Солнце еще не взошло, и Кит Картер стрелой мчится вдоль Центрального парка. Вот он подбегает к пересечению с 72-й стрит и видит Дакоту. Здание, освещенное уличными фонарями, выступает из темноты наподобие средневекового замка с привидениями. Не сводя взгляда с фонарей, мерцающих под сводом арки у въезда в гараж, Кит устремляется к металлической решетке, окружающей замок. Он коротко нажимает на медную кнопку звонка. Неуютно поеживаясь от ледяного ветра, дующего со стороны парка, Кит нетерпеливо ждет, когда под деревянным козырьком, нависшим над неприметным входом в здание, появится портье. Тот открывает засовы и снимает цепочки. Кит проскальзывает в приоткрытую дверь, поднимается по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек, приветствует на ходу охранника и растворяется в лабиринте коридоров, ведущих к высокой дубовой двери «Студии Один», рабочего кабинета Йоко Оно.
Кит стучит в дверь. Мгновенно раздается щелчок открываемого замка. На пороге стоит Йоко, лица ее почти не видно из-за больших солнечных очков. Одетая в джинсы и черную рубашку, которые не снимает уже целую неделю, Йоко выглядит больной. Она молча протягивает руку и быстро выхватывает маленький пакетик из алюминиевой фольги. Затем бросается в ванную, захлопывает за собой дверь и открывает на полную мощь кран. Кит разувается и проходит в гостиную. Несмотря на шум воды, ему чудится, будто он слышит, как молодая женщина с шумом втягивает носом воздух, после чего до него явственно доносится отвратительный звук приступа рвоты.
Убежище Иоко блистает роскошью, напоминая сказочный замок. Под ногами мягко пружинит толстый белый ковер, на котором стоят светильники. На потолке мечутся тени, а по деревянным поверхностям мебели и матовым зеркалам, покрывающим стены, гуляют отблески света. Огромный, египетской работы стол красного дерева стоит напротив зашторенных окон, которые выходят во двор. Его блестящие бока украшены инкрустацией из слоновой кости с изображением головы бога Тота и крылатого диска, символа солнца. А директорское кресло Йоко представляет собой точную копию трона, найденного в гробнице Тутанхамона.
Кит опускается на мягкий диван, обтянутый белой кожей, рассматривая предметы, которые создают в этой комнате поистине волшебную атмосферу: маленький череп, лежащий между двумя белыми телефонными аппаратами, золотой погребальный шлем, принадлежавший ребенку из Древнего Египта, бронзовую змею, посверкивающую чешуей на кофейном столике работы Джакометти. И хотя прошло уже полтора месяца с тех пор, как он впервые доставил сюда товар, он часто вспоминает, как это было в первый раз.
Он так волновался тогда, что спрятал дозу героина в полой книге, завернутой в плотную бумагу. Он застал Йоко за столом ее бухгалтера Ричи Депалма, разговаривающей по телефону. В течение целых пяти минут, показавшихся Киту вечностью, она как ни в чем не бывало болтала с кем-то по-японски. Наконец молодая женщина положила трубку и небрежно бросила: «Привет! Значит, ты и есть Кит?» Затем Йоко протянула руку, взяла пакет и молча попрощалась, не удостоив его даже взглядом. Позже он узнал, что прежде чем их встреча состоялась, Иоко навела о нем подробные справки.
Вначале Кит появлялся здесь не больше одного-двух раз в неделю. Накануне он отправлялся за товаром к посреднику, ювелиру с 57-й стрит в западной части города. Для начала – пятьсот долларов за грамм. Позднее, когда Иоко основательно зацепило, цена возросла. Теперь Кит покупает все тот же грамм за семьсот пятьдесят долларов, а это означает, что Иоко спускает на порошок по пять тысяч долларов в неделю. Уличная наркота платит за удовольствие значительно дешевле, но Йоко на это наплевать: у Джона Леннона денег хватает.
Йоко входит в гостиную сомнамбулическим шагом. Эта женщина хорошо владеет собой, но белые следы порошка, оставшиеся возле ноздрей, выдают ее с головой. Как обычно, она приносит чай: две пиалы бирюзового фарфора с залитыми кипятком пакетиками «Липтона». Она неизменно придерживается этого ритуала, и Кит уже понимает, зачем ей это: японская леди из высшего сословия не может удовлетворять свою утреннюю страсть как простая наркоманка, ей необходимо превратить преступную сделку в элегантную церемонию.
«Как поживаешь? – вежливо осведомляется Иоко, словно только что увидела Кита. – Я вижу, ты несчастен, – без паузы продолжает она, не давая ответить. Затянувшись, она театрально вынимает изо рта тонкую сигару и продолжает, словно открывая большой секрет: – Мы все несчастны – я тоже. Как сказал Вуди Аллен, все мы можем быть либо просто несчастными, либо ужасно несчастными». После чего следует долгое молчание, означающее, что разговор исчерпан.
Йоко и Кит молча продолжают пить чай, как вдруг свет прожекторов, подсвечивающих домашние растения, подчиняясь какому-то таймеру, становится ярче. Кит вздрагивает от неожиданности, словно ожидая услышать: «Полиция. Руки вверх!»
Отдав должное восточному этикету, Йоко не спеша поднимается и, словно автомат, направляется к рабочему столу. Обходя вокруг, она больно ударяется о край, но даже не замечает этого. Достав из ящика антикварную сумочку, Йоко вытаскивает оттуда огромную пачку денег. Новехонькие стодолларовые купюры. Отсчитав восемь бумажек, молча протягивает их Киту. (Он получает пятьдесят долларов чаевых.) Юноша не успевает повернуться к двери, как Иоко уже садится на свой трон. Устремив на Кита властный взор, силу которого не смягчают затемненные стекла огромных очков, она говорит: «Джон не должен знать об этом».
Джон Леннон открывает глаза, когда на улице еще темно, но тут же зажмуривается от слепящего света двух ярких ламп, висящих над кроватью. Свет никогда не гаснет, потому что Джон ненавидит просыпаться в темноте. Темнота для него – синоним смерти. Он смотрит на красноватые отблески света, танцующие в овальном зеркале, укрепленном на потолке, и эти огоньки успокаивают его: система жизнеобеспечения продолжает работать, ведь день и ночь он проводит в окружении успокаивающих звуков и мерцающих картинок, словно пациент в одноместной палате специальной клиники.
Звуки внешней жизни почти не проникают в это уединенное жилище, и только внутренние часы Джона в состоянии разбудить его. Редкие уличные звуки не могут пробиться сквозь толщу стен столетнего здания. Ставни закрыты наглухо, окно занавешено набивной тканью. Причудливые контуры предметов, вырисовывающиеся в полумраке, напоминают хлам, сваленный на чердаке: старое кресло из лозы, туалетный столик в стиле «арт деко», картонные коробки, стопки журналов и газет, пианино с закрытой крышкой. На стене висит ярко-красная электрогитара, покрытая толстым слоем пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Кит стучит в дверь. Мгновенно раздается щелчок открываемого замка. На пороге стоит Йоко, лица ее почти не видно из-за больших солнечных очков. Одетая в джинсы и черную рубашку, которые не снимает уже целую неделю, Йоко выглядит больной. Она молча протягивает руку и быстро выхватывает маленький пакетик из алюминиевой фольги. Затем бросается в ванную, захлопывает за собой дверь и открывает на полную мощь кран. Кит разувается и проходит в гостиную. Несмотря на шум воды, ему чудится, будто он слышит, как молодая женщина с шумом втягивает носом воздух, после чего до него явственно доносится отвратительный звук приступа рвоты.
Убежище Иоко блистает роскошью, напоминая сказочный замок. Под ногами мягко пружинит толстый белый ковер, на котором стоят светильники. На потолке мечутся тени, а по деревянным поверхностям мебели и матовым зеркалам, покрывающим стены, гуляют отблески света. Огромный, египетской работы стол красного дерева стоит напротив зашторенных окон, которые выходят во двор. Его блестящие бока украшены инкрустацией из слоновой кости с изображением головы бога Тота и крылатого диска, символа солнца. А директорское кресло Йоко представляет собой точную копию трона, найденного в гробнице Тутанхамона.
Кит опускается на мягкий диван, обтянутый белой кожей, рассматривая предметы, которые создают в этой комнате поистине волшебную атмосферу: маленький череп, лежащий между двумя белыми телефонными аппаратами, золотой погребальный шлем, принадлежавший ребенку из Древнего Египта, бронзовую змею, посверкивающую чешуей на кофейном столике работы Джакометти. И хотя прошло уже полтора месяца с тех пор, как он впервые доставил сюда товар, он часто вспоминает, как это было в первый раз.
