Приступая к десерту – фиги и сыр, она вспомнила о несчастном омлете, который не могла доесть в тот день, когда была на приеме в клинике. Эта мысль потянула за собой другие; дым, сквер, Каванаг, ее последнее посещение церкви, и при мысли о церкви ее охватило жгучее желание еще раз взглянуть на это место, раньше чем оно исчезнет навсегда. Может быть, уже поздно. Тела, наверное, уже упакованы и перенесены, склеп освобожден и вычищен; его стены разворочены. Но она должна увидеть это своими глазами.
Даже после такой обильной пищи, которая свалила бы ее с ног всего несколько дней назад, она, отправляясь к Церкви Всех Святых, чувствовала себя необычайно легко, как будто была пьяна. Это было не то слезливо-сентиментальное опьянение, как с Митчем, а эйфория, от которой она ощущала себя почти неуязвимой, как если бы нашла, наконец, в себе нечто яркое и несокрушимое, и ничто уже не могло принести ей вреда.
Она ожидала увидеть Церковь Всех Святых в руинах, но руин не было. Здание еще стояло, стены были нетронуты, голые балки упирались в небо. Возможно, подумала она, его и нельзя разрушить, может быть, она и оно – суть бессмертная двойня. Ее подозрения укрепились, когда она увидела, что церковь привлекла новую толпу – служителей культа. Полицейская охрана была утроена с тех пор, как она была здесь в последний раз, а брезентовая завеса перед входом в склеп, теперь представляла собой обширный тент, поддерживаемый строительными лесами, полностью скрывающий все крыло здания. Служители алтаря, стоящие в непосредственной близости к тенту, были в масках и перчатках, священники – немногие избранные, кто действительно был допущен в святую святых, – носили глухой защитный костюм.
Она смотрела из-за заграждения: крестные знамения и земные поклоны среди посвященных, окропление тех, в костюмах, когда они появлялись из-за тента, тонкий дымок воскуриваемых благовоний, наполняющий воздух запахом ладана.
Кто-то из зевак расспрашивал полицейского.
– Зачем эти костюмы?
– На случай, если там зараза, – последовал ответ.
– После стольких лет?
– Неизвестно, что там может быть.
– Но ведь болезни не могут сохраняться так долго.
– Это чумная яма, – сказал полицейский. – Они просто принимают меры предосторожности.
Элейн слушала их разговор, и язык ее так и чесался. Она могла бы прояснить все в нескольких словах. В конце концов, она была живым доказательством того, что какая бы бубонная чума ни свела этих людей в могилу, она более не опасна. Она дышала этим смрадом, она прикасалась к этим заплесневелым трупам, и она была сейчас здоровее, чем раньше. Но ведь они не скажут спасибо за ее откровения, не так ли? Они слишком поглощены своими ритуалами, может быть, даже возбуждены от прикосновения к этим ужасам, и их суета только разжигается от того, что смерть еще жива там. Она не будет столь неучтивой, чтобы портить им удовольствие откровениями о своем исключительном здоровье.
Вместо этого она развернулась спиной к этим священникам с их ритуалами и струями ладана, и пошла прочь от сквера. Когда она оторвалась от своих мыслей, то заметила знакомую фигуру, наблюдавшую за ней с угла соседней улицы. Встретившись с ней взглядом, фигура скрылась, но без всяких сомнений это был Каванаг. Она окликнула его и пошла к углу, но он, опустив голову, быстро удалялся. Она снова его окликнула, теперь он повернулся с приклеенной к лицу фальшивой улыбкой и зашагал обратно, приветствуя ее.
– Вы слышали, что они там нашли? – спросила она его.
– О, да, – ответил он. Несмотря на некоторую близость, установившуюся между ними во время последней встречи, сейчас ей припомнилось первое впечатление о нем как о человеке, не очень знакомом с чувствами.
– Теперь вам уже не получить своих камней, – сказала она.
– Похоже, вы правы, – ответил он без всякого сожаления.
Ей хотелось рассказать ему, что она собственными глазами видела чумную яму, надеясь, что от этой новости его лицо просветлеет, но угол этой солнечной улицы был неподходящим местом для таких разговоров. Кроме того, он, кажется, и сам обо всем знал. Он так странно смотрел на нее, от теплоты их предыдущей встречи не осталось и следа.
– Зачем вы вернулись сюда? – спросил он.
– Просто чтобы посмотреть.
– Я польщен.
– Польщены?
– Тем, что моя тяга к гробницам заразительна.
Он все смотрел на нее, и она, взглянув в его глаза, ощутила, насколько они холодны, и как неподвижно они блестят. Как будто стеклянные, подумала она, а кожа, как чехол, плотно обтягивающий череп.
– Мне пора идти, – сказала она.
– По делам или просто так?
– Ни то, ни другое. Кое-кто из моих друзей болен.
– Вот как…
Было такое впечатление, что ему не терпится уйти, что только опасения показаться нелепым удерживают его от того, чтобы убежать.
– Может быть, еще увидимся, – сказала она. – Когда-нибудь.
– Не сомневаюсь, – с готовностью ответил он и пошел прочь. – А вашим друзьям – мои наилучшие пожелания.
* * *
Даже если бы она захотела передать эти пожелания Рубену и Соне, она не смогла бы этого сделать. До Гермионы она не дозвонилась, и до остальных тоже. Самое большее, что ей удалось, – это оставить запись на автоответчике Рубена.
То ощущение легкости, которое она чувствовала днем, ближе к вечеру стало сменяться какой-то дремотой. Она еще раз поела, но это странное заторможенное состояние не проходило. Чувствовала она себя хорошо, ощущение неуязвимости, которое пришло к ней раньше, оставалось таким же сильным. Но иногда она обнаруживала, что стоит на пороге комнаты, не понимая, как туда попала, или, глядя на вечернюю улицу, не была уверена, то ли она наблюдает, то ли за ней. Впрочем, она была вполне довольна сама собой, как и мухи, все еще жужжавшие несмотря на сумерки.
Около семи вечера она услышала звук подъезжающей машины и затем звонок в дверь. Она подошла к своей двери, но не вышла открывать в подъезд. Это, должно быть, опять Гермиона, а ей не хотелось снова заводить эти грустные разговоры. Не нужна ей ничья компания, разве только мушиная.
В дверь звонили все настойчивей, но чем больше звонили, тем тверже она решила не открывать. Она присела возле двери и начала вслушиваться в разговоры на лестнице. Это была не Гермиона, это был кто-то незнакомый. Теперь они последовательно обзванивали все квартиры на верхних этажах, пока мистер Прюдо не спустился из своей квартиры и не открыл им дверь, что-то бормоча на ходу. Из их разговоров она уловила только, что дело очень срочное, но ее возбужденный мозг не хотел вдаваться в детали. Они настояли, чтобы Прюдо впустил их в подъезд, подойдя к ее квартире, тихонько постучали и позвали ее по имени. Она не отвечала. Они еще постучали, сетуя на свою неудачу. Интересно, подумала она, слышат ли они ее улыбку в темноте?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31