Тут рассказывали, — заговорил он, — во втором парке шофера убили! Шпана. Гитарной струной удавили. Сзади накинули та… Триста рублей у него и было-то, видать. — Михеев сплюнул, бережно подул на кончик сигареты, поправил ее пальцем, чтоб не сильно горела. — Удавили-то возле Тимирязевки, а выбросили в Останкине. Машину нашли в Перловке. Вот сволочи… Давил бы я их своими руками. Вешал бы прямо. Неповадно было бы. Что с нашим братом делают!
— Нашли? — спросил Константин.
— Чего? Кого нашли-то? — презрительно фыркнул толстыми губами Михеев. — Найдут, хрен в сумку. Бывает, невинного скорее найдут. Они только штрафовать умеют. А чтоб преступника… — Он крепко выругался и снова сплюнул. — А третьего дня одного… из третьего парка — молотком. Череп пробили. А у него — ни копья. Только из парка выехал… Что с нашим братом делают!
Вся огромная площадь была в слабом свечении зимней ночи — не переставая, сыпалась изморозь, роилась вокруг белого света фонарей. За бульварчиком проступали тяжелые и угрюмые, белеющие клочками снега меж колонн очертания Большого театра со вздыбленной в черноту неба квадригой. И было темным, казалось пустым здание гостиницы «Метрополь». Только одно окно покойно светилось над площадью в высоте этажей. Все стыло в тишине, мороз шевелился, трещал на бульваре, в карнизах кинотеатра. Давно погасшая огромная реклама — бородатое лицо Робинзона Крузо на ней — была, чудилось, посыпана кристаллами.
Константин, присев на крыло михеевской «Победы», оглядел площадь, ее мрачную пустоту, спросил:
— Ну, Плюша? Еще какие новости?
Михеев смотрел на гостиницу «Метрополь», на единственное горевшее окно, глубокие складки тоскливо собрались возле рта.
— Какой-то иностранец коньяки-виски пьет или с бабой… занимается… — проговорил он. — Вот у кого денег-то! Мне на всяких иностранцев не везет. Ни одного не возил. Я б его пощекотал на счетчик…
Константин задумчиво покусывал усики.
— Ну ладно, Илюша, кончай ночевать. Пошли искать пассажиров. Первые — твои, вторые — мои.
— С удовольствием! У тебя ведь счастливая рука! — оживился Михеев, затаптывая в снег докуренную до ногтей сигарету. — Ежели б ты… я б с тобой всегда на пару работал. Везет тебе! К ресторану пойдем?
— Да.
«Уехал ли тот паренек с чемоданчиком? — подумал Константин, идя с Михеевым мимо „Гастронома“, мимо огромных стекол магазина „Парфюмерия“ к ресторану „Москва“. Снег по-живому визжал под ботинками, звук этот разносился на всю улицу. Может, стоило все же отвезти его в Рязань?»
— Детей травят, — сказал Михеев.
— Что?
— В родильных домах. Родился мальчик — и вдруг раз! — умирает. В чем дело? Оказывается, врачи. Поймали трех. В Перове… Слышал? А то в аптеках еще — лекарство продают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Я за ней, понял — нет?.. Она в Рязань уехала… Чемодан собрала и уехала! Мне в Рязань надо! Я ее из Рязани привез, женился, а она… Ух, догоню ее — убью! Из общежития уехала!.. Понял? Или нет?
— От кого уехала?
— Да не от тебя!.. — срывающимся голосом закричал парень. — Я тут на Трубной к матери, а потом в Рязань! Пять бумаг будет твоих. Ну, шофер, ну? Ну, шесть сотен хочешь?.. Всю зарплату отдам! Ну, не понимаешь, да? Мать у меня здесь, на Трубной! Скажу ей — и все! Подожди здесь — и в Рязань! Шесть бумаг отдам!
— Шесть бумаг? Все понял. К сожалению, на первом посту за Москвой задержат машину, и меня выпрут из парка. Мои рейсы в городе, парень.
— Трусишь, таксист? — взвизгнул парень. — Трусишь? Да?
Константин со скрипом поднял прилипшее от мороза стекло, — парень, размахивая чемоданчиком, побежал через пустырь площади к черной арке каменного дома. Там в студеном пару, в радужных кольцах горел фонарь. Парень вбежал под арку, слился с ее темнотой.
Константин развернул машину на площади, поехал в центр.
Выезжая на Петровку, он оглянулся — за задним стеклом мелькнуло возле арки туманное пятно фонаря. «Трусишь?» — вспомнил он и грудью почувствовал легкую нагретую тяжесть трофейного пистолета во внутреннем кармане. Он сказал: «Трусишь?»
После участившихся в последнее время случаев ограбления такси и после незабытой недавней встречи с тремя молодыми людьми по дороге в Лосинку, которая едва не стоила Константину жизни, он брал в ночные смены маленький и плоский немецкий «вальтер», привезенный с фронта. Так было спокойнее.
В центре он остановил машину возле «Стереокино». Это было удобное место — перекресток путей из трех ресторанов, два из них работали до поздней ночи.
Поворачивая машину от Большого театра к заснеженной площади Революции, Константин увидел возле здания кинотеатра, под мерзлыми тополями, одинокую, поблескивающую верхом «Победу» и, подъезжая, осветил фарами номер такси.
