К его удивлению, граф не только не рассердился, но даже как будто не заметил этого вопиющего промаха.
— Да, — кивнул он, — не удалась наша охота… Едва мы выехали, как нас догнал слуга с телеграммой. Неотложные дела призывали барона в город. Мы сразу повернули лошадей, не успели даже егерей предупредить… Заехали только ко мне, чтобы Владимир Андреевич мог переодеться и взять денег на дорогу, и сразу на станцию…
Ободренный тем, что граф разговаривает с ним дружелюбно, управляющий позволил себе улыбнуться.
— Вот егеря, должно быть, удивились… Охота без охотников!
Ланге улыбнулся в ответ.
— Потом мне пришлось чуть ли не извиняться перед ними! Что поделаешь, с этой публикой надо быть дипломатом, если хочешь иметь пристойную охоту…
— Ох, ох… Надеюсь, у его милости все хорошо.
— И я надеюсь… Так вот, любезный, что он просил меня передать вам. Во-первых, он скоро вернется в Нимандштайн, так чтобы к его приезду все было готово…
— Но как скоро, ваше сиятельство?
— Этого я не знаю. Скоро… И второе, более деликатного свойства.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Возможно барона станет разыскивать Елена Андреевна. Его же дела не позволяют ему пока увидеться с ней или сообщить ей о себе. Словом, если вы получите от нее телеграмму… Или другое послание… Ничего не отвечать, немедленно известить меня. Вы поняли?
— Да, ваше сиятельство.
— Если же она приедет, ничего ей не говорите. Пошлите за мной. Я сам с ней поговорю.
— Да, ваше сиятельство.
— Ну что ж, вот и превосходно… Это все, друг мой.
Возвращаясь к себе, Ланге думал о Елене. Конечно, он уже знал, как объяснить ей отсутствие и молчание Кордина, но насколько убедительными покажутся ей эти объяснения, он знать не мог, и это его тревожило.
Однако тревожился он понапрасну. Ему не суждено было ни увидеть ее, ни получить какие-либо известия о ней.
8.
В два часа ночи во всем громадном доме Елены Кординой, занимавшем едва ли не целый квартал, светилось одно-единственное окно маленькой комнаты на первом этаже. В доме почти никого не оставалось. Елена рассчитала всех слуг, кроме горничной Наташи, преданной ей беззаветно и удостоенной абсолютного доверия.
Запоздалые гуляки, проезжавшие мимо в своих экипажах, опасливо косились на дом. Прежде он привлекал внимание веселыми огнями, музыкой до утра, карнавальным шумом, рядами лакированных карет у подъезда… Дурная слава, влачившаяся за этим домом, делала его притягательным и возбуждала всеобщее любопытство. Теперь же темный и безмолвный дом просто пугал. Он походил на роскошный корабль, некогда полный жизни, энергии, блеска, а ныне покинутый командой и пассажирами, угрюмо дрейфующий в ночном океане в ожидании окончательной гибели.
В четверть третьего возле дома остановился закрытый экипаж. Еще молодой, но начинающий уже лысеть человек в строгом деловом костюме ступил на мостовую, подошел к светящемуся окну и постучал в стекло. Это был адвокат Михаил Маркович Визер, личный поверенный Елены Кординой. Она доверяла ему не меньше, чем Наташе, но основывалось это доверие не столько на безупречности Михаила Марковича, сколько на размерах гонораров, получаемых им от Елены.
Наташа провела Визера в комнату. Здесь все было убрано черным, в черном была и сама хозяйка. Трудно было узнать в ней прежнюю Елену Кордину. Она похудела, подурнела, осунулась. Черты ее лица заострились, лоб пересекла резкая вертикальная морщина. Глаза утратили живость и тот затаенный мягкий свет, который так покорял в ней. Она словно постарела на много лет.
Адвокат почтительно поздоровался, присел на край стула.
— Все ли готово, Михаил Маркович? — бесцветным голосом осведомилась Елена.
— Я привез новые паспорта для вас и Наташи, — сказал адвокат, — что же касается ваших распоряжений относительно денег…
Слабым взмахом руки Елена прервала его.
— Тут я всецело полагаюсь на вас. Но могу ли я так же безоговорочно положиться на вас и в другом?
— В чем именно? — спросил адвокат, предупредительно подавшись вперед.
— В самом главном. Кроме Наташи, вы — единственный человек, кто знает мое новое имя, единственный, кто знает, как меня можно будет разыскать. Могу ли я быть уверена, что никогда, ни при каких условиях об этом не узнает мой брат?
— Вы можете быть совершенно уверены, что он не узнает об этом от меня, — произнес Михаил Маркович с оттенком упрека. — Но само собой разумеется, не в моих силах предсказать, что он вообще предпримет и к чему это приведет.
