В этот момент нечто ударило в корпус автомобиля, потом еще. Алиска, сидевшая на полу рядом с Генрихом, вдруг выкрикнула: «Shit!», и, когда папа Супермен, отвлекшись от китайца, взглянул на дочку, на лице ее было испуганное выражение. И растерянное.
— Меня, кажется, ранили, Супермен, — объявила девчонка. — I am sorry…
Генрих увидел, что левой рукой Алиска держится за правое плечо шубки, с сожалением глядя на свое плечо или на шубку. Генрих, потянувшись к девчонке, оторвал ее руку от плеча. Раздвинув мех, ничего не увидел. Может быть, девчонке показалось?
Нет, в глазах Алис была боль. Появилась, надвинувшись, как туча на ясное небо, пленка боли. Глаза девочки затуманились.
— Я думаю, несерьезно, — сказала она, оправдываясь. — Разве в плечо — это серьезно, Генри?
Генрих, отведя шубку, заглянул под нее. Под шубкой на плече девчонки была кровь.
Спустя два часа в отеле «Иль де Франс» Генрих сам сделал девчонке операцию — выковырял пулю, засевшую в мякоти плеча. Насколько медицинские познания позволяли ему судить — кость была не задета. Пуля прошла предварительно через корпус автомобиля, и посему, воткнувшись в Алис, она не смогла причинить ей большого вреда. Пуля выдохлась по дороге. Обессилела. Минимальный вред телу девчонки, однако, был причинен.
Присутствие духа и морфий, которым Генрих поделился с Алис, помогли ей вытерпеть неловкие движения Супермена, копающегося в ране. Кроме всего прочего, у них не было другого выхода. Доктор был бы обязан донести в полицию: огнестрельное ранение. Доктор обязан был донести…
Вид у девчонки был весьма боевой, свежезабинтованное плечо скрылось под майкой Джонни Роттен. И когда Генрих вернулся с рю Сент-Оноре, куда он спускался за бутылкой виски, он обнаружил Алис, стоящую в полном панк-обмундировании — кожаная юбка, кожаная куртка наброшена поверх, — в руке «браунинг». Девчонка даже надела туфли на стилетто-каблуках. Девчонка стояла у зеркала, когда Супермен тихо открыл дверь…
— Позируем? — спросил он.
— Смотрюсь в зеркало, — смутилась Алис.
— По-моему, ты гордишься тем, что тебя ранили, kid? Попортили кожицу…
— Генри-и-и! Shut up! — захихикала девчонка. — Что, я не могу посмотреть на себя в зеркало?
Генрих подумал, что если бы его ранили при ограблении банка в возрасте четырнадцати лет, он бы тоже очень гордился собой. Еще он подумал, что никогда не скажет девчонке, что умирает… Да еще от такой неподходящей для Супермена болезни, как рак. Такая болезнь подобает скорее бухгалтеру, чем Супермену.
— Выпьем немного, а, бэби? — Генри обнял свою Алиску, он не хотел, чтобы ей было грустно, и сам он не хотел быть грустным. — Выпьем и посчитаем деньги, а? Вот занятие, достойное леди и джентльмена, — считать деньги.
— Может быть, куда-нибудь пойдем выпить? — спросила Алис.
— Отдохни, kid, ты потеряла с поллитра крови, и я боюсь, что тебе станет плохо.
— Мне не станет плохо…
— Останемся дома, — твердо сказал Генрих. — И закажем в рум-сервис еды…
— Ты не мой папа, — взбунтовалось дитя. — Генри, не приказывай мне… Ты забываешься…
— Я главный в нашей банде… — Супермен хитро улыбнулся. — Я твой лидер, бэби. Твой босс. Слушайся меня. В конце концов, я полковник или ты… Кто полковник?
— Ты, ты, — согласилась Алис— Ты полковник. А кто были те люди на Сен-Жермен? Переодетая полиция?