«Михеев, — определил он. — Как всегда, здесь».
Константин вылез из машины, подошел к «Победе» и, потерев на холоде руки, открыл дверцу, улыбаясь.
— Ну что — покурим, Илюша? Дай-ка огоньку, держи сигарету! Кончай ночевать, сделай гимнастику и подыши свежим воздухом!
Михеев, парень с широким круглым лицом, сонным, помятым, вытащил из машины плотное, как бы замлевшее от долгого сидения тело; разминаясь, поколотил кулаками себя под мышками, выдохнул:
— Ха! Дерет, шут его возьми! Вздремнул малость, Костя… Пассажиров, чертей, мороз разогнал, без копейки приеду, ситуация, мать честная! Это ты мне — сигарету?
У Михеева чуть-чуть косили к носу круглые, будто немигающие глаза, и именно это придавало его широкоскулому и губастому лицу нечто птичье, — всегда настороженное.
— Прошу, Илюша, — сказал Константин, щелчком выбивая сигарету из пачки. — Вот огоньку, же ву при, мой дорогой, спичек нет.
От этих щелчков вылетели из пачки две сигареты, одну успел подхватить Михеев, другая упала под ноги. Михеев, досадливо кряхтя, поднял ее, обтер о рукав.
— Брось, — сказал Константин. — Снег, Илюша не убивает бактерии.
— Так прокидаешься — без штанов ходить будешь. Можно взять, что ль? — Михеев аккуратно заложил вторую сигарету за ухо и зажег спичку, прикрыв ее ладонями, прикурил, после этого дал прикурить Константину. — Миллионщик ты, Костька, честное слово, и откуда рубли у тебя? — заискивающе сказал он. — Дорогие куришь… А я — гвоздики, на жратву еле…
— Ох ты, прелесть чертова! — засмеялся Константин. — Ты же больше меня зарабатываешь, Илюша. В сундучок кладешь? Под матрац? Ну, для чего тебе деньги? Женщин, Илюша, ты боишься, в рестораны не ходишь. Ну, когда женишься?
— Без порток, а о женитьбе думать? — сказал Михеев. — Жене деньги нужны. Вот тогда…
— Значит, с деньгами женишься, Илюша?
Михеев сделал вид, что не расслышал вопроса.
— Тут рассказывали, — заговорил он, — во втором парке шофера убили! Шпана. Гитарной струной удавили. Сзади накинули та… Триста рублей у него и было-то, видать. — Михеев сплюнул, бережно подул на кончик сигареты, поправил ее пальцем, чтоб не сильно горела. — Удавили-то возле Тимирязевки, а выбросили в Останкине. Машину нашли в Перловке. Вот сволочи… Давил бы я их своими руками. Вешал бы прямо. Неповадно было бы. Что с нашим братом делают!
— Нашли? — спросил Константин.
— Чего? Кого нашли-то? — презрительно фыркнул толстыми губами Михеев. — Найдут, хрен в сумку. Бывает, невинного скорее найдут. Они только штрафовать умеют. А чтоб преступника… — Он крепко выругался и снова сплюнул. — А третьего дня одного… из третьего парка — молотком. Череп пробили. А у него — ни копья. Только из парка выехал… Что с нашим братом делают!
Вся огромная площадь была в слабом свечении зимней ночи — не переставая, сыпалась изморозь, роилась вокруг белого света фонарей. За бульварчиком проступали тяжелые и угрюмые, белеющие клочками снега меж колонн очертания Большого театра со вздыбленной в черноту неба квадригой. И было темным, казалось пустым здание гостиницы «Метрополь». Только одно окно покойно светилось над площадью в высоте этажей. Все стыло в тишине, мороз шевелился, трещал на бульваре, в карнизах кинотеатра. Давно погасшая огромная реклама — бородатое лицо Робинзона Крузо на ней — была, чудилось, посыпана кристаллами.
Константин, присев на крыло михеевской «Победы», оглядел площадь, ее мрачную пустоту, спросил:
— Ну, Плюша? Еще какие новости?
Михеев смотрел на гостиницу «Метрополь», на единственное горевшее окно, глубокие складки тоскливо собрались возле рта.
— Какой-то иностранец коньяки-виски пьет или с бабой… занимается… — проговорил он. — Вот у кого денег-то! Мне на всяких иностранцев не везет. Ни одного не возил. Я б его пощекотал на счетчик…
Константин задумчиво покусывал усики.
— Ну ладно, Илюша, кончай ночевать. Пошли искать пассажиров. Первые — твои, вторые — мои.
— С удовольствием! У тебя ведь счастливая рука! — оживился Михеев, затаптывая в снег докуренную до ногтей сигарету. — Ежели б ты… я б с тобой всегда на пару работал. Везет тебе! К ресторану пойдем?
— Да.
«Уехал ли тот паренек с чемоданчиком? — подумал Константин, идя с Михеевым мимо „Гастронома“, мимо огромных стекол магазина „Парфюмерия“ к ресторану „Москва“. Снег по-живому визжал под ботинками, звук этот разносился на всю улицу. Может, стоило все же отвезти его в Рязань?»
— Детей травят, — сказал Михеев.
— Что?
— В родильных домах. Родился мальчик — и вдруг раз! — умирает. В чем дело? Оказывается, врачи. Поймали трех. В Перове… Слышал? А то в аптеках еще — лекарство продают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113