Приключения Джонатана Бинга - 3

Джеймс Блэйлок
Каменный великан
Из комнат, из кухни во двор ночной
Ложится квадратами свет,
И медленно кружатся над головой
Мириады звезд и планет.
Столько листьев в саду не отыщешь ты,
Столько в городе лиц не найдешь,
Сколько глаз глядит на меня с высоты, –
Миганье, мерцанье, дрожь.
Мне обе Медведицы там видны,
И Полярная там звезда,
И рядом со мной в ведре у стены
Созвездий полна вода.
Они увидали меня, грозят
И гонят меня в кровать,
Но я их миганье, мерцанье, взгляд
Увижу во сне опять.
Р. Л. Стивенсон. Перед сном
1. В ТАВЕРНЕ СТОУВЕРА
Туманы на реке Ориэль были самым обычным делом. Когда наступал октябрь и ночи становились прохладными и сырыми, туман поднимался над рекой, наползал на берег, медленно плыл вдоль границы луга, мимо Вдовьей мельницы, обволакивал редкие дома на окраине городка и стлался над главной улицей. Ратуша, рыночная площадь, таверна Стоувера исчезали за серой пеленой, и ночные звуки – шаги запоздалого прохожего, уханье совы, тихий скрип ветвей на легком ветру – казались неестественно громкими и зловещими.
Все мало-мальски здравомыслящие люди к этому часу уже укладывались спать – в комнатах с закрытыми окнами и плотно задернутыми шторами, где в каминах, весело помигивая, дотлевали последние красные угольки. В речном тумане чудилось нечто жуткое и странное, словно он был порождением колдовских чар, а не природным явлением. О вещах такого рода ужасно приятно читать в книгах, особенно если у вас под рукой есть кружка имбирного пива или бокал хорошего портвейна и если огонь в камине еще не потух, а часы тихо и мирно тикают на каминной полке, напоминая вам, что пора отправляться на боковую.
Но почти никто в Твомбли ни за какие коврижки не согласился бы выйти из дома в туман, – по крайней мере, после наступления темноты. Не то чтобы на улице вас подстерегали страхи страшные; как раз бояться там, в общем-то, нечего. Разве только выступят порой из тумана неясные очертания сгорбленного дерева, простершего над дорогой кривую ветку, которое словно поджидает именно вас, чтобы схватить и сорвать с вашей головы шляпу. Разве только прошелестят мимо в сыром ночном воздухе осенние листья, подобные бумажным корабликам, на которых путешествуют (если верить старинным легендам) бородатые человечки-невелички с огромными круглыми глазами и в шляпах. Разве только встретится вдруг случайный прохожий, без всякой причины болтающийся по улицам в поздний час; он появится впереди на дороге, словно призрак, и по мере приближения его силуэт будет становиться все отчетливее, но лицо останется неразличимым за туманной пеленой. И вы, прислушиваясь к гулким шагам, постепенно замирающим в темноте и пронизанном лунным сиянием тумане, зададитесь вопросом, а есть ли у него вообще лицо? Нет, лучше уж сидеть дома да читать при свете лампы, благодушно попыхивая трубкой.
Восходящее солнце рассеет туман, и к полудню от него не останется ничего, кроме росы на луговой траве и мертвых листьях, устилающих землю. В отдалении, низко над горами, повиснет гряда бледных облаков, словно стерегущих ваш покой. Все колдовские чары бесследно развеются, и вместо таинственных ночных звуков вы явственно услышите глухие удары мотыги, при помощи которой ваш сосед в клетчатой рубашке с засученными рукавами выпалывает сорняки на грядках репы и фасоли. Амос Бинг, направляясь в город, прогрохочет мимо в своей нагруженной головами сыра телеге и придержит лошадь у перекрестка, чтобы не сбить молодого Бизла, везущего на своем велосипеде полную картонку бакалейных продуктов к дому вдовы на холме. Словом, Твомбли, как и все благопристойные городки, жил дневной жизнью. А по ночам он спал.
Все это раздражало Теофила Эскаргота. Он предпочитал бодрствовать ночной порой, таинственной и чудесной, когда нельзя угадать, что или кто скрывается в ближайших зарослях или в густой тени неподалеку. У человека, спящего днем, остается мало времени на работу. Эскаргот находил удовольствие в этой мысли. И такому человеку не приходится вести пустые скучные разговоры о погоде, урожае редиса или плачевном состоянии дороги между Твