Но потом--потом наступает другая минута, когда ты уже не только знаешь, не только чувствуешь, но можешь, и летит звук, летит, как твоя душа( И ты -- король, ты -- Бог, тебе подвластны все горние выси и все бездны, и над этими безднами ты паришь, не ведая страха, ты знаешь, что победил, и пусть пьянящий полет этот краток, пусть победа длится мгновение, но за этот миг можно платить часами, днями, годами труда, потому что знаешь -- это было, потому что веришь -- это будет, это будет еще и еще, пусть даже опять приходят часы, когда ты ничего не можешь, когда прижимаешь плечом не скрипку, а собственную бессильную ненависть и зубы стискиваются до судорог в скуле(
Может ли знать все это мальчишка, который пришел -- и победил? Просто потому, что у него полутораметровый мизинец. Мизинец, о котором мечтал этот сумасшедший старик Шенберг. А может, гений-додекафонист для таких и писал? Не для Эрнестов, а для юных Арвидов Грейвсов, которые когда-нибудь да придут им на смену? Может, их появление и провидел он в минуты творческого экстаза?
Черт его знает! И черт знает, кто ввел этот шенберговский концерт в конкурсную программу? И черт знает откуда явился этот неведомый никому юнец, явился, чтобы погубить все будущее, на которое надеялся Эрнест, к которому шел он два с лишним десятка лет -- с того самого вечера, когда впервые сформулировал свою цель. И шел, как видно, только затем, чтобы без малого четверть века работы, учения, поиска за полчаса перечеркнул этот недоношенный Паганини(
И как перечеркнул! С блеском, которым Эрнест не мог не восхищаться даже тогда, когда уже увидел свое крушение, когда осознал его до конца. То, что Грейвс гений, -- несомненно. И то, что победил, -- честно. Бесчестно лишь, что победил он сейчас. Что появился на этом конкурсе, а не на следующем. И еще, пожалуй, что Грейвс с самого начала не сомневался в победе. Что принял ее как должное. Это было оскорбительно. Как это он изрек тогда, сразу после выступления, обступившим его журналистам? Что-то вроде: "Моцарт сказал однажды: "Чтобы играть вторую скрипку, не надобно учиться". Я учился целых восемь лет -- так неужели же я не смог бы сыграть Шенберга? Ведь Шенберг, в сущности, даже слишком прост!" Да, что-что, а от скромности этот тип не умрет, уж точно! Впрочем, как говаривал дядя Вили, "скромность -- верный путь к безвестности"..
Когда дядя Вили впервые появился в их доме, Эрнесту едва минуло семь. Преуспевающий заокеанский бизнесмен приехал проведать сестру, с которой не виделся лет десять, если не больше, -- конечно же, это стало событием. Еще за неделю до его приезда весь дом ходуном ходил от приготовлений. В честь дядюшки в лучших семейных традициях был устроен домашний концерт. Сияющая мать села за фисгармонию -- память не то о деде, не то о прадеде, но в любом случае церковном канторе. Фисгармония эта была единственной подлинно старинной и ценной вещью в их доме, обставленном современной (и к тому же купленной в "Секунде" за почти "грибную", по выражению отца, цену) мебелью в стиле начала прошлого века. Относились к ней как к семейной реликвии, открывали только по двунадесятым праздникам, и Эрнесту еще ни разу не удавалось добраться до ее таких манящих сливочных клавиш, которые так и хотелось лизнуть( Под пальцами матери рождались певучие, чуть глуховатые звуки, и под их аккомпанемент они всей семьей -- родители, Эрнест, две его старших сестры и двое младших братьев -- спели несколько песен, старых, как эта фисгармония, даже еще старше, пожалуй. Ни мать, ни отец не любили модной в те годы музыки, державшейся лишь на нерве ритма, предпочитая напевные народные мотивы, и этот вкус сумели привить детям. К семи годам Эрнест знал уже дюжины три подобных песен и с удовольствием исполнил несколько перед дядей Вили -- сперва в хоре, а после сольно, старательно следуя за звуками отцовской скрипки.
