Ты чего это тут?
Симпатичный парень, лицо открытое, без похабства, как у многих его нынешних сверстников независимо от рода занятий. В сорок первом был бы уже лейтенантом, если летчик, а не технарь. Рассказать бы ему историю с "харрикейном", пока она вдруг взяла да вспомнилась. Знал ведь, в любую минуту все, что вспомнилось, может снова провалиться в темноту памяти и назад уже никак... Такая у него предсмертная болезнь. Даже то, зачем приехал сюда за триста километров от дома, -- и это вмиг может исчезнуть из сознания, и тогда нахлынет престрашное состояние сиротства, от которого головой хоть о стену, хоть об камень -- что под рукой...
-- Летаешь? -- спросил вместо ответа.
-- Летаем, -- ответил парень.
-- Нравится?
Парень пожал плечами:
-- Работа. Платили б нормально, больше бы нравилась.
-- Семья?
-- Да какая семья! -- злобно сплюнул парень. -- Если б не левак, сам бы опух от картошки с черемшой. Закуришь, отец?
-- После двух инфарктов? Откурил я свое... А у вас, получается, нынче фартовый день. Левака хочу предложить, с утра здесь ждал, когда отлетаетесь.
-- Чего? Козы, поди?
-- Козы? -- удивился Федор Сергеевич.
-- Ну да, теперь все козами обзаводятся. Дешево и строго.
-- Нет. Другое. Тебя как зовут?
-- Мишка... Михаил... в общем, как нравится...
-- Мне нравится Миша. Летчик я, Миша. Довоенный, военный, послевоенный. Герой Советского Союза. Все документы при мне. На пенсии тридцать лет. А лет мне уже за восьмой десяток перевалило...
-- Так ты че, дед, на нашей этажерке порулить хочешь напоследок? Не советую. Да и старший ни за какой левак на это дело не пойдет.
-- Да ты что, милый! -- тронул его за руку Федор Сергеевич. -- Я хоть и давно на пенсии, но все равно военный. Это в нас на всю жизнь. Нет. Какой полет с моими руками! Смотри, трясутся...
Федор Сергеевич вытянул вперед руки со скрюченными пальцами... Но руки не тряслись, и даже будто бы пальцы повыпрямлялись. Удивился. Головой покачал.
-- Ты смотри, а? Как о полете заговорили, так и руки будто ожили... Только знаю, ненадолго. Нет, Миша. Отдаю вам свою заслуженную пенсию, чтоб только покатали меня... Ну, может, с часок-другой. Пенсия у меня по вашим заработкам большая. Пять тысяч. Всю и отдам.
-- Пять штук? -- удивился парень. -- По старым деньгам, что ли?
-- Почему ж по старым? По новым.
-- Да ты че, дед! Разве такие пенсии нынче бывают?
-- Так я ж ветеран, да еще Герой этого самого, бывшего... Больше двадцати немцев лично сбил. Второго Героя мог получить, да проштрафился слегка. Но все равно -- настоящий я, как говорится, заслуженный...
-- Пять штук! -- продолжал удивляться парень. -- Жить можно.
-- Не жить, Миша, -- поправил его Федор Сергеевич, -- не жить, а только доживать. Живущим, ты прав, столько не платят. Но зато живущие воруют. И не по пять, сам знаешь.
-- Это все знают, -- зло согласился парень, -- только воровать тоже надо уметь. Меня возьми: и рад бы украсть, да никак не вижу, где чего. Особый глаз нужен. А я от роду тупой да ленивый. В прошлом годе вон предложили нам парашютную вышку в аренду сдать. Мы со старшим хлебалы разинули: как да покак? Пока квакали, начальник себе кирпичную хату отгрохал. А мы мимо. А тебе, значит, пять штук в месяц. Нормально. Я без зависти. Заслужил. Ну, отдашь ты ее нам, а жить на что будешь?
Федор Сергеевич все еще продолжал смотреть на свои неожиданно окрепшие руки.
