Он меня рисовал. Я сразу узнал, потому что он веснушки нарисовал на лбу и на носу. Только очень много – все лицо как рябое. Я вытянул шею, чтобы рассмотреть получше, а он спрашивает:
– Похоже?
На самом деле было не очень похоже, но я боялся, что он рассердится, и говорю:
– Очень похоже. Только веснушек много. У меня столько нет.
– А я еще и те, что на затылке, поместил.
Ребята тихонько засмеялись. Они очень вежливо смеялись, просто шепотом. Я говорю:
– На затылке не бывает.
– Бывает, – сказал директор. – Вот будешь лысым, тогда увидишь.
Ребята засмеялись уже громко. У меня тоже немножко страх прошел. Я говорю:
– А раньше у вас тут другой директор был?
– Когда раньше?
– Во вторник.
Он посмотрел на меня, сморщился и вдруг как захохочет. И ребята захохотали. А чего смеются, сами не знают. Наверно, для директора смеялись. Если бы он заплакал, они бы тоже плакать стали.
– Кого же ты во вторник видел? – спрашивает директор. А ребята хохочут как сумасшедшие.
Я говорю:
– К нам в школу один приезжал. Он станки привез. Я думал, директор.
А ребята еще сильнее хохочут. Ну сейчас-то чего смешного? Я же про станки говорю. Я повернулся к ребятам и сказал:
– Чего вам смешно-то? Сами же думали, что он директор.
А они все хохочут, как заведенные. Я думаю: «Ну и смейтесь, а я смеяться не буду». Только я так подумал, у меня щека задергалась. Я ее прижал рукой, а она еще сильнее дергается. Я изо всех сил стараюсь, чтобы не смеяться, но от этого мне еще сильнее хочется. И я не удержался. Тоже начал смеяться. Сам злюсь, а смеюсь. Ребята понемножку перестали, а я все смеюсь. Я, чтобы на ребят не смотреть, смотрел на стенку. Там часы висели с секундной стрелкой. Эта стрелка прыгала, а мне почему-то смешно было, что она прыгает. Я нарочно отвернулся от часов и посмотрел на другую стенку. Там висел барометр. У него стрелки не прыгают. Но от этого мне еще смешнее стало. Никак остановиться не могу. Ребята видят, что я смеюсь, и опять начали хохотать. Может быть, мы бы до вечера смеялись. Но тут на столе у директора загудело что-то. Все сразу притихли. Директор щелкнул рычажком и говорит: «Занят». По том он нас спрашивает:
– Так чем же я могу вам помочь?
Вика говорит:
– Товарищ директор, станки совсем неисправные. На них работать нельзя.
– А я тут при чем?
– Вы нам обещали… – сказала Вика.
– Наконец-то понял, – вздохнул директор. – Вы, значит, наши подшефные, и вам привезли неисправные станки. А вы хотите, чтоб вам дали исправные?
– Если можно… если вы… – сказала Вика и замолчала. Директор протянул руку к ящичку на столе и щелкнул рычажком. Там что-то вякнуло, а директор сказал:
– Снабжение? Товарищ Петляев, зайдите.
Через минуту в дверь постучались.
– Да? – сказал директор.
И вошел этот толстый, который к нам приезжал в школу. Я думал, он сейчас заорет: «Здорово, директор! Здорово, орлы! Где равнение? Барабан где?» – и потом нас выгонит.
А он сказал очень тихо:
– Здравствуйте, Сергей Васильевич.
– Здравствуйте, товарищ Петляев. Присаживайтесь. У меня к вам вопрос: вы станки в школу возили?
– А как же, Сергей Васильевич! Сам лично. Молодежь… Так сказать, смена.
– Станки в рабочем состоянии?
– Да как сказать, Сергей Васильевич…
– Где брали?
– Те, Сергей Васильевич, что во втором цеху, в кладовушке.
– Рагозинские?
– Точно так, Сергей Васильевич.
– Так это же лом!
– Как сказать, Сергей Васильевич… Ребятишкам, им что? Покрутить… повертеть… принюхаться, так сказать.
– Эти ребятишки через два года к нам придут, – сказал директор.
– Это точно, Сергей Васильевич.
– Что точно?! Что точно, товарищ Петляев? – Директор приподнялся со стула. Этот толстый даже попятился. Но тут директор посмотрел на нас и снова сел. – Обождите в приемной, товарищ Петляев, – сказал он совсем спокойно.
И толстый вышел из комнаты. Шел он как-то боком, даже на ковер не наступал.
– Ну ладно, – сказал директор. – А зачем вам станки?
Ребята переглянулись. Что, ему непонятно? Милка подняла руку, как на уроке.
– Мы хотим быть токарями. Вот. Чтоб помогать старшим.
– Все хотите?
– Все.
– И ты хочешь быть токарем?
– Я? Я… не знаю.
– А ты? – спросил меня директор.
– Я про то еще не думал, – сказал я. – Просто мне интересно на станке работать. Особенно если дырки…
И я рассказал директору, как мы сверлили дырки. А потом Вика рассказала про Алексея Ивановича, какой он хороший мастер. И другие ребята говорили. Но больше всего рассказывали про дырки. Борька даже нарисовал чертеж угольника.
– Ну, а со станками вы все-таки что будете делать?
– Ну, чего-нибудь обтачивать, – сказал я.
– Чего-нибудь – неинтересно, – улыбнулся директор. – Хотите, я вам задание дам?
– Какое задание?
Директор подошел к шкафчику и вынул оттуда железную коробку. Она была вся в дырках. Дырки были не только круглые, но и продолговатые.
– Вот смотрите. Это панель для монтажа.
– Это для приемника! – обрадовался Борька.
– Верно, – сказал директор. – Таких панелей выпускаем много. Одних дырок – миллионов пять в месяц.
Ребята прямо ахнули. Мне тоже завидно стало. Вот бы на этом заводе поработать! Я могу хоть целый день дырки сверлить.
– Так вот, – сказал директор. – Возьметесь такие панели делать? Заготовки мы вам дадим.
– Пять миллионов? – спросил я. Директор засмеялся.
– Пять не пять, но немного дадим. Для начала. Посмотрим, как вы будете справляться. Согласны?
Все закричали, что согласны. А Дутов даже покраснел от жадности. Он уже, наверное, думал все дырки себе заграбастать.
– Только вот что, – сказал директор. – Это уже серьезно. На этих панелях монтажники будут схемы собирать. Значит, тут не может быть никакого баловства. Считайте, что вы рабочие. И работать надо честно. Считайте, что у вас не мастерская, а завод. Маленький пионерский завод. Вы поговорите со своим учителем труда. Я не знаю, какая у вас программа. Когда подучитесь, мы сможем вам дать токарные заготовки.
– У нас же станков нет, – сказал я.
– Будут, – сказал директор.
– Правда? – спросил я.
– Честное пионерское, – сказал директор.
Ребята засмеялись. Я опять посмотрел на секундную стрелку, и у меня снова щека задергалась. Тогда я сказал, чтобы не засмеяться:
– Честное пионерское не в счет. Вы же не пионер! Вы какое-нибудь другое дайте.
– Честное директорское! И партийное, если хочешь.
Когда он сказал про партийное, я поверил. Я по своему папе знаю. Он никогда зря партийное не дает. Он когда после школы Зинаиде часы купил, мама его спросила: «Сколько стоят?» Он говорит: «Двадцать», – а сам смеется. Мама говорит: «Обманщик. Дай слово». Он говорит: «Даю». – «Нет, дай честное слово». «Даю». – «Нет, дай партийное…» Тогда он схватил маму в охапку и стал целовать. А партийного слова не дал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28