И вот мы отправились в Ниен'хак и выкопали весь кровавик – каждую горсточку, каждый камешек, все, что сумели найти. А когда настала зима и драконы уснули, мы бросили дженику в озеро – отравили его, – и раскололи кровавики на части так, чтобы на каждого дракона приходилось по куску.
Несколько слушателей прикрыли глаза и скрестили руки на груди.
Настал день пробуждения, и мы затаились в скалах и стали ждать. На закате драконы напились из озера, и тут же их охватила вялость и дурнота, и в страхе и муке кричали они: "О дети ветра и огня, что за беда постигла нас?" Когда же они утихли, мы подкрались поближе. И вот в ужасе мы увидели, что взрослые драконы просто лежали неподвижно, а детеныши были мертвы – все до единого. Многие из нас заколебались в тот горестный миг и захотели было отказаться от задуманного, но прочие отговорили их – они сказали, что все равно уже поздно. Кто знает, что сделают с нами разгневанные драконы?
Когда же драконы оправились от отравы, подле каждого из них стоял элим с кровавиком. Мы думали, что кровавики внушат драконам покорность, но этого не случилось. Звери обезумели. Мы пытались их успокоить, мы пели им песни, которым от них же и научились, – песни, которыми они утешали испуганных детенышей. Но это не помогло. Когда драконы пробудились, погибло пять сотен элимов: звери сожгли их, обратили в уголь; однако те, у кого были кровавики, не погибли – белое пламя драконьей ярости лишь омывало их, но не жгло. А тот, чей камень оказывался в огне, становился повелителем дракона, и дракон слушался его воли и его голоса, – и вот выходило так, что элим, камень и дракон с того момента оказывались неразделимы.
Мы оплакали погибших родичей и вместе с ними – гордых драконов, которые по нашему приказанию принялись сеять смерть и разрушение среди наших врагов. И пока мы не покинули убежища в горах и не огляделись, нам и в голову не приходило, на какую ужасную участь мы обрекли недругов. Земли кругом превратились в пустыню. Не было в тот год в Катании весны – лишь жаркое лето драконьего огня.
Но и на этом счет наших грехов не закончился. Одержав над пришельцами верх, мы решили было отпустить драконов на волю, но не знали, как это сделать. Когда мы уничтожили один камень, его дракон впал в буйство, и ничто не могло его усмирить. Мы перебирали все, что знали о драконах, мы прибегли к помощи всевозможных священнодействий, но ничего у нас не вышло. Бремя драконов было так ужасно, так невыносимо, что мы обратились за помощью к людям – а вдруг они знают, умеют или понимают что-то такое, что даст драконам свободу?
В Катании тогда оставалось всего двенадцать сенайских и удемских семейств – да-да, теперь-то вам ясно, к чему ведет наш рассказ. Умоляя их о прощении, мы поведали им о драконах и просили их помощи. Но, к нашему ужасу, люди не пожелали освобождать драконов. Нет. Они забрали камни себе и объявили, что сами будут повелителями драконов. Они не поверили, что, если драконам дать испить воды из Кир-Накай, звери станут разумными. Люди никогда не видели драконов во славе – они познали лишь гибельную их мощь. А бессловесную силу, охватывающую по временам сознание людей, – образы любви и радости, земли и огня, воды и мудрости, – они считали божественным откровением и не понимали, что это – язык драконов. Мы поведали людям имена семерых старших драконов – Тьясса, Велья и Ванир, Келдар и Аудун, Роэлан и Джодар, – но люди, как дети, верили в волшебство и дали эти имена своим богам. И они спрашивали: ведь драконы теперь под властью камней, почему же божественное присутствие как было, так и есть? Но ведь и божественное это присутствие слабело – время, безумие и война пожинали свой урожай! Драконы дичают, и боги молчат, и только элимам ведомо, почему это так!
Нарим взял у меня нетронутый кубок и, отставив его, жестом велел мне встать. Вслед за мною поднялись и остальные, и мы направились к черному провалу в задней стене, а Тарвил шел рядом со мной и продолжал рассказ.
С того проклятого дня у драконов больше не было детенышей, и теперь каждый погибший в бою дракон – невосполнимая для мира потеря. И чем дольше драконов не допускают к озерной воде, тем меньше надежды на то, что когда-нибудь они станут прежними. И чем дольше они пробудут под властью кровавиков, тем глубже станет их безумие.