-- Тут, Миша, сразу два вопроса в одном. Во-первых, жить... А уже во-вторых -- на что... Первый вопрос, как говорят, проблематичен. Зато второй... Тут все ясно. Мой внук самый большой вор в нашем небольшом городе.
-- Иди ты! -- восхитился парень.
-- Ну да. Рождался человеком, а вырос вором. Такие нынче времена.
-- Посадят? Нет?
-- Не посадят. Они нынче вертикальной стаей воруют. Закон против них что дите сопливое.
-- Значит, ты -- герой, а внук у тебя деловой. Нормально! Короче, отец, такие дела. Леса кругом горят. Мы сейчас полетим пожарников сбрасывать на очаги... Вон они уже катят.
По той же дороге, что от районного городишка, откуда Федор Сергеевич добирался до аэродрома, полз, постреливая глушителем, обшарпанный автобус образца не иначе как сорок пятого. На крыше какая-то реклама, не рассмотреть... Нет, рассмотрел -- реклама парашютной вышки: модно стриженный охламон с разинутым ртом одной рукой держится за стропу, вместо другой -- большой палец на четверть плоскости. И надпись: "Вот это круто!"
-- Придется подождать, отец. За час мы их покидаем...
-- Я подожду...
-- Ну да... А ты случайно этого дела не прихватил с собой, чтоб со старшим легче договариваться?
-- А как же.
Федор Сергеевич подтащил к себе рюкзак, достал две бутылки водки хваленого местного производства экспортного исполнения с какими-то там добавками, весьма ценимыми знатоками.
Парень, похоже, был из знатоков. Цокнул многозначительно, рассовал бутылки по внутренним карманам куртки:
-- Отец, все будет железно! -- Склонился, подмигнул. -- Как я соображаю, если б ты захотел, то тебе твой деловой внучок нашу этажерку к подъезду подал бы? Ага?
-- Ну, вроде того...
-- Я тебя понял, отец! Наш человек! Но подождать придется. Час. Полтора от силы.
Долго и зло колотил ногой по стартерному рычагу, мотоцикл, тоже обозленный, взревел разом и взнесся на полосу, виляя из стороны в сторону, словно намереваясь скинуть седока за его грубое с ним обхождение.
Солнце уже вскарабкалось на треть купола и пожрало утреннюю синеву неба. Вместе с синевой, затаившись, ушла в себя небесная глубина, воссоздавая иллюзию доступности своих границ. Туда же, в беспространственную пустоту, начала истекать память -- этого больше всего и боялся Федор Сергеевич, в отчаянии уцепился, как за хвост, за одно только слово, которое, как заклятие от беспамятства, твердил в течение всего времени общения с парнем-летчиком... "Харрикейн"! Да! "Харрикейн"! Надув в дюймах, скорость в милях, высота в футах... К этому привыкли быстро. Еще что? Да! Передняя центровка. Хвост задирался... Механик садился на хвост... Ручка по крену ломалась... Четыре двадцатимиллиметровые пушки швак по плоскостям... Это хорошо... А скорость дрянь... Против "мессера" трудно... Одно добро -- крылья толстые, на виражах хорошо... А скорость дрянь... Почему?.. Не догонял "восемьдесят восьмого". Ю-88... Не догонял... Если тот отбомбился, сунул газы и пошел... Бесполезно... "Фонари" иногда еще на земле сбрасывали... Да нет же! "Фонари" сбрасывали на первых "МиГах", потому что на скорости заклинивало раздвижную часть и летчик не мог выброситься... это на "МиГах", "харрикейны" тут ни при чем... А собственно, чего это память уцепилась за "харрикейна"?
Ан-12 выруливал на полосу. Парень называл свою машину "этажеркой". Неправильно. "Этажерки" -- это были другие... Но и эта при хорошем встречном ветре запросто взлетит на ста шагах. Надежный аппарат.
