Этот человек – просто человекоубийственный маньяк.
20 июля.
Посетил Рэнфилда очень рано, до того еще, как служитель сделал обход. Застал его вставшим и напевающем какую-то песню. Он сыпал сбереженные им крошки сахара на окошко и вновь принялся за ловлю мух, причем делают это весело и добродушно. Я оглянулся в поисках его птиц и, не найдя их нигде, спросил, где они. Он ответил, не оборачиваясь, что они все улетели. В комнате было несколько птичьих перьев, а на подушке его виднелась капля крови. Я ничего не сказал ему и, уходя, поручил служителю донести мне, если в течение дня с Рэнфилдом произойдет что-нибудь странное.
11 часов дня.
Служитель только что приходил ко мне сообщить, что Рэнфилд был очень болен и что его рвало перьями. «По-моему, доктор, – сказал он, – он съел своих птиц – просто брал их и глотал живьем».
11 часов вечера.
Я дал Рэнфилду сильную дозу наркотика и забрал у него его записную книжку, чтобы рассмотреть ее. Мысль, которая меня последнее время занимала, теперь оправдалась. Мой смертоносный пациент – маньяк особого типа. Мне придется придумать новую классификацию и назвать его зоофагус (жизнь пожирающий маньяк); он жаждет истребить как можно больше жизни, и он решил выполнить это в восходящем порядке. Он дал несколько мух на съедение одному пауку, несколько пауков одной птице и потом захотел кошку, чтобы та съела птиц. Что было бы его последней ступенью? Стоило бы, пожалуй, продолжать опыт. Это можно было бы, если бы для этого нашлось достаточно оснований. Люди смеются над вивисекцией, а вот, посмотрите, каких результатов она достигла. Почему же не подогнать науку и не довести ее до самого трудного в жизни: до знания мозга. Зная тайну хотя бы одной из этих отраслей, зная источник фантазии хотя бы одного сумасшедшего, я привел бы всю эту отрасль знания к такой точке, что сравнительно с нею физиология Берден Сандерсона или же «о мозге Фельера» казались бы ничтожеством. Лишь бы было достаточно оснований. По не следует часто предаваться этим мыслям, иначе искушение будет слишком сильно; хорошее побуждение может победить ко мне здравый смысл, так как возможно, что и я тоже человек с особенно устроенным мозгом.
Как хорошо этот человек рассуждал! Ненормальный всегда исходит из своей собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь?
Дневник Мины Мюррэй
26 июля.
Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня благотворно действует, возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою душу и одновременно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не понимаю этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит вступить в новую жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд – единственный сын лорда Холмвуда – приедет сюда, как только сможет покинуть город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале, чтобы показать ему, до чего живописен Уайтби. Я убеждена, что из-за этого ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно поправится, как только он приедет.
27 июля.
Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно, не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси страдает лунатизмом больше, чем когда-либо, и я каждую ночь просыпаюсь от ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться, но все-таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно здорова.
3 августа.
Еще неделя прошла, и никаких известий от Джонатана, и даже мистер Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное, написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не удовлетворяет. Оно как-то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно, его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много разгуливала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-то странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне; пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи.
6 августа.
Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слышал о Джонатане после его последнего письма. Я должна только молить Бога о терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм. Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоминающую изумруд. Море, окутанное надвигающимся туманом, перекидывается с ревом через отмели и прибрежные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в природе слышится голос приближающегося рока. На морском берегу виднеются тут и там черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в гавань, они то появляются, то снова исчезают в бешеном прибое волн. Вот идет старик Свэлз. Он направляется прямо ко мне, и по тому, как он мне кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить…
Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень ласково заговорил со мною:
– Мне хочется вам кое-что сказать, мисс.
Я видела, что ему как-то не по себе, поэтому я взяла его старческую, морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в моей, он сказал:
– Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но у меня этого вовсе не было на уме, вот это-то я и пришел вам сказать, пока еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
20 июля.
Посетил Рэнфилда очень рано, до того еще, как служитель сделал обход. Застал его вставшим и напевающем какую-то песню. Он сыпал сбереженные им крошки сахара на окошко и вновь принялся за ловлю мух, причем делают это весело и добродушно. Я оглянулся в поисках его птиц и, не найдя их нигде, спросил, где они. Он ответил, не оборачиваясь, что они все улетели. В комнате было несколько птичьих перьев, а на подушке его виднелась капля крови. Я ничего не сказал ему и, уходя, поручил служителю донести мне, если в течение дня с Рэнфилдом произойдет что-нибудь странное.
11 часов дня.
Служитель только что приходил ко мне сообщить, что Рэнфилд был очень болен и что его рвало перьями. «По-моему, доктор, – сказал он, – он съел своих птиц – просто брал их и глотал живьем».
11 часов вечера.
Я дал Рэнфилду сильную дозу наркотика и забрал у него его записную книжку, чтобы рассмотреть ее. Мысль, которая меня последнее время занимала, теперь оправдалась. Мой смертоносный пациент – маньяк особого типа. Мне придется придумать новую классификацию и назвать его зоофагус (жизнь пожирающий маньяк); он жаждет истребить как можно больше жизни, и он решил выполнить это в восходящем порядке. Он дал несколько мух на съедение одному пауку, несколько пауков одной птице и потом захотел кошку, чтобы та съела птиц. Что было бы его последней ступенью? Стоило бы, пожалуй, продолжать опыт. Это можно было бы, если бы для этого нашлось достаточно оснований. Люди смеются над вивисекцией, а вот, посмотрите, каких результатов она достигла. Почему же не подогнать науку и не довести ее до самого трудного в жизни: до знания мозга. Зная тайну хотя бы одной из этих отраслей, зная источник фантазии хотя бы одного сумасшедшего, я привел бы всю эту отрасль знания к такой точке, что сравнительно с нею физиология Берден Сандерсона или же «о мозге Фельера» казались бы ничтожеством. Лишь бы было достаточно оснований. По не следует часто предаваться этим мыслям, иначе искушение будет слишком сильно; хорошее побуждение может победить ко мне здравый смысл, так как возможно, что и я тоже человек с особенно устроенным мозгом.
