Ведь единственные великие реформы, которые она знала до сих пор, будь то петровские или большевистские, осуществлялись откровенно варварским способом.
Горбачев же, хотя, естественно, предпочитал, чтобы его называли революционером, а не оппортунистом, с самого начала не замышлял создать новый мир и новую страну на месте старой, а лишь хотел помочь ей измениться. Избрав главными инструментами своего проекта реформы проповедь демократии и гласность, отказавшись вопреки совету Достоевского, от «тайны и авторитета» (зная к тому же, что «авторитет» правителя в России слишком часто завоевывается лишь неординарным злодейством), в глазах многих он превратился в «слабого», нерешительного лидера, которому оказалась не по плечу взятая на себя ноша.
Внешне, возможно, это так и выглядело: ведь начав в 85-м с того, что он «мог все», Горбачев закончил к декабрю 91-го тем, что фактически уже не мог ничего. Те, кто клеймят его за то, что «промотал» доставшуюся власть, не учитывают, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно ее разрушение было частью его замысла. «Он разорвал историческую преемственность тоталитарного самовластия - „власти как самоцели“, составляющей, по Дж.Оруэллу, единственный смысл существования тоталитарного государства, - написала в десятилетнюю годовщину начала перестройки „Литературная газета“. - Его неудача была его сознательным выбором. Его неуспех был его позицией». До сих пор многие упрекают его, что добровольно отдал власть, не обратившись к помощи армии. Что ж, тогда сегодня мы бы с сожалением вспоминали не о его отставке, а о том, что в декабре 1991 года Горбачев превратился в Ельцина. Слава богу, этого не произошло.
Власть не ушла, как песок или вода, из рук Горбачева - он начал сознательно передавать ее тем, кто был лишен доступа к ней, раздавать, как Христос свои хлебы, рассчитывая накормить ими всех. Но он не был Богом, и накормить всех, тем более властью, ему не удалось, к тому же произошло то, что обычно бывает при бесплатной раздаче: одни передрались, другим ничего не досталось. В результате число недовольных лишь увеличилось, и даже люди, поддерживавшие его в прошлом, не захотели простить ему не только плачевных итогов реформ, но и самого ее замысла.
И еще одно не прощают Горбачеву - что вместе с «растранжиренной» властью он попробовал вернуть каждому личную ответственность, восстановить суверенитет человека по отношению к государству. И не только тем, что, разрушив большевистский абсолютизм, снял ответственность с партии, которая была до этого «за все в ответе», но и тем, как себя вел, каким был сам. В великом Реформаторе не было ничего величественного. «Он оказался таким, как все мы», - с упреком бросают ему те, кто привык видеть в правителе вождя, опирающегося в своей власти на «тайну и авторитет». Потому что коварная формула «он такой же, как мы» лишает «нас» оправдания за то, что мы не поступаем и не ведем себя, как «он». Такое не прощается.
Горбачев к тому же подливает масла в огонь: «Не хочу приписывать себе ничего героического… Я просто оставался самим собой, вел себя, как человек совести и морали. И никогда у меня не было ощущения, что я - над своим народом. Я и сейчас в нем не разочарован. Хотя и считаю, это беда, что он себя так ведет. Терпит то, что другие не стали бы терпеть. Может быть, это просто действует инстинкт самосохранения?» Эта защитительная речь Горбачева напоминает воображаемый диалог испанского короля Фердинанда VII, прозванного Желанным, с Франсиско Гойей - по версии испанского писателя Карлоса Росы в повести «Долина павших»:
"Гойя: Иллюзия, которой удастся увлечь целый народ - самая могущественная сила на свете, и такую возможность Вы держали в руках. Судьба Ваша сложилась столь необычайно, что Вы могли принести нам мир, согласие, работу и, главное, надежду. А Вы оставляете ненависть, фанатизм, нищету и отчаяние. Если Бог не вмешается, то следом за вами придет гражданская война. Вы не можете с уверенностью сказать даже, кто унаследует трон.
Фердинанд VII: А тебе не кажется, что не спас я своего народа именно потому, что говорил на его языке, и сам - плоть от плоти его? Народ и я - все равно, что огонь и жар, который опаляет. Загорались же мы и горим вместе".