1 2 3 4 5 6
Симпатичный парень, лицо открытое, без похабства, как у многих его нынешних сверстников независимо от рода занятий. В сорок первом был бы уже лейтенантом, если летчик, а не технарь. Рассказать бы ему историю с "харрикейном", пока она вдруг взяла да вспомнилась. Знал ведь, в любую минуту все, что вспомнилось, может снова провалиться в темноту памяти и назад уже никак... Такая у него предсмертная болезнь. Даже то, зачем приехал сюда за триста километров от дома, -- и это вмиг может исчезнуть из сознания, и тогда нахлынет престрашное состояние сиротства, от которого головой хоть о стену, хоть об камень -- что под рукой...
-- Летаешь? -- спросил вместо ответа.
-- Летаем, -- ответил парень.
-- Нравится?
Парень пожал плечами:
-- Работа. Платили б нормально, больше бы нравилась.
-- Семья?
-- Да какая семья! -- злобно сплюнул парень. -- Если б не левак, сам бы опух от картошки с черемшой. Закуришь, отец?
-- После двух инфарктов? Откурил я свое... А у вас, получается, нынче фартовый день. Левака хочу предложить, с утра здесь ждал, когда отлетаетесь.
-- Чего? Козы, поди?
-- Козы? -- удивился Федор Сергеевич.
-- Ну да, теперь все козами обзаводятся. Дешево и строго.
-- Нет. Другое. Тебя как зовут?
-- Мишка... Михаил... в общем, как нравится...
-- Мне нравится Миша. Летчик я, Миша. Довоенный, военный, послевоенный. Герой Советского Союза. Все документы при мне. На пенсии тридцать лет. А лет мне уже за восьмой десяток перевалило...
-- Так ты че, дед, на нашей этажерке порулить хочешь напоследок? Не советую. Да и старший ни за какой левак на это дело не пойдет.
-- Да ты что, милый! -- тронул его за руку Федор Сергеевич. -- Я хоть и давно на пенсии, но все равно военный. Это в нас на всю жизнь. Нет. Какой полет с моими руками! Смотри, трясутся...
Федор Сергеевич вытянул вперед руки со скрюченными пальцами... Но руки не тряслись, и даже будто бы пальцы повыпрямлялись. Удивился. Головой покачал.
-- Ты смотри, а? Как о полете заговорили, так и руки будто ожили... Только знаю, ненадолго. Нет, Миша. Отдаю вам свою заслуженную пенсию, чтоб только покатали меня... Ну, может, с часок-другой. Пенсия у меня по вашим заработкам большая. Пять тысяч. Всю и отдам.
-- Пять штук? -- удивился парень. -- По старым деньгам, что ли?
-- Почему ж по старым? По новым.
-- Да ты че, дед! Разве такие пенсии нынче бывают?
-- Так я ж ветеран, да еще Герой этого самого, бывшего... Больше двадцати немцев лично сбил. Второго Героя мог получить, да проштрафился слегка. Но все равно -- настоящий я, как говорится, заслуженный...
-- Пять штук! -- продолжал удивляться парень. -- Жить можно.
-- Не жить, Миша, -- поправил его Федор Сергеевич, -- не жить, а только доживать. Живущим, ты прав, столько не платят. Но зато живущие воруют. И не по пять, сам знаешь.
-- Это все знают, -- зло согласился парень, -- только воровать тоже надо уметь. Меня возьми: и рад бы украсть, да никак не вижу, где чего. Особый глаз нужен. А я от роду тупой да ленивый. В прошлом годе вон предложили нам парашютную вышку в аренду сдать. Мы со старшим хлебалы разинули: как да покак? Пока квакали, начальник себе кирпичную хату отгрохал. А мы мимо. А тебе, значит, пять штук в месяц. Нормально. Я без зависти. Заслужил. Ну, отдашь ты ее нам, а жить на что будешь?
Федор Сергеевич все еще продолжал смотреть на свои неожиданно окрепшие руки.