Потом было застолье -- шумное и веселое. По случаю семейного праздника мать приготовила жаркое из баранины и рисовую запеканку, причем даже из натурального риса, которого Эрнесту до той поры и пробовать не приходилось. Отец извлек из бара бутыль домашней наливки, которой гордился не меньше, чем удачно сведенным годовым балансом. Наливке воздали должное -- за исключением Эрнеста и младших двойняшек, естественно. Вот тогда-то раскрасневшийся и довольный дядя Вили стал расспрашивать детей, кто кем хочет стать. И когда очередь дошла до Эрнеста, он без запинки выпалил: "Самым знаменитым скрипачом в мире!" Дядюшка расхохотался, изрек сакраментальную фразу о скромности, а потом добавил эти самые слова: "Впрочем, скромность -- верный путь к безвестности"(
Отец, естественно, не принял Эрнеста всерьез. Он полагал, что надежная служба дает человеку стабильность, которой не хватает зыбкой карьере музыканта. Вот он, бухгалтер в крупной строительной фирме, точно знает, что его работа всегда нужна.
-- А знаешь, Свен, -- возразил дядя Вили, -- лет еще этак через десять-пятнадцать даже в такой фирме, как ваша, установят интеллектуальный терминал, подключенный к вычислительной сети, и от всей твоей бухгалтерии останется в лучшем случае один средний руки клерк. Так что советую тебе пересмотреть позиции, зятек. А парнишка твой прав: во всяком деле надо стремиться быть первым. Пусть демагоги и краснобаи твердят, что неважно, достигает человек цели или нет, главное -- чтобы эта цель была. Так можно лишь оправдать собственную бездарность, скудоумие, неумение добиваться и пробиваться( А парня ты покажи специалистам. И если сочтут, что из него выйдет толк(
Отец нахмурился, перевел разговор на что-то другое; он искренне полагал, что лучший способ выиграть спор -- это вовремя из него выйти.
Но победителем вышел-таки дядя. Или Эрнест -- благодаря дяде. Потому что отцовского заработка при всем желании не хватило бы, чтобы платить за учение там, где учился Эрнест. Учился и был всегда первым. Ему прочили карьеру и славу. О нем уже писали газеты, он уже занимал призовые места на конкурсах--национальных и региональных, хотя и не таких представительных, как этот, конечно. У него появились уже свои поклонники и особенно поклонницы, которые засыпали его письмами и жадно набрасывались на свежие номера "Ханны", с приватной доверительностью сообщавшей об очередных шалостях восходящей звезды(
Нельзя сказать, что такая атмосфера доставляла Эрнесту удовольствие. Но он накрепко запомнил оброненные как-то дядюшкой слова: "без паблисити нет просперити". А ему нужно было это самое просперити, нужно прямо-таки позарез. У него были свой план, своя мечта, своя цель, и он добивался их с упорством, достойным дяди Вили. Но для достижения мечты нужны были деньги. И пока его счет хоть медленно, но рос, он чувствовал себя на правильном пути.
1 2 3 4 5 6 7 8
Может ли знать все это мальчишка, который пришел -- и победил? Просто потому, что у него полутораметровый мизинец. Мизинец, о котором мечтал этот сумасшедший старик Шенберг. А может, гений-додекафонист для таких и писал? Не для Эрнестов, а для юных Арвидов Грейвсов, которые когда-нибудь да придут им на смену? Может, их появление и провидел он в минуты творческого экстаза?
Черт его знает! И черт знает, кто ввел этот шенберговский концерт в конкурсную программу? И черт знает откуда явился этот неведомый никому юнец, явился, чтобы погубить все будущее, на которое надеялся Эрнест, к которому шел он два с лишним десятка лет -- с того самого вечера, когда впервые сформулировал свою цель. И шел, как видно, только затем, чтобы без малого четверть века работы, учения, поиска за полчаса перечеркнул этот недоношенный Паганини(
И как перечеркнул! С блеском, которым Эрнест не мог не восхищаться даже тогда, когда уже увидел свое крушение, когда осознал его до конца. То, что Грейвс гений, -- несомненно. И то, что победил, -- честно. Бесчестно лишь, что победил он сейчас. Что появился на этом конкурсе, а не на следующем. И еще, пожалуй, что Грейвс с самого начала не сомневался в победе. Что принял ее как должное. Это было оскорбительно. Как это он изрек тогда, сразу после выступления, обступившим его журналистам? Что-то вроде: "Моцарт сказал однажды: "Чтобы играть вторую скрипку, не надобно учиться". Я учился целых восемь лет -- так неужели же я не смог бы сыграть Шенберга? Ведь Шенберг, в сущности, даже слишком прост!" Да, что-что, а от скромности этот тип не умрет, уж точно! Впрочем, как говаривал дядя Вили, "скромность -- верный путь к безвестности"..
