Содержание писем-распоряжений Петра к своим друзьям, занимавшим определенные посты в армии и административном аппарате, как и донесения об исполнении этих распоряжений, отражали все значительные события времени преобразований. Но столь же достаточно беглого взгляда на переписку членов «компании» царевича и на письма самого Алексея своему духовнику, чтобы создалось впечатление, будто эти письма написаны не современниками тех бурных событий, а людьми совершенно иной эпохи. Тщетно в письмах царевича к духовнику искать сообщений о каком-либо деле, а трудностях, которые приходилось преодолевать при исполнении поручений отца, об удовлетворении, испытываемом по случаю успешно выполненного задания. Описывать события в плане благожелательного к ним отношения не поднималась рука, а откликаться на них в тоне тех разговоров, которые велись во время бесконечных пирушек с друзьями, считалось небезопасно. Впрочем, иногда царевич проявлял любопытство, но лишь к тому, что могло изменить его положение и что, как ему казалось, могло приблизить время вступления на престол.
В 1711 году рязанский митрополит Стефан Яворский произнес в Москве проповедь, вызвавшую гнев Петра. В ней митрополит осуждал введение фискалов и уповал на наследника, с воцарением которого, как полагал проповедник, наступит возврат к старине. До царевича, находившегося в Дрездене, слухи об этой проповеди донеслись несколько месяцев спустя, и в его голове возникли надежды на бунт духовенства. Очень осторожный, умевший глубоко упрятать свои подлинные чувства, царевич все же не удержался от рискованного намерения запросить духовника письмом – и оставить таким образом улику против себя – о содержании проповеди. «.Прошу, изволь то казанье (буде напечатано), что Рязанской в новый год сказывал, прислать с Даудовым». В другом письме он просил сообщить о дальнейшей судьбе митрополита. В том же 1711 году в Дрездене пронесся слух, оказавшийся, впрочем, ложным, о смерти Меншикова. Это известие тоже вызвало у царевича чувство радости: одним противником, готовым создать в случае смерти отца непреодолимые препятствия на пути к престолу, стало меньше. Алексей проверяет достоверность слуха специальным письмом, причем просит прислать зашифрованный ответ с самым надежным курьером: «Есть ведомости здесь, что князь Меншиков погибе, только мы не имеем подлинной ведомости. О сем, буде у вас есть, отпиши, а напишите сею азбукою» (то есть шифром).
Переписываясь с духовником, царевич прибегал либо к шифру, либо к условному языку, понятному лишь его корреспонденту, поскольку письма являлись как бы продолжением конфиденциальных бесед. В одном из имеем духовнику царевич просит его и всех членов «компании» не отвечать ему, «для того, что сам изволишь ведать, помолись, чтоб скорее совершилось, а чаю, что не умедлится». В другой раз царевич писал, что он и его друзья, находясь в Смоленске, молят бога, «дабы нам скоровременно вся желаемая благая чрез свое заступление даровали». Ясно, что царевич ожидал каких-то значительных перемен, но неизвестно, с чем эти перемены были связаны, за что надлежало молиться, что подразумевалось под «вся благая»: то ли он уповал на ухудшение здоровья отца, то ли ждал его гибели от шальной пули на театре военных действий, то ли, наконец, благом для себя считал освобождение от поручений отца и возвращение в Москву, в лоно своей «компании».
Смысл некоторых писем Алексея не удается уяснить и сейчас. Однако встречающиеся в них приписки «чтоб сие было тайно» или «как мочно тайно делать» свидетельствуют о стремлении скрыть от посторонних глаз и прежде всего от отца как собственные поступки, так и действия своей «компании». Особенно плотным покровом тайны он окутывал свои связи с матерью и ее родственниками.
Чем дальше, тем отчужденность росла больше. Поручения отца царевич считал тяжелой обузой – выполняя их, надлежало работать, а к работе он относился с нескрываемым отвращением. Когда наследник стал взрослым, то заменил комнатные игры с девками хмельным застольем. Царевич настолько пристрастился к вину, что стал пить много и систематически. Напившись, он приходил в возбуждение, становился болтливым и утрачивал контроль над собой.
Однажды царевич, будучи у кого-то в гостях, приехал домой совершенно пьяным. Нетвердой походкой он отправился в покои супруги, но та его выпроводила. Алексей вошел в свою спальню и стал изливать недовольство единственному собеседнику – камердинеру Ивану Афанасьеву. Сначала он поносил супругу, а распалившись, гневно кричал, что отрубит головы всем, кто причастен к заключению брачного союза, поднимет бунт против отца.
Проспавшись, царевич попытался восстановить в памяти содержание своего ночного монолога. Промелькнула тревожная мысль: Иван Афанасьев верный человек, а вдруг донесет? Вызвал камердинера.
– Не досадил ли я вчерась кому? – спросил царевич.
– Нет, – ответил камердинер.
– Ин не говорил ли я пьяный чего?
Выслушав рассказ камердинера, царевич сказал:
– Кто пьян не живет? У пьяного всегда много лишних слов. Я сожалею, что пьяным много сердитую и напрасных слов много говорю.
На всякий случай пригрозил:
– Никому не сказывай. А буде ты скажешь, видь тебе не поверят: я запруся, а тебя станут пытать.
Собеседник успокоил, что услышанное останется при нем.
Собутыльники Алексея поносили царя, шептали осуждающие слова по поводу преобразований, приносили в покои нелепые слухи, распространяемые поборниками старины. Позже царевич признавался, что друзья все «больше отводили меня от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами и мало-помалу не только дела воинские и прочие от отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзела, и для того всегда желал быть в отлучении». Но свидания изредка все же происходили, сыну доводилось выслушивать упреки отца, иногда терпеть побои, но стоило Петру переступить порог, как сын вновь оказывался в объятиях своих друзей.
У Петра было немало оснований для недовольства поведением царевича. Горечь вызывало не только тяготение Алексея к монахам и кликушам, но главным образом безразличие к тому, чем жила страна.
Первое приобщение царевича к делу состоялось в 1704 году, когда он находился в составе русских войск, осаждавших Нарву, а затем участвовал в торжествах, устроенных в Москве по случаю овладения этой крепостью.
Через три года 17-летний царевич был послан в Смоленск для заготовки провианта и фуража. Осенью того же 1707 года круг обязанностей наследника расширился. Сначала ему было поручено укрепить Москву на случай подхода к столице войск Карла XII: отремонтировать брустверы, насыпать валы, укомплектовать артиллерийский парк, пополнить московский гарнизон личным составом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120