Елена кивнула в знак того, что считает тему исчерпанной. Она встала, подошла к каминной полке, взяла стоявшую там шкатулку и открыла крышку. Ее взгляд скользнул по золотой пластине. «Свет истины в полуденном огне»…
Владимир никогда не узнает истины, страшной правды о том, что случилось с ней. Она исчезнет не только из города, но и из его жизни, как и из жизни всех, кто ее знал. Он бросится к доктору Франку, но доктор Франк будет молчать. Будут молчать и сестры милосердия — деньги Елены по-прежнему всесильны. Владимир узнает лишь то, что ребенок родился мертвым… И то, что сестра просила не искать ее.
Конечно, он будет искать. Половину всех своих денег она оставляет ему, и можно не сомневаться, что немалую часть этих денег он истратит на поиски… Но он не найдет.
— Елена Андреевна, — негромко позвал адвокат.
— А?
— Нам пора ехать…
— Да… Сейчас.
Елена осторожно закрыла крышку шкатулки. Только эту шкатулку она увезет с собой в память о брате, о возлюбленном… С которым не встретится уж больше на Земле.
Такой встрече не бывать, она это знала… Но она ошибалась, думая, что ее воля станет причиной тому.
Подлинной и окончательной причиной была другая встреча — та, которой не смог избежать Владимир Кордин.
Встреча с Хогортом.
9.
Лучик утреннего солнца, многократно отразившись от зеркал, упал на лицо Бориса Багрянцева. Борис поморщился, перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть, но что-то мешало ему. Какое-то ощущение… Неудобства? Да нет, ему было удобно. Но все же он чувствовал что-то такое… Как будто он лежит не в своей постели.
Борис открыл глаза и сел…
Потом он открыл глаза еще шире.
Он находился в совершенно незнакомой комнате… Но не просто в незнакомой комнате. Как в музее, черт!
Кровать в центре, на которой он сидел, уж точно была музейным произведением искусства, с резными спинками, украшенными деревянными головами не то грифонов, не то других каких-то сказочных чудищ. И еще балдахин сверху… Из-за этого балдахина Борис мог видеть только часть расписного потолка. На стене справа, между двумя громадными окнами с полузакрытыми портьерами, размещалось мозаичное панно или фреска, как это там называется. Изображала эта фреска четырех всадников Апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Да, — кивнул он, — не удалась наша охота… Едва мы выехали, как нас догнал слуга с телеграммой. Неотложные дела призывали барона в город. Мы сразу повернули лошадей, не успели даже егерей предупредить… Заехали только ко мне, чтобы Владимир Андреевич мог переодеться и взять денег на дорогу, и сразу на станцию…
Ободренный тем, что граф разговаривает с ним дружелюбно, управляющий позволил себе улыбнуться.
— Вот егеря, должно быть, удивились… Охота без охотников!
Ланге улыбнулся в ответ.
— Потом мне пришлось чуть ли не извиняться перед ними! Что поделаешь, с этой публикой надо быть дипломатом, если хочешь иметь пристойную охоту…
— Ох, ох… Надеюсь, у его милости все хорошо.
— И я надеюсь… Так вот, любезный, что он просил меня передать вам. Во-первых, он скоро вернется в Нимандштайн, так чтобы к его приезду все было готово…
— Но как скоро, ваше сиятельство?
— Этого я не знаю. Скоро… И второе, более деликатного свойства.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Возможно барона станет разыскивать Елена Андреевна. Его же дела не позволяют ему пока увидеться с ней или сообщить ей о себе. Словом, если вы получите от нее телеграмму… Или другое послание… Ничего не отвечать, немедленно известить меня. Вы поняли?
— Да, ваше сиятельство.
— Если же она приедет, ничего ей не говорите. Пошлите за мной. Я сам с ней поговорю.
— Да, ваше сиятельство.
— Ну что ж, вот и превосходно… Это все, друг мой.
Возвращаясь к себе, Ланге думал о Елене. Конечно, он уже знал, как объяснить ей отсутствие и молчание Кордина, но насколько убедительными покажутся ей эти объяснения, он знать не мог, и это его тревожило.
Однако тревожился он понапрасну. Ему не суждено было ни увидеть ее, ни получить какие-либо известия о ней.
8.
В два часа ночи во всем громадном доме Елены Кординой, занимавшем едва ли не целый квартал, светилось одно-единственное окно маленькой комнаты на первом этаже. В доме почти никого не оставалось. Елена рассчитала всех слуг, кроме горничной Наташи, преданной ей беззаветно и удостоенной абсолютного доверия.