Он так волновался тогда, что спрятал дозу героина в полой книге, завернутой в плотную бумагу. Он застал Йоко за столом ее бухгалтера Ричи Депалма, разговаривающей по телефону. В течение целых пяти минут, показавшихся Киту вечностью, она как ни в чем не бывало болтала с кем-то по-японски. Наконец молодая женщина положила трубку и небрежно бросила: «Привет! Значит, ты и есть Кит?» Затем Йоко протянула руку, взяла пакет и молча попрощалась, не удостоив его даже взглядом. Позже он узнал, что прежде чем их встреча состоялась, Иоко навела о нем подробные справки.
Вначале Кит появлялся здесь не больше одного-двух раз в неделю. Накануне он отправлялся за товаром к посреднику, ювелиру с 57-й стрит в западной части города. Для начала – пятьсот долларов за грамм. Позднее, когда Иоко основательно зацепило, цена возросла. Теперь Кит покупает все тот же грамм за семьсот пятьдесят долларов, а это означает, что Иоко спускает на порошок по пять тысяч долларов в неделю. Уличная наркота платит за удовольствие значительно дешевле, но Йоко на это наплевать: у Джона Леннона денег хватает.
Йоко входит в гостиную сомнамбулическим шагом. Эта женщина хорошо владеет собой, но белые следы порошка, оставшиеся возле ноздрей, выдают ее с головой. Как обычно, она приносит чай: две пиалы бирюзового фарфора с залитыми кипятком пакетиками «Липтона». Она неизменно придерживается этого ритуала, и Кит уже понимает, зачем ей это: японская леди из высшего сословия не может удовлетворять свою утреннюю страсть как простая наркоманка, ей необходимо превратить преступную сделку в элегантную церемонию.
«Как поживаешь? – вежливо осведомляется Иоко, словно только что увидела Кита. – Я вижу, ты несчастен, – без паузы продолжает она, не давая ответить. Затянувшись, она театрально вынимает изо рта тонкую сигару и продолжает, словно открывая большой секрет: – Мы все несчастны – я тоже. Как сказал Вуди Аллен, все мы можем быть либо просто несчастными, либо ужасно несчастными». После чего следует долгое молчание, означающее, что разговор исчерпан.
Йоко и Кит молча продолжают пить чай, как вдруг свет прожекторов, подсвечивающих домашние растения, подчиняясь какому-то таймеру, становится ярче. Кит вздрагивает от неожиданности, словно ожидая услышать: «Полиция. Руки вверх!»
Отдав должное восточному этикету, Йоко не спеша поднимается и, словно автомат, направляется к рабочему столу. Обходя вокруг, она больно ударяется о край, но даже не замечает этого. Достав из ящика антикварную сумочку, Йоко вытаскивает оттуда огромную пачку денег. Новехонькие стодолларовые купюры. Отсчитав восемь бумажек, молча протягивает их Киту. (Он получает пятьдесят долларов чаевых.) Юноша не успевает повернуться к двери, как Иоко уже садится на свой трон. Устремив на Кита властный взор, силу которого не смягчают затемненные стекла огромных очков, она говорит: «Джон не должен знать об этом».
Джон Леннон открывает глаза, когда на улице еще темно, но тут же зажмуривается от слепящего света двух ярких ламп, висящих над кроватью. Свет никогда не гаснет, потому что Джон ненавидит просыпаться в темноте. Темнота для него – синоним смерти. Он смотрит на красноватые отблески света, танцующие в овальном зеркале, укрепленном на потолке, и эти огоньки успокаивают его: система жизнеобеспечения продолжает работать, ведь день и ночь он проводит в окружении успокаивающих звуков и мерцающих картинок, словно пациент в одноместной палате специальной клиники.
Звуки внешней жизни почти не проникают в это уединенное жилище, и только внутренние часы Джона в состоянии разбудить его. Редкие уличные звуки не могут пробиться сквозь толщу стен столетнего здания. Ставни закрыты наглухо, окно занавешено набивной тканью. Причудливые контуры предметов, вырисовывающиеся в полумраке, напоминают хлам, сваленный на чердаке: старое кресло из лозы, туалетный столик в стиле «арт деко», картонные коробки, стопки журналов и газет, пианино с закрытой крышкой. На стене висит ярко-красная электрогитара, покрытая толстым слоем пыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141