– Нет. Они хорошие. Лижутся. Я их все время поила, семь дней.
– Семь дней мы в этом колхозе жили, – пояснил Вася. – И я там телятник строил, а Андрюшка в лесу под дождем блукал!
Андрей схватил Васю за плечи и опрокинул его с лавочки. Поднялся хохот.
– А потом мы пришли в Киев, – начала Фатьма.
Но Сима тотчас захотела рассказать об этом сама:
– Я… то есть мы с Артемием сразу пошли в обком комсомола, нас устроили в общежитие. И потом ходили везде, ездили.
– Памятник Шевченко видели! – подхватила Фатьма, которой никак не удавалось вставить словечко.
И опять зашумели рассказы о том, какой красивый Киев, какой широкий Днепр, как ездили по Днепру на пароходе и как ходили в музей…
Вдруг вышла из своего дворницкого домика Дарима и прервала все это необычайное, пестрое, озаренное весельем и смехом повествование.
– Картошка сварилась, идите картошку есть! – сказала она. – Целый таган, на всех хватит!
Ребята гурьбой ввалились в тесную квартирку Даримы и, увидев дымящуюся на столе гору картошки да красную гору помидоров, да горку зеленых огурцов, захлопали в ладоши и запели громкую песню, которую пели у костра в лесу:
Ах ты, милая картошка-тошка-тошка!
И бросились занимать места у стола.
Зина слушала рассказы, все было ей интересно. Этот невиданный мир, в котором побывали ребята, пахнул на нее теплыми запахами лесов и полей, он немного ошеломил ее. Зина была счастлива, что все ее друзья привязаны к ней так же крепко, как и до разлуки, и даже крепче, – они почувствовали ее отсутствие, она была нужна им и там, в тех заманчивых, полных неожиданностей и открытий краях.
– Ты все время была с нами, – сказала Фатьма, обжигаясь картошкой, – все время!
– Да, правда, – подтвердила Шура, – ты бы нарисовала моих телят.
– И мой телятник, – добавил Вася.
– И молочка попила бы с нами парного, – сказал Гришка Брянцев, – прямо тепленького!
– И у костра с нами поночевала бы, – отозвался Андрей. – Эх, хорошо, костер пригаснет, а ты лежишь и смотришь на небо, а там звезды, звезды мигают, переливаются…
– А крупа из мешка в это время рассыпается, – сказал Вася.
– Почему крупа?
Оказывается, Андрей, заглядевшись на звезды, вытянул свои длинные ноги и опрокинул корзинку, в которой лежала приготовленная к утру крупа. И снова воспоминания, рассказы, смех…
И все-таки Зине чего-то не хватало в этих рассказах. Почему-то имя Артемия звучало не так часто, как ей хотелось бы. Вспоминал ли он о ней? Ну хоть изредка? Ей хотелось знать о нем все, все: и как он идет с рюкзаком за спиной, и как он узнает дорогу по азимуту, и как он учит ребят разжигать костры, и как он разговаривает с колхозниками. И уже она сама еще раз хотела спросить – а что же Артемий, как он отнесся к тому, что крупа рассыпалась? – как открылась дверь и сам Артемий, коричневый, светловолосый и темноглазый, со знакомым светлым шрамчиком над бровью, появился в комнате.
Ребята заорали «ура». Сейчас же задвигались, гремя стульями, чтобы освободить ему место, начали придвигать ему картошку, помидоры, огурцы…
– Спасибо, ребята, – сказал Артемий и подсел к столу. – А я ведь, по совести сказать, пришел узнать, как жила тут без нас вот эта беленькая девочка, – он указал глазами на Зину, – и как она выполняла свой долг.
Зина так и загорелась румянцем; она не знала, куда ей деться, от смущения картошка выпала у нее из руки и свалилась под стол. Ребята подняли смех.
Но Артемий повторил свой вопрос, серьезно глядя в ее светло-серые, очерченные черными короткими ресничками глаза:
– Ты сделала то, для чего осталась, Зина?
Зина ответила не сразу. Она хотела ответить так, чтобы это было по-настоящему правдой. И, мгновенно перебрав в уме недавнее прошлое – выздоровевшая Изюмка, пионерский двор, успокоившийся Антон, Яшка, устроенный в интернат, – она ответила спокойно и твердо:
– Да. Сделала.
Вернувшись домой, она застала Антона около наволочки с орехами. Он в восторге вынимал орехи горстями и клал их на стол – он никогда не видел, чтобы они были в таких хорошеньких шершавых оберточках с мохнатой бахромой.
– Зина, Зина, иди сюда скорей, гляди-ка, кто это принес нам орехов?!
Зина взъерошила его светлый чубик.
– Это наши ребята принесли. Прямо из леса, из самого настоящего леса, – ответила она. – У нас с тобой, оказывается, очень много друзей, Антон! И знаешь что? Возьми-ка побольше орехов да отнеси своим товарищам, угости их.
Антон живо набил карманы орехами и умчался. Зина закрыла дверь. Ей необходимо было остаться одной, чтобы разобраться в своих чувствах, чтобы хоть как-то справиться со своей радостью, которая не умещалась в сердце. Он пришел узнать, как она жила! Он помнил, он не забывал! Он пришел, чтобы узнать!
Зина ходила по комнате, прижимая руки к своим горячим щекам. Ей хотелось смеяться, скакать, петь!
Неожиданно припомнилась песенка, которую они пели с мамой, когда Зина была еще совсем-совсем маленькой:
Отчего мне весело?
Потому что солнышко, Потому что солнышко Глянуло в оконушко!
Отчего мне весело?
Оттого что песенка, Оттого что песенка Села к нам на лесенку!
Почему мне весело?
Улица вся светится, А на этой улице Кто-нибудь да встретится!
Мама! Грустная милая улыбка ее, светлые ласковые глаза… Она умерла, и лишь немногим больше двух лет прошло с тех пор, а вот Зина уже и веселится и поет!.. А ведь она так отчаивалась тогда, думала, что после такого горя она уже никогда и не улыбнется больше. Какая страшная это была ночь, когда пришла «скорая помощь» и увезла маму в больницу. И еще страшнее было утро, когда пришел из больницы отец с почерневшим от горя лицом и сказал, что мама умерла… Как они все плакали, какой беспросветной казалась им жизнь!
А нынче?!
Зина омрачилась, притихла, задумалась… Она подошла к маленькому портрету мамы, висевшему в спаленке. Мамины глаза улыбались Зине, они все видели, эти глаза, все понимали.
И снова мама стояла здесь, около Зины, и снова ласково говорила с ней.
«Не надо так омрачать свою жизнь, Зина, – говорила она. – Живым надо жить. Надо работать, веселиться, любить друг друга. Это закон природы. Я знаю, что я, твоя мама, у тебя всегда и в сердце и в памяти. Но неужели ты думаешь, что мне было бы приятно, если бы ты всегда грустила и никогда бы ничему не радовалась? Любимые мои, меня нет с вами, но я всегда была счастлива вашим счастьем и радостна вашей радостью. Радуйся, дочка, жизни, не упрекай себя…»
«Хорошо, мамочка, хорошо, – мысленно ответила Зина своей маме. – Только ты знай одно, что я никогда не забываю о тебе, и никогда я тебя не забуду, и никогда не перестану тебя любить, и всегда-всегда ты будешь нам нужна… И если я веселюсь, то не думай, что я про тебя уже забыла! Но я сегодня так счастлива, мамочка, так счастлива!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58