Запоздалые гуляки, проезжавшие мимо в своих экипажах, опасливо косились на дом. Прежде он привлекал внимание веселыми огнями, музыкой до утра, карнавальным шумом, рядами лакированных карет у подъезда… Дурная слава, влачившаяся за этим домом, делала его притягательным и возбуждала всеобщее любопытство. Теперь же темный и безмолвный дом просто пугал. Он походил на роскошный корабль, некогда полный жизни, энергии, блеска, а ныне покинутый командой и пассажирами, угрюмо дрейфующий в ночном океане в ожидании окончательной гибели.
В четверть третьего возле дома остановился закрытый экипаж. Еще молодой, но начинающий уже лысеть человек в строгом деловом костюме ступил на мостовую, подошел к светящемуся окну и постучал в стекло. Это был адвокат Михаил Маркович Визер, личный поверенный Елены Кординой. Она доверяла ему не меньше, чем Наташе, но основывалось это доверие не столько на безупречности Михаила Марковича, сколько на размерах гонораров, получаемых им от Елены.
Наташа провела Визера в комнату. Здесь все было убрано черным, в черном была и сама хозяйка. Трудно было узнать в ней прежнюю Елену Кордину. Она похудела, подурнела, осунулась. Черты ее лица заострились, лоб пересекла резкая вертикальная морщина. Глаза утратили живость и тот затаенный мягкий свет, который так покорял в ней. Она словно постарела на много лет.
Адвокат почтительно поздоровался, присел на край стула.
— Все ли готово, Михаил Маркович? — бесцветным голосом осведомилась Елена.
— Я привез новые паспорта для вас и Наташи, — сказал адвокат, — что же касается ваших распоряжений относительно денег…
Слабым взмахом руки Елена прервала его.
— Тут я всецело полагаюсь на вас. Но могу ли я так же безоговорочно положиться на вас и в другом?
— В чем именно? — спросил адвокат, предупредительно подавшись вперед.
— В самом главном. Кроме Наташи, вы — единственный человек, кто знает мое новое имя, единственный, кто знает, как меня можно будет разыскать. Могу ли я быть уверена, что никогда, ни при каких условиях об этом не узнает мой брат?
— Вы можете быть совершенно уверены, что он не узнает об этом от меня, — произнес Михаил Маркович с оттенком упрека. — Но само собой разумеется, не в моих силах предсказать, что он вообще предпримет и к чему это приведет.
Елена кивнула в знак того, что считает тему исчерпанной. Она встала, подошла к каминной полке, взяла стоявшую там шкатулку и открыла крышку. Ее взгляд скользнул по золотой пластине. «Свет истины в полуденном огне»…
Владимир никогда не узнает истины, страшной правды о том, что случилось с ней. Она исчезнет не только из города, но и из его жизни, как и из жизни всех, кто ее знал. Он бросится к доктору Франку, но доктор Франк будет молчать. Будут молчать и сестры милосердия — деньги Елены по-прежнему всесильны. Владимир узнает лишь то, что ребенок родился мертвым… И то, что сестра просила не искать ее.
Конечно, он будет искать. Половину всех своих денег она оставляет ему, и можно не сомневаться, что немалую часть этих денег он истратит на поиски… Но он не найдет.
— Елена Андреевна, — негромко позвал адвокат.
— А?
— Нам пора ехать…
— Да… Сейчас.
Елена осторожно закрыла крышку шкатулки. Только эту шкатулку она увезет с собой в память о брате, о возлюбленном… С которым не встретится уж больше на Земле.
Такой встрече не бывать, она это знала… Но она ошибалась, думая, что ее воля станет причиной тому.
Подлинной и окончательной причиной была другая встреча — та, которой не смог избежать Владимир Кордин.
Встреча с Хогортом.
9.
Лучик утреннего солнца, многократно отразившись от зеркал, упал на лицо Бориса Багрянцева. Борис поморщился, перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть, но что-то мешало ему. Какое-то ощущение… Неудобства? Да нет, ему было удобно. Но все же он чувствовал что-то такое… Как будто он лежит не в своей постели.
Борис открыл глаза и сел…
Потом он открыл глаза еще шире.
Он находился в совершенно незнакомой комнате… Но не просто в незнакомой комнате. Как в музее, черт!
Кровать в центре, на которой он сидел, уж точно была музейным произведением искусства, с резными спинками, украшенными деревянными головами не то грифонов, не то других каких-то сказочных чудищ. И еще балдахин сверху… Из-за этого балдахина Борис мог видеть только часть расписного потолка. На стене справа, между двумя громадными окнами с полузакрытыми портьерами, размещалось мозаичное панно или фреска, как это там называется. Изображала эта фреска четырех всадников Апокалипсиса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79