– Спрашиваю только для того, чтобы понимать, насколько плохи твои дела. Скажи, рубиновые копи, про которые болтают, будто Петрович их нашел на северах, – они существуют?
Крылов беспомощно улыбнулся. Он хорошо помнил правило хиты, по которому о больших находках не положено говорить и не положено спрашивать. Но Фарид продолжал смотреть, нависая над засыпанной сахаром клеенкой. Тогда Крылов несколько раз кивнул, качаясь вместе с табуреткой над какой-то сонной бездной и странно заходясь сердцем. Он бы многое отдал сейчас за предельную простоту жизни. Но отдавать ему, выходит, было совершенно нечего.
– Значит, так, – угрюмо произнес потемневший Фарид, – теперь выполняй, что я скажу. Никого больше не ищи. Никого не выслеживай. Сиди тихо, жди Василия Петровича, только с ним говори и разбирайся. Ну, а если что случится – быстро беги к дяде Фариду, никуда не сворачивая.
***
Разумеется, Крылов Фарида не послушал.
Он честно пытался освободиться от женщины, незаконно, безо всякого права, им завладевшей. Мысленно он находил в Татьяне массу недостатков. Но как только прекращалась эта адская работа (чем-то напоминавшая усилия зашить прямо на себе безнадежно изорванную одежду), как образ немедленно восстанавливался. Похоже, этому образу нельзя было нанести ни малейшего вреда.
Урон терпел один Крылов. С одной стороны, ему было бесконечно лестно предательство Татьяны: только Крылов понимал, что такое отдать любовнику ключи от убежища мужа, пусть даже не сообщая адреса. С другой стороны, ощущение, будто в собственной его квартире кто-то бывает в его отсутствие, многократно усилилось. Почему-то при уборке набиралось слишком много мусора: столько не могло получаться в полупустом помещении и от одного человека. Заметая в совок порождаемую этим пространством призрачную пыль, в которой не было ничего земляного, Крылов обнаруживал в ней лепестки целлофана, какие-то комочки сморщенной гнили, мелкие железки, объяснить происхождение которых было невозможно. На всякий случай он проинспектировал запасные ключи, всегда хранившиеся внутри квартиры, никогда из нее не выносившиеся. В гулком ящике легкой оранжевой тумбы болтались две запасные, вощеными шнурками обкрученные связки: вместе с комплектом, который носил с собой Крылов, получалось три. Но ему почему-то мерещилось, что изначально их было четыре.
Поглощенный всеми этими переживаниями, он на какое-то время совершенно забыл про Тамару, точно ее никогда не было на свете.
Он уже почти не смотрел телевизор, по которому вместо новостей теперь крутили старые фильмы. Изредка оставаясь у матери, он машинально прошаривал каналы и натыкался то на кваканье голливудской комедии, то на павлиний вопль очередной певички, одетой в сеточки и блестки. Заслышав бравурный марш «Покойника года» и увидав во весь экран мерцающую, обрамленную засахаренными локонами физиономию Дымова, Крылов уже хотел нажать на кнопку пульта. Но тут Дымов отплыл, открылась рукоплещущая студия с зеркальным полом, на который как раз вступала, смело ставя туфли на свое танцующее отражение, великолепная Тамара.
Видимо, начинался тот самый эфир, по поводу которого так долго велись переговоры. Чувствуя тягостное раздражение и странную покинутость оттого, что все происходящее его больше не касается, Крылов приготовился смотреть. Тамару со всем почетом препроводили в кресло главного гостя – тяжеленное сооружение темного дерева, без подлокотников и с готической спинкой, чей не различимый для глаза угол наклона, как было известно Крылову, не позволял сидящему распрямиться. Тамара, однако, сумела сесть красиво, скрестив светлые ноги и держась прямой спиной в неуловимом миллиметре от пригибающей доски. На ней было незнакомое Крылову пламенистое платье, в высоко заколотых волосах что-то рассыпчато взблескивало – сквозь пыльное стекло экрана подробностей было не разглядеть.
Камера прошлась по студии, и Крылову крайне не понравился состав приглашенных. В первых рядах не было ни одного значительного, холеного лица, то есть ни одного серьезного оппонента, способного гарантировать своим присутствием вменяемый уровень шоу. Лица были сплошь народные, простые, все с глубоким оттиском неудовольствия, который не разглаживался от вызываемых Дымовым умиленных улыбок. Преобладали женщины лет сорока, с тонкими наслюненными бровками и лучистыми ресничками, словно нарисовавшие косметикой собственные юные мордочки на той широкой и пористой массе, которая имелась ныне в их распоряжении. Все это вместе напоминало заводское профсоюзное собрание. Декоративные гробы, в очертаниях которых было что-то военно-морское, корабельное, плавали по воздуху, резными кормами вперед, приводимые в движение сложной системой серебристых блоков и шнуров. Голенастые девицы, исполняющие в программе танцевальные номера, щеголяли на этот раз в шелковых буденновках, коротюсеньких жакетках, усаженных крупными красными орденами, и в умопомрачительных сетчатых колготках.
– А теперь встречаем наших экспертов! – праздничным голосом провозгласил ангелоподобный Дымов. – Андрей Андреич Горемыко, кандидат технических наук!
Вызванный господин робко раздвинул бисерную завесу, из-за которой появлялись гости, высунулся до половины, затем вышел весь. Телом, узким в плечах и равномерно расширявшимся от подмышек, он напоминал какого-то крупного грызуна; седая полоска растительности маскировала, как могла, отсутствие подбородка, вместо которого свисал мешок. Вид у господина Горемыко был дрессированный. Осторожно, приставными шажками, эксперт пересек предательское зеркало и сел, вцепившись двумя руками в края квадратного столика, на котором у него лежали какие-то папки.
– И председатель Рифейского женского комитета, депутат городского собрания Аделаида Валентиновна Семянникова! – выкрикнул Дымов, перекрывая бешеный, как взлет тяжелой голубиной стаи, взрыв аплодисментов.
Госпожа Семянникова, несомненно, была в отличной форме. О борта и лацканы превосходно отутюженного френча можно было порезаться, голова, вбитая в плечи, сидела крепко, не оторвешь. Если бы Крылов по какой-то причине создавал для личного пользования образ врага, он не смог бы вообразить ничего лучше этих радостных глаз навыкате, этой щучьей улыбки. Усевшись за столик, симметричный горемыковскому, Аделаида залпом выпила стакан минеральной воды и тут же, обмахиваясь платочком, выпила еще.
– У нас сегодня особенный эфир, – начал Митя вкрадчиво и необычно для него литературно. – К нам пожаловал гость, которого мы ждали с тех пор, как открылась наша программа. Госпожа Тамара Крылова известный в городе человек. Ее знают как блистательную светскую львицу и щедрую благотворительницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143