Оно натолкнуло меня на идею. И даже на несколько идей сразу… Может быть, мне удастся закончить повесть Гл.
Бородаева? Вдруг я сумею разгадать тайну, куда девался тот человек? И напишу вторую часть «Старой дачи». Я прочту ее на литературном кружке. И Наташа Кулагина запишет в свою тетрадку какую-нибудь замечательную новую мысль. «Конечно, его нельзя сравнить ни с Покойником, — напишет она, — ни даже с Принцем. И вообще ни с кем!..» Я не знал, не мог даже предположить, что в тот день, в то самое обычное воскресенье… Но не буду забегать вперед, хотя мне очень хочется забежать.
Бледный Покойник ожил под солнечными лучами и произнес:
— «Да здравствует солнце!» — сказал как-то Пушкин. И в этом я с ним согласен.
Когда мы сошли с поезда на дощатую платформу маленькой дачной станции, Наташа стала оглядываться.
— Кого ты ищешь? — спросил я с тревогой.
— Вон расписание… Я должна вернуться к шести или семи часам. Не позднее!
Чтобы мама не волновалась.
— Она все еще не встает?
— Нет, — сказала Наташа. — Сердце…
Я бросился к расписанию. Мне казалось, что кто-то хочет меня обогнать. Так всегда бывает, всегда: если какое-нибудь существо становится небезразличным, думаешь, что оно нравится всем вокруг и все испытывают же чувства, что ты. Эта мысль не дает покоя!
— Есть электричка в семнадцать ноль-ноль! — доложил я. — А потом в двадцать десять.
— Нам надо в семнадцать! Мы успеем?
«Нам… мы…» Я готов был слушать эти слова бесконечно!
— Идемте! — скомандовал Глеб.
От станции шли минут сорок, не более. Но и не менее, потому что я следил по часам. Специально взял у Кости часы, будто заранее знал, что они в этот день… Нет, забегать я не буду. Не буду!
— За мной! За мной! — командовал Глеб. Ему нравилось быть начальником. — Только не отставать!
Я его просто не узнавал.
Судьбе было угодно, чтобы дорога к даче была очень запутанной. Это мне нравилось: мы двигались, словно по лабиринту, — то сворачивали в лес, то шли между дачными заборами, то петляли вокруг каких-то сараев, то опять углублялись в лес… Казалось, удирая от кого-то, мы старались запутать следы.
Я подумал, что без Глеба нам ни за что не добраться обратно на станцию.
— За мной! За мной!.. — поторапливал Глеб. И вновь куда-то сворачивал.
Наконец он остановился. И мы тоже.
— Пришли! — сказал Глеб.
Я взглянул — и увидел ее. Она выходила одной стороной прямо на дорогу, а другой — прямо в лес. Меня сразу поразило то, что старая дача вовсе не была старой.
— Ее покрасили, что ли? — спросил я у Глеба.
— Нет, она всегда такая была.
— «Тайна старой дачи» — это звучит? — спросил у меня Покойник.
— Звучит.
— А «Тайна новой дачи»?
— Не очень.
— Теперь понял? Знаешь, что такое авторский домысел?
Принц Датский смотрел на Покойника с уважением. А я лично терпеть не мог, когда Покойник начинал изъясняться вопросами, будто устраивал кому-то экзамен.
— Почему не видно доски? — сказал он.
— Какой? — спросил Глеб.
— Мемориальной, конечно! «Здесь жил и умер…» — А он не здесь…
— Тогда по-другому: «Здесь жил и не умер писатель Гл. Бородаев»!
«Может, Покойник все-таки хочет поставить над своим очередным стихотворением буквы „Н. К.“? — подумал я. — Чего он вдруг в Наташином присутствии так старается?» Принц Датский продолжал смотреть на него с уважением.
Я решил немедленно перехватить инициативу.
— Больше я не могу молчать. Вы должны узнать кое-что важное, — сказал я. — То, что написано в повести Гл. Бородаева, — это не авторский домысел.
Здесь, на этой вот даче, исчез человек… Как будто его и не было! Мы с вами пойдем не по следам повести, а по следам преступления…
Покойник притих.
— На даче кто-нибудь есть? — спросил я у Глеба.
— Дачники все уехали.
— До одного?.. — прошептал Покойник.
— Ну да, это же видно! — бодро ответил я. — В поселке сейчас ни души. Кричи не кричи, никто не услышит.
— А зачем нам кричать? — спросила Наташа.
— О, не бойся! — воскликнул я. — Конечно, всякое может случиться. Но я… то есть мы тут, рядом. Все-таки исчез человек…
«Если бы мне представился случай от чего-нибудь ее защитить!» — подумал я в ту минуту.
Миронова подняла руку.
— Нинель Федоровна сказала: «Подышим, погуляем в осеннем лесу!» Острая наблюдательность подсказала мне, что Миронова не боится: она просто и на расстоянии подчинялась классной руководительнице. Такой у нее был характер.
— Сначала подышим воздухом, которым дышал Гл. Бородаев! — ответил я ей.
— А как мы туда попадем, в эту дачу? — спокойно спросил Принц Датский.
— Дверь открыта, — сказал Глеб. — Я же предупредил, что мы будем. Вчера по междугородной…
— Пошли! — крикнул я. — Не бойтесь!
И первым вошел в дачу.
Там было тихо. Только сверху раздавалось какое-то бормотание. Все застыли.
Я тоже вздрогнул… Но даже опытный глаз не смог бы этого определить: вздрогнул внутренне, про себя.
— Это племянник хозяйки, Григорий, — сообщил Глеб почему-то не сразу. — Он сторожит все дачи в поселке. Он ждет нас… И все нам расскажет.
«Та самая лестница! — подумал я. — „Ворчливо-скрипучая“, как написано в повести. По ней в новогоднюю ночь шел Дачник после своей последней прогулки. Больше он не гулял!..» Мы стали подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице. Она не скрипела.
«Понятно: авторский домысел!» — сказал я себе.
Сверху, из комнаты, стали ясно доноситься слова:
— Вы так?.. А мы — вас — бац по загривку! Вы все-таки трепыхаетесь? А мы вас по шее — трах!..
Покойник остановился. За ним и все остальные. Сверху неслось:
— Ах, вы еще живы? Тогда получите! И еще, и еще, и еще!..
— Что там происходит? — спросил Покойник.
— Может быть, надо помочь? — воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на Наташу и кинулся наверх.
Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой в «дурачка». Он «ходил» и за себя и за противника, которого не было.
— Ах, вы еще дышите? Вот вам! Вот вам еще! Он стал подкидывать королей.
— Сюда! Смелее сюда! — крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а остальные были еще где-то на склоне. Миронова зашагала: она подчинялась командам. Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц Датский прикрывал собою Покойника.
Племянник Григории повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол, на котором лежали карты.
Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более.
— Он вырос на глазах у дедушки, — сказал Глеб.
Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были когда-то… Григория я почему-то представить себе ребенком не смог. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что почти в каждом человеке на всю жизнь остается что-нибудь детское: или взгляд, или смех, или какой-нибудь жест. У Григория ничего детского не осталось… И я не мог вообразить себе, как Гл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30