Все эти годы мы доискивались, как искупить наше преступление и освободить драконов из-под власти камней. После лет хаоса люди переселялись на север, и все новые королевства основывали свое могущество на жестокости, начало которой положили мы, элимы. И вот тогда мы разошлись по свету в поисках ответа на наши вопросы. За пятьсот лет в нашей жизни не было ни проблеска надежды.
Но вот примерно двадцать три года назад мы прослышали о волнениях среди Всадников. Стало ясно, что Всадники по временам стали утрачивать власть над драконами. Любого человека, мужчину или женщину, распространявшего подобные слухи, казнили на месте, но мы, элимы, вездесущи и невидимы – ведь никто нас не замечает. Это Давин первым услышал певца, который называл себя слугой Роэлана и играл на арфе песни драконов и голосом невыносимо прекрасным пел об огненном озере…
Голос Тарвила затих. Нарим подтолкнул меня к темному круглому отверстию. Далеко-далеко впереди виднелось красно-золотое пятнышко огня. Холод охватил меня, словно кругом бушевала давешняя снежная буря. Мы шли к огненному кругу, и тут я споткнулся и подался назад, шепотом умоляя: "Пожалуйста, не надо, не надо больше…"
Нарим крепче сжал мне локоть.
– Мне ли не знать, как вам тяжко, – мягко произнес он в темноте. – Никто ничего не понимает про Мазадин, даже Искендар. Но вы проделали такой долгий путь и столько узнали, что теперь истина – часть вас. Это больно, это трудно, ведь в глубине души вы всегда это знали – с той самой ночи в саду вашего дядюшки. Нет, нельзя вас винить – что толку в знании, если понимания нет? Так идите, откройтесь пониманию, и ваше исцеление начнется…
Я шагнул навстречу алому пламени и оказался в небольшой долине, глядевшей на запад. В окружении крутых скал, в кольце гранитных берегов сияло озеро; хрустальную его поверхность устилал вечерний туман. Спускалось набрякшее багровое солнце. Алый отблеск на спокойной воде и клубящемся тумане и впрямь был похож на пламя, и казалось, что вся долина в огне… и в душе моей проснулись воспоминания о первых днях славы, когда я впервые услышал голос моего бога.
Я упал на колени на гранитный берег и беспомощно раскачивался, обхватив себя за плечи. Когда видение огненного озера предстало передо мною впервые, в детстве, я, помнится, плакал; теперь слез не было. Ничего теперь не было. Никогда я не понимал до конца, что заставляло меня так цепляться за жизнь тогда, в Мазадине, и после;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Несколько слушателей прикрыли глаза и скрестили руки на груди.
Настал день пробуждения, и мы затаились в скалах и стали ждать. На закате драконы напились из озера, и тут же их охватила вялость и дурнота, и в страхе и муке кричали они: "О дети ветра и огня, что за беда постигла нас?" Когда же они утихли, мы подкрались поближе. И вот в ужасе мы увидели, что взрослые драконы просто лежали неподвижно, а детеныши были мертвы – все до единого. Многие из нас заколебались в тот горестный миг и захотели было отказаться от задуманного, но прочие отговорили их – они сказали, что все равно уже поздно. Кто знает, что сделают с нами разгневанные драконы?
Когда же драконы оправились от отравы, подле каждого из них стоял элим с кровавиком. Мы думали, что кровавики внушат драконам покорность, но этого не случилось. Звери обезумели. Мы пытались их успокоить, мы пели им песни, которым от них же и научились, – песни, которыми они утешали испуганных детенышей. Но это не помогло. Когда драконы пробудились, погибло пять сотен элимов: звери сожгли их, обратили в уголь; однако те, у кого были кровавики, не погибли – белое пламя драконьей ярости лишь омывало их, но не жгло. А тот, чей камень оказывался в огне, становился повелителем дракона, и дракон слушался его воли и его голоса, – и вот выходило так, что элим, камень и дракон с того момента оказывались неразделимы.
Мы оплакали погибших родичей и вместе с ними – гордых драконов, которые по нашему приказанию принялись сеять смерть и разрушение среди наших врагов. И пока мы не покинули убежища в горах и не огляделись, нам и в голову не приходило, на какую ужасную участь мы обрекли недругов. Земли кругом превратились в пустыню. Не было в тот год в Катании весны – лишь жаркое лето драконьего огня.
Но и на этом счет наших грехов не закончился. Одержав над пришельцами верх, мы решили было отпустить драконов на волю, но не знали, как это сделать. Когда мы уничтожили один камень, его дракон впал в буйство, и ничто не могло его усмирить. Мы перебирали все, что знали о драконах, мы прибегли к помощи всевозможных священнодействий, но ничего у нас не вышло. Бремя драконов было так ужасно, так невыносимо, что мы обратились за помощью к людям – а вдруг они знают, умеют или понимают что-то такое, что даст драконам свободу?
