Прошка долго не верил своему счастью и долгое время ходил точно в каком-то сне. В корпусе было так тепло и светло, а работа самая небольшая сравнительно с битьем руды.
– Ну хорошо тебе теперь? – спрашивала Федорка брата.
– Уж так ловко, Федорка!.. Только больно утром сон долит!.. Смерть долит сон, потому теплынь у нас.
– А ты не спи… слышал?
– Тоже вот ись больно охота, Федорка…
– Ну, старайся!
От тепла и легкой работы мальчик за зиму заметно поправился и выглядел таким здоровым и бойким. Федорка иногда любовалась им, наблюдая издали, как Прошка бегал по фабрике с другими ребятами.
– Мне, мамынька, теперь хорошо робить!.. – хвастался Прошка, когда приходил на праздник в свою избушку.
– И слава богу, а ты старайся… потрафляй, Прошенька. Ласковое телятко двух маток сосет…
– Я, мамынька, и то стараюсь!.. Когда машинист за водкой пошлет, так ровно молния дуешь в кабак, только голяшки сверкают… Верно!
Машинист в хорошем расположении духа иногда позволял Прошке «отдать свисток», и мальчик был в восторге, повертывая кран. Пар с хрипом бросался по железной трубке, и медный свисток гудел на весь Першинский завод своим волчьим воем. Прошка был в восторге, точно он собственными руками распускал по домам или собирал на фабрику сотни рабочих. Он даже с удовольствием вспоминал о недавней работе на пожоге, где теперь выматывали руки и спины на морозе другие дети. Иногда он для развлечения забегал на пожог посмотреть, как маются старые приятели. Мальчики смотрели на Прошку с завистью и обещали отдуть хорошенько при случае.
VIII
Только с одним никак не мог помириться Прошка: в тепле он просто «млел» от сна и, как крыса, ухитрялся засыпать по разным потаенным углам. Особенно по утрам донимал этот мертвый сон Прошку, и он ходил около машины, как шальной. Машинист, обходя машины, не один раз вытаскивал Прошку за ухо из таких мест, куда, кажется, не пролезть и лягушке, а Прошка ухитрялся спать, как зарезанный, не обращая внимания на грохот, свист и лязг работавшей машины.
– Эй ты, черт, куда залез? – ругался машинист, задавая Прошке приличную встрепку. – Вот ужо попадешь в ремень или шестерню куда, так наотвечаешься за тебя.
Прошка скоро забывал эти хорошие советы, и его опять находили где-нибудь под вертевшимся колесом.
Раз ему машинист поручил наблюдать какой-то клапан у паровика – ослабла пружина, и машинист боялся, чтобы кого-нибудь не обожгло паром.
Дело было ранним утром. Прошка крепился, сколько мог, и кончил тем, что заснул на полу под самым клапаном. Машинист вспомнил о нем только тогда, когда из клапана вырвалась с оглушительным свистом струя горячего пара и наполнила всю машинную белой сырой мглой. Прошка был обварен паром, как рыба, и его без памяти привезли домой в таком виде, что Марковна никак не могла узнать своего Прошку. Лицо и шея у Прошки превратились в один сплошной пузырь, глаз не было видно, и кожа отставала от живого мяса лоскутьями.
Приехал заводский фельдшер, посмотрел больного, обложил его примочками и долго качал головой.
– Родимый мой… голубчик!.. Один ведь он у меня! – голосила Марковна, валяясь в ногах у фельдшера.
– Что же делать: сам виноват… Его на дело поставили, а он уснул. Будем лечить, может, и поправится.
– Да ведь мальчонка!.. Еще велико ли место! С кого взыскивать-то!.. И большой заснет в другой раз…
– Это уж не мое дело.
Дня через три Прошка как будто немного отошел и начал говорить. Федорка и Марковна не спали над ним ночей и думали, что он поправится.
Но эта надежда не сбылась: болезнь повернула круто назад, и Прошка опять впал в забытье и просыпался только затем, чтобы бредить.
Больше всего его беспокоил фабричный свисток: как только загудит, – больной мальчик порывался соскочить и начинал бредить фабрикой, искал шапку и свои коты.
Особенно была страшна последняя ночь.
Уставшая Марковна заснула на полу, а Федорка караулила больного. С утренним свистком она уходила на работу. С вечера Прошка сильно метался и бредил, а к утру затих. Федорка тоже чуть не заснула, но ее разбудил шепот больного:
– Фабрику… скорее… слышишь!..
Действительно, гудел свисток, сзывал на работу…
Вскочила Федорка, взглянула на Прошку, а он и дышать перестал.
Со смертью Прошки у старой Марковны не осталось больше никакой надежды.
Не осталось и у Федорки надежды вырваться с заводской поденщины.
Так и сгинула вся семья.

1 2 3 4