Как хорошо этот человек рассуждал! Ненормальный всегда исходит из своей собственной цели. Хотел бы я знать, во сколько он ценит человеческую жизнь?
Дневник Мины Мюррэй
26 июля.
Я очень беспокоюсь, и единственное, что на меня благотворно действует, возможность высказаться в своем дневнике; в нем я как будто изливаю свою душу и одновременно слушаю сама себя. Я получила, наконец, весточку от Джонатана. Послание заключается в одной строчке и в ней сообщается, что Джонатан только что выехал домой. Это не похоже на Джонатана. Я не понимаю этой краткости, и она меня беспокоит. Да тут еще Люси, несмотря на совершенно здоровый вид, снова принялась за свою прежнюю привычку ходить во сне. Мы с ее матерью обсудили этот вопрос и решили, что отныне я на ночь буду закрывать дверь нашей спальни на ключ. Миссис Вестенр вообразила, что лунатики всегда ходят по крышам домов и по краям утесов, а за тем внезапно пробуждаются и с раздирающим душу криком, который эхом разносится по всей окрестности, падают вниз. Она боится за дочь и говорит что это у нее наследственная привычка от отца. Осенью свадьба Люси, и она уже теперь мечтает о том, как все устроит у себя и доме. Я очень сочувствую ей, так как у меня те же мечты, но только нам с Джонатаном предстоит вступить в новую жизнь на очень скромных началах, и мне придется с трудом сводить концы с концами. Мистер Холмвуд, вернее, высокочтимый сэр Артур Холмвуд – единственный сын лорда Холмвуда – приедет сюда, как только сможет покинуть город. Задерживает его лишь болезнь отца. Милая Люси наверное считает дни до его приезда. Ей хочется свести его на нашу скамейку на кладбищенской скале, чтобы показать ему, до чего живописен Уайтби. Я убеждена, что из-за этого ожидания она так и волнуется. Она, наверное, совершенно поправится, как только он приедет.
27 июля.
Никаких известий о Джонатане. Очень беспокоюсь о нем, хотя, собственно, не знаю, почему: хорошо было бы, если бы он написал хоть одну строчку. Люси страдает лунатизмом больше, чем когда-либо, и я каждую ночь просыпаюсь от ее хождения по комнате. К счастью, так жарко, что она не может простудиться, но все-таки мое беспокойство и вынужденная бессонница дают себя знать. Я стала нервной и плохо сплю. Слава Богу, что хоть в остальном она совершенно здорова.
3 августа.
Еще неделя прошла, и никаких известий от Джонатана, и даже мистер Хаукинс ничего не знает. Но я надеюсь, что он не болен, иначе, наверное, написал бы. Я перечитываю его последнее письмо, но оно меня не удовлетворяет. Оно как-то непохоже на Джонатана, хотя почерк, несомненно, его. В этом не может быть никакого сомнения. Люси не особенно много разгуливала по ночам последнюю неделю, но с ней происходит что-то странное, чего я даже не понимаю: она как будто следит за мною, даже во сне; пробует двери и когда находит их запертыми, ищет по всей комнате ключи.
6 августа.
Снова прошло три дня без всяких известий. Это молчание становится положительно невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда поехать, я бы чувствовала себя гораздо лучше; но никто ничего не слышал о Джонатане после его последнего письма. Я должна только молить Бога о терпении. Люси еще более возбуждена, чем раньше, но в общем здорова. Вчера ночью погода стала очень бурной, и рыбаки говорят, что ожидается шторм. Сегодня пасмурно, и небо заволокло большими тучами, высоко стоящими над Кэтлнесом. Все предметы серы, исключая зеленую траву, напоминающую изумруд. Море, окутанное надвигающимся туманом, перекидывается с ревом через отмели и прибрежные камни. Тучи висят, как исполинские скалы, и в природе слышится голос приближающегося рока. На морском берегу виднеются тут и там черные движущиеся в тумане фигуры. Рыбачьи лодки спешат домой; влетая в гавань, они то появляются, то снова исчезают в бешеном прибое волн. Вот идет старик Свэлз. Он направляется прямо ко мне, и по тому, как он мне кланяется, я вижу, что он хочет со мной поговорить…
Меня тронула перемена, происшедшая в старике. Сев возле меня, он очень ласково заговорил со мною:
– Мне хочется вам кое-что сказать, мисс.
Я видела, что ему как-то не по себе, поэтому я взяла его старческую, морщинистую руку и ласково попросила его высказаться; оставив свою руку в моей, он сказал:
– Я боюсь, дорогая моя, что я оскорбил вас всеми теми ужасами, которые наговорил, рассказывая вам о мертвецах и тому подобном на прошлой неделе. Но у меня этого вовсе не было на уме, вот это-то я и пришел вам сказать, пока еще не умер. Но я, мисс, не боюсь смерти, нисколько не боюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95