Горбачев, конечно, знал, что при кремлевском дворе не положено говорить вслух то, «о чем молчат» все, но он решил нарушить правила абсурдной игры и, не задумываясь о последствиях, сообщил миру, что «мы имеем дело с авантюрной моделью социализма» и что, стало быть, король гол. Но то, что у власти в не вполне нормальной стране оказался человек с нормальными нравственными рефлексами и чувством здравого смысла, стало фатальным для сложившейся Системы и в конечном счете для государства. Кто же он тогда - наивный мальчик из сказки Андерсена или дилетант, «лишний человек» в мире политики, новый Печорин или Чацкий?
И как в таком случае этот «нерешительный», всюду и постоянно «опаздывающий» лидер ухитрился раньше многих войти со своими принципами и проектами в новый, еще только наступавший век, в будущее. Ведь именно в будущую, «возможную», с их точки зрения, Россию на самом деле эмигрировали Михаил с Раисой, не уезжая из своей страны. Как удалось ему, действуя больше словом, чем делом, и скорее примером (вспомним де Голля), чем принуждением, произвести всего за несколько лет, отведенных ему историческим случаем, такое потрясение, такой глубокий поворот в российской и мировой истории, что уже не только западные политики, признательные ему за разрушение Берлинской стены и «империи зла», но и недавние российские опросы общественного мнения начали называть Горбачева наиболее выдающимся политиком ХХ века.
Да и хорошо ли это, если не пророк, не политический мыслитель и не футуролог, а государственный деятель, по должности обязанный стоять обеими ногами на земле, больше связывает свою деятельность с будущим, чем с настоящим? И как быть людям возглавляемой им страны, которым он предлагает себя догонять? Ответ не только за ним, но и за ними…
Сейчас, спустя более чем пятнадцать лет с начала перестройки, многие согласятся, что не только сам Михаил Горбачев, может быть, не лучшим образом распорядился выпавшим ему историческим шансом (о причинах этого уже сказано), но и тогдашнее советское общество, в особенности его политическая элита и интеллигенция, да и мир в целом не использовали в полной мере «шанс Горбачева».
Партийная номенклатура предпочла политическое самоубийство августовского путча «дележу» власти с обществом, который он предлагал. Его формулу «мягкого Союза» отвергли национальные элиты, бросившиеся в передел «суверенитетов», природных ресурсов и военных арсеналов, решившие, что каждый выручит больше, торгуя ими на мировом рынке как «частник», чем как член союзного «колхоза».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Горбачев же, хотя, естественно, предпочитал, чтобы его называли революционером, а не оппортунистом, с самого начала не замышлял создать новый мир и новую страну на месте старой, а лишь хотел помочь ей измениться. Избрав главными инструментами своего проекта реформы проповедь демократии и гласность, отказавшись вопреки совету Достоевского, от «тайны и авторитета» (зная к тому же, что «авторитет» правителя в России слишком часто завоевывается лишь неординарным злодейством), в глазах многих он превратился в «слабого», нерешительного лидера, которому оказалась не по плечу взятая на себя ноша.
Внешне, возможно, это так и выглядело: ведь начав в 85-м с того, что он «мог все», Горбачев закончил к декабрю 91-го тем, что фактически уже не мог ничего. Те, кто клеймят его за то, что «промотал» доставшуюся власть, не учитывают, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно ее разрушение было частью его замысла. «Он разорвал историческую преемственность тоталитарного самовластия - „власти как самоцели“, составляющей, по Дж.Оруэллу, единственный смысл существования тоталитарного государства, - написала в десятилетнюю годовщину начала перестройки „Литературная газета“. - Его неудача была его сознательным выбором. Его неуспех был его позицией». До сих пор многие упрекают его, что добровольно отдал власть, не обратившись к помощи армии. Что ж, тогда сегодня мы бы с сожалением вспоминали не о его отставке, а о том, что в декабре 1991 года Горбачев превратился в Ельцина. Слава богу, этого не произошло.
Власть не ушла, как песок или вода, из рук Горбачева - он начал сознательно передавать ее тем, кто был лишен доступа к ней, раздавать, как Христос свои хлебы, рассчитывая накормить ими всех. Но он не был Богом, и накормить всех, тем более властью, ему не удалось, к тому же произошло то, что обычно бывает при бесплатной раздаче: одни передрались, другим ничего не досталось. В результате число недовольных лишь увеличилось, и даже люди, поддерживавшие его в прошлом, не захотели простить ему не только плачевных итогов реформ, но и самого ее замысла.