В Катании тогда оставалось всего двенадцать сенайских и удемских семейств – да-да, теперь-то вам ясно, к чему ведет наш рассказ. Умоляя их о прощении, мы поведали им о драконах и просили их помощи. Но, к нашему ужасу, люди не пожелали освобождать драконов. Нет. Они забрали камни себе и объявили, что сами будут повелителями драконов. Они не поверили, что, если драконам дать испить воды из Кир-Накай, звери станут разумными. Люди никогда не видели драконов во славе – они познали лишь гибельную их мощь. А бессловесную силу, охватывающую по временам сознание людей, – образы любви и радости, земли и огня, воды и мудрости, – они считали божественным откровением и не понимали, что это – язык драконов. Мы поведали людям имена семерых старших драконов – Тьясса, Велья и Ванир, Келдар и Аудун, Роэлан и Джодар, – но люди, как дети, верили в волшебство и дали эти имена своим богам. И они спрашивали: ведь драконы теперь под властью камней, почему же божественное присутствие как было, так и есть? Но ведь и божественное это присутствие слабело – время, безумие и война пожинали свой урожай! Драконы дичают, и боги молчат, и только элимам ведомо, почему это так!
Нарим взял у меня нетронутый кубок и, отставив его, жестом велел мне встать. Вслед за мною поднялись и остальные, и мы направились к черному провалу в задней стене, а Тарвил шел рядом со мной и продолжал рассказ.
С того проклятого дня у драконов больше не было детенышей, и теперь каждый погибший в бою дракон – невосполнимая для мира потеря. И чем дольше драконов не допускают к озерной воде, тем меньше надежды на то, что когда-нибудь они станут прежними. И чем дольше они пробудут под властью кровавиков, тем глубже станет их безумие.
Все эти годы мы доискивались, как искупить наше преступление и освободить драконов из-под власти камней. После лет хаоса люди переселялись на север, и все новые королевства основывали свое могущество на жестокости, начало которой положили мы, элимы. И вот тогда мы разошлись по свету в поисках ответа на наши вопросы. За пятьсот лет в нашей жизни не было ни проблеска надежды.
Но вот примерно двадцать три года назад мы прослышали о волнениях среди Всадников. Стало ясно, что Всадники по временам стали утрачивать власть над драконами. Любого человека, мужчину или женщину, распространявшего подобные слухи, казнили на месте, но мы, элимы, вездесущи и невидимы – ведь никто нас не замечает. Это Давин первым услышал певца, который называл себя слугой Роэлана и играл на арфе песни драконов и голосом невыносимо прекрасным пел об огненном озере…
Голос Тарвила затих. Нарим подтолкнул меня к темному круглому отверстию. Далеко-далеко впереди виднелось красно-золотое пятнышко огня. Холод охватил меня, словно кругом бушевала давешняя снежная буря. Мы шли к огненному кругу, и тут я споткнулся и подался назад, шепотом умоляя: "Пожалуйста, не надо, не надо больше…"
Нарим крепче сжал мне локоть.
– Мне ли не знать, как вам тяжко, – мягко произнес он в темноте. – Никто ничего не понимает про Мазадин, даже Искендар. Но вы проделали такой долгий путь и столько узнали, что теперь истина – часть вас. Это больно, это трудно, ведь в глубине души вы всегда это знали – с той самой ночи в саду вашего дядюшки. Нет, нельзя вас винить – что толку в знании, если понимания нет? Так идите, откройтесь пониманию, и ваше исцеление начнется…
Я шагнул навстречу алому пламени и оказался в небольшой долине, глядевшей на запад. В окружении крутых скал, в кольце гранитных берегов сияло озеро; хрустальную его поверхность устилал вечерний туман. Спускалось набрякшее багровое солнце. Алый отблеск на спокойной воде и клубящемся тумане и впрямь был похож на пламя, и казалось, что вся долина в огне… и в душе моей проснулись воспоминания о первых днях славы, когда я впервые услышал голос моего бога.
Я упал на колени на гранитный берег и беспомощно раскачивался, обхватив себя за плечи. Когда видение огненного озера предстало передо мною впервые, в детстве, я, помнится, плакал; теперь слез не было. Ничего теперь не было. Никогда я не понимал до конца, что заставляло меня так цепляться за жизнь тогда, в Мазадине, и после;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99