Когда дядя Вили впервые появился в их доме, Эрнесту едва минуло семь. Преуспевающий заокеанский бизнесмен приехал проведать сестру, с которой не виделся лет десять, если не больше, -- конечно же, это стало событием. Еще за неделю до его приезда весь дом ходуном ходил от приготовлений. В честь дядюшки в лучших семейных традициях был устроен домашний концерт. Сияющая мать села за фисгармонию -- память не то о деде, не то о прадеде, но в любом случае церковном канторе. Фисгармония эта была единственной подлинно старинной и ценной вещью в их доме, обставленном современной (и к тому же купленной в "Секунде" за почти "грибную", по выражению отца, цену) мебелью в стиле начала прошлого века. Относились к ней как к семейной реликвии, открывали только по двунадесятым праздникам, и Эрнесту еще ни разу не удавалось добраться до ее таких манящих сливочных клавиш, которые так и хотелось лизнуть( Под пальцами матери рождались певучие, чуть глуховатые звуки, и под их аккомпанемент они всей семьей -- родители, Эрнест, две его старших сестры и двое младших братьев -- спели несколько песен, старых, как эта фисгармония, даже еще старше, пожалуй. Ни мать, ни отец не любили модной в те годы музыки, державшейся лишь на нерве ритма, предпочитая напевные народные мотивы, и этот вкус сумели привить детям. К семи годам Эрнест знал уже дюжины три подобных песен и с удовольствием исполнил несколько перед дядей Вили -- сперва в хоре, а после сольно, старательно следуя за звуками отцовской скрипки.
Потом было застолье -- шумное и веселое. По случаю семейного праздника мать приготовила жаркое из баранины и рисовую запеканку, причем даже из натурального риса, которого Эрнесту до той поры и пробовать не приходилось. Отец извлек из бара бутыль домашней наливки, которой гордился не меньше, чем удачно сведенным годовым балансом. Наливке воздали должное -- за исключением Эрнеста и младших двойняшек, естественно. Вот тогда-то раскрасневшийся и довольный дядя Вили стал расспрашивать детей, кто кем хочет стать. И когда очередь дошла до Эрнеста, он без запинки выпалил: "Самым знаменитым скрипачом в мире!" Дядюшка расхохотался, изрек сакраментальную фразу о скромности, а потом добавил эти самые слова: "Впрочем, скромность -- верный путь к безвестности"(
Отец, естественно, не принял Эрнеста всерьез. Он полагал, что надежная служба дает человеку стабильность, которой не хватает зыбкой карьере музыканта. Вот он, бухгалтер в крупной строительной фирме, точно знает, что его работа всегда нужна.
-- А знаешь, Свен, -- возразил дядя Вили, -- лет еще этак через десять-пятнадцать даже в такой фирме, как ваша, установят интеллектуальный терминал, подключенный к вычислительной сети, и от всей твоей бухгалтерии останется в лучшем случае один средний руки клерк. Так что советую тебе пересмотреть позиции, зятек. А парнишка твой прав: во всяком деле надо стремиться быть первым. Пусть демагоги и краснобаи твердят, что неважно, достигает человек цели или нет, главное -- чтобы эта цель была. Так можно лишь оправдать собственную бездарность, скудоумие, неумение добиваться и пробиваться( А парня ты покажи специалистам. И если сочтут, что из него выйдет толк(
Отец нахмурился, перевел разговор на что-то другое; он искренне полагал, что лучший способ выиграть спор -- это вовремя из него выйти.
Но победителем вышел-таки дядя. Или Эрнест -- благодаря дяде. Потому что отцовского заработка при всем желании не хватило бы, чтобы платить за учение там, где учился Эрнест. Учился и был всегда первым. Ему прочили карьеру и славу. О нем уже писали газеты, он уже занимал призовые места на конкурсах--национальных и региональных, хотя и не таких представительных, как этот, конечно. У него появились уже свои поклонники и особенно поклонницы, которые засыпали его письмами и жадно набрасывались на свежие номера "Ханны", с приватной доверительностью сообщавшей об очередных шалостях восходящей звезды(
Нельзя сказать, что такая атмосфера доставляла Эрнесту удовольствие. Но он накрепко запомнил оброненные как-то дядюшкой слова: "без паблисити нет просперити". А ему нужно было это самое просперити, нужно прямо-таки позарез. У него были свой план, своя мечта, своя цель, и он добивался их с упорством, достойным дяди Вили. Но для достижения мечты нужны были деньги. И пока его счет хоть медленно, но рос, он чувствовал себя на правильном пути.
1 2 3 4 5 6 7 8