И еще одно не прощают Горбачеву - что вместе с «растранжиренной» властью он попробовал вернуть каждому личную ответственность, восстановить суверенитет человека по отношению к государству. И не только тем, что, разрушив большевистский абсолютизм, снял ответственность с партии, которая была до этого «за все в ответе», но и тем, как себя вел, каким был сам. В великом Реформаторе не было ничего величественного. «Он оказался таким, как все мы», - с упреком бросают ему те, кто привык видеть в правителе вождя, опирающегося в своей власти на «тайну и авторитет». Потому что коварная формула «он такой же, как мы» лишает «нас» оправдания за то, что мы не поступаем и не ведем себя, как «он». Такое не прощается.
Горбачев к тому же подливает масла в огонь: «Не хочу приписывать себе ничего героического… Я просто оставался самим собой, вел себя, как человек совести и морали. И никогда у меня не было ощущения, что я - над своим народом. Я и сейчас в нем не разочарован. Хотя и считаю, это беда, что он себя так ведет. Терпит то, что другие не стали бы терпеть. Может быть, это просто действует инстинкт самосохранения?» Эта защитительная речь Горбачева напоминает воображаемый диалог испанского короля Фердинанда VII, прозванного Желанным, с Франсиско Гойей - по версии испанского писателя Карлоса Росы в повести «Долина павших»:
"Гойя: Иллюзия, которой удастся увлечь целый народ - самая могущественная сила на свете, и такую возможность Вы держали в руках. Судьба Ваша сложилась столь необычайно, что Вы могли принести нам мир, согласие, работу и, главное, надежду. А Вы оставляете ненависть, фанатизм, нищету и отчаяние. Если Бог не вмешается, то следом за вами придет гражданская война. Вы не можете с уверенностью сказать даже, кто унаследует трон.
Фердинанд VII: А тебе не кажется, что не спас я своего народа именно потому, что говорил на его языке, и сам - плоть от плоти его? Народ и я - все равно, что огонь и жар, который опаляет. Загорались же мы и горим вместе".
Горбачев, конечно, знал, что при кремлевском дворе не положено говорить вслух то, «о чем молчат» все, но он решил нарушить правила абсурдной игры и, не задумываясь о последствиях, сообщил миру, что «мы имеем дело с авантюрной моделью социализма» и что, стало быть, король гол. Но то, что у власти в не вполне нормальной стране оказался человек с нормальными нравственными рефлексами и чувством здравого смысла, стало фатальным для сложившейся Системы и в конечном счете для государства. Кто же он тогда - наивный мальчик из сказки Андерсена или дилетант, «лишний человек» в мире политики, новый Печорин или Чацкий?
И как в таком случае этот «нерешительный», всюду и постоянно «опаздывающий» лидер ухитрился раньше многих войти со своими принципами и проектами в новый, еще только наступавший век, в будущее. Ведь именно в будущую, «возможную», с их точки зрения, Россию на самом деле эмигрировали Михаил с Раисой, не уезжая из своей страны. Как удалось ему, действуя больше словом, чем делом, и скорее примером (вспомним де Голля), чем принуждением, произвести всего за несколько лет, отведенных ему историческим случаем, такое потрясение, такой глубокий поворот в российской и мировой истории, что уже не только западные политики, признательные ему за разрушение Берлинской стены и «империи зла», но и недавние российские опросы общественного мнения начали называть Горбачева наиболее выдающимся политиком ХХ века.
Да и хорошо ли это, если не пророк, не политический мыслитель и не футуролог, а государственный деятель, по должности обязанный стоять обеими ногами на земле, больше связывает свою деятельность с будущим, чем с настоящим? И как быть людям возглавляемой им страны, которым он предлагает себя догонять? Ответ не только за ним, но и за ними…
Сейчас, спустя более чем пятнадцать лет с начала перестройки, многие согласятся, что не только сам Михаил Горбачев, может быть, не лучшим образом распорядился выпавшим ему историческим шансом (о причинах этого уже сказано), но и тогдашнее советское общество, в особенности его политическая элита и интеллигенция, да и мир в целом не использовали в полной мере «шанс Горбачева».
Партийная номенклатура предпочла политическое самоубийство августовского путча «дележу» власти с обществом, который он предлагал. Его формулу «мягкого Союза» отвергли национальные элиты, бросившиеся в передел «суверенитетов», природных ресурсов и военных арсеналов, решившие, что каждый выручит больше, торгуя ими на мировом рынке как «частник», чем как член союзного «колхоза».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135