-- Тут, Миша, сразу два вопроса в одном. Во-первых, жить... А уже во-вторых -- на что... Первый вопрос, как говорят, проблематичен. Зато второй... Тут все ясно. Мой внук самый большой вор в нашем небольшом городе.
-- Иди ты! -- восхитился парень.
-- Ну да. Рождался человеком, а вырос вором. Такие нынче времена.
-- Посадят? Нет?
-- Не посадят. Они нынче вертикальной стаей воруют. Закон против них что дите сопливое.
-- Значит, ты -- герой, а внук у тебя деловой. Нормально! Короче, отец, такие дела. Леса кругом горят. Мы сейчас полетим пожарников сбрасывать на очаги... Вон они уже катят.
По той же дороге, что от районного городишка, откуда Федор Сергеевич добирался до аэродрома, полз, постреливая глушителем, обшарпанный автобус образца не иначе как сорок пятого. На крыше какая-то реклама, не рассмотреть... Нет, рассмотрел -- реклама парашютной вышки: модно стриженный охламон с разинутым ртом одной рукой держится за стропу, вместо другой -- большой палец на четверть плоскости. И надпись: "Вот это круто!"
-- Придется подождать, отец. За час мы их покидаем...
-- Я подожду...
-- Ну да... А ты случайно этого дела не прихватил с собой, чтоб со старшим легче договариваться?
-- А как же.
Федор Сергеевич подтащил к себе рюкзак, достал две бутылки водки хваленого местного производства экспортного исполнения с какими-то там добавками, весьма ценимыми знатоками.
Парень, похоже, был из знатоков. Цокнул многозначительно, рассовал бутылки по внутренним карманам куртки:
-- Отец, все будет железно! -- Склонился, подмигнул. -- Как я соображаю, если б ты захотел, то тебе твой деловой внучок нашу этажерку к подъезду подал бы? Ага?
-- Ну, вроде того...
-- Я тебя понял, отец! Наш человек! Но подождать придется. Час. Полтора от силы.
Долго и зло колотил ногой по стартерному рычагу, мотоцикл, тоже обозленный, взревел разом и взнесся на полосу, виляя из стороны в сторону, словно намереваясь скинуть седока за его грубое с ним обхождение.
Солнце уже вскарабкалось на треть купола и пожрало утреннюю синеву неба. Вместе с синевой, затаившись, ушла в себя небесная глубина, воссоздавая иллюзию доступности своих границ. Туда же, в беспространственную пустоту, начала истекать память -- этого больше всего и боялся Федор Сергеевич, в отчаянии уцепился, как за хвост, за одно только слово, которое, как заклятие от беспамятства, твердил в течение всего времени общения с парнем-летчиком... "Харрикейн"! Да! "Харрикейн"! Надув в дюймах, скорость в милях, высота в футах... К этому привыкли быстро. Еще что? Да! Передняя центровка. Хвост задирался... Механик садился на хвост... Ручка по крену ломалась... Четыре двадцатимиллиметровые пушки швак по плоскостям... Это хорошо... А скорость дрянь... Против "мессера" трудно... Одно добро -- крылья толстые, на виражах хорошо... А скорость дрянь... Почему?.. Не догонял "восемьдесят восьмого". Ю-88... Не догонял... Если тот отбомбился, сунул газы и пошел... Бесполезно... "Фонари" иногда еще на земле сбрасывали... Да нет же! "Фонари" сбрасывали на первых "МиГах", потому что на скорости заклинивало раздвижную часть и летчик не мог выброситься... это на "МиГах", "харрикейны" тут ни при чем... А собственно, чего это память уцепилась за "харрикейна"?
Ан-12 выруливал на полосу. Парень называл свою машину "этажеркой". Неправильно. "Этажерки" -- это были другие... Но и эта при хорошем встречном ветре запросто взлетит на ста шагах. Надежный аппарат.
1 2 3 4 5 6