— Да, думаю, так, — согласился Генри. — Оперативная бригада. Три человека. Обычный размер. Наверное, бородатый все же успел нажать кнопку тревоги в полицию. А может быть, они случайно оказались рядом, не знаю. Узнаем из газет. Завтра.
— А ты убил бородатого, Генри? — Алис смотрела на Супермена исподлобья. Фильмы вроде «Мэд Макс» и книжки комиксов говорили ей, что убить можно и нужно, что это даже красиво — убить. Но и законы общества, и те крупицы старой морали, которые в обществе еще остались, разбросанные там и сям, подсказывали ей, что это, похоже, не совсем хорошо, что бородатый кассир банка, которого ни она, ни Генрих до этого никогда не видели, упал кровавой головой на прилавок банка, наткнувшись на пулю Генриха.
— Я думаю, да, — спокойно согласился Супермен. — Наши головы постепенно увеличиваются в цене… Скоро вся полиция Парижа будет у нас на хвосте.
— Мне его жалко, Генрих, — вдруг выдавила из себя Алиска. — Не знаю почему. Чуть-чуть… Мне стыдно, Генри, но… жалко…
— Он мог убить тебя, kid, если у него было оружие, в чем я почти уверен. Или меня. Он дернулся рукой под прилавок. Я не мог рисковать. В такой ситуации, kid, как на фронте, я не мог позволить ему вынуть руку из-под прилавка. Ты понимаешь? Я должен был выстрелить. Все очень серьезно…
— Я понимаю…
Генрих принес из ванной комнаты два тонких стакана, и они выпили, как, наверное, пьют солдаты, — неразбавленное виски, крепко держа бокалы в руках, Алиска в левой, дабы не нагружать свое свежепро-стреленное плечико.
— За нас!
— В понедельник я пойду за билетами для нас, kid, — сказал Супермен, поставив пустой бокал на ночной столик. — Пора сваливать из этого города, пока нас не пристрелили или — того хуже — не арестовали.
— Куда поедем? — осведомилась девчонка. — Поедем туда, где жарко, а, Супермен? Надоело мерзнуть…
— Поедем в Бразилию, kid, ты же хотела. Помнишь, ты говорила о Рио, полетим в Рио, а там посмотрим.
— В Рио очень дорого, Супермен, — опасливо сказала Алис. — Это же на другом конце света.
— Глупая девочка, у нас столько денег… Одних долларов только сорок пять тысяч. Единственная проблема — как эти деньги перевезти.
— Ты правда идешь в понедельник за билетами? — Глаза девчонки, зрачки, все еще расширенные от морфия, увеличились еще больше.
— Правда, kid. Единственно, что я думаю, тебе нужен другой паспорт, хорошо бы, если бы у тебя был паспорт на имя девушки, которой уже исполнилось восемнадцать лет. Мне будет легче передвигаться по миру с совершеннолетней, чем с четырнадцатилетней.
54
— Кто сказал, что они должны жить так хорошо? — Полковник поморщился. — Пусть негодяи потуже затянут ремни на толстых животах.
— Ну и ну! — Генрих восхищенно присвистнул. — Ты ли это, полковник Советской Армии, вооруженный слуга народа. Какой цинизм. Никогда не думал, что мы окажемся в одном лагере.
— Ты никогда по-настоящему не пытался со мной поговорить, Генри, — пробурчал отец. — Ты обижаешься, что мы с матерью тебя не понимали, но и ты нас не понимал. Многое ты истолковывал неправильно, многого просто не замечал.
— Ну почему же, я помню утро смерти диктатора. Пятое марта 1953 года. Я заплакал навзрыд после того, как радио объявило, что всемогущий вождь и учитель умер. А ты, отец, ты сказал, меня тогда потрясли твои слова: «Заткнись, дурак! Не мешай спать. Не знаешь, о ком плачешь…» Меня настолько поразили твои слова, что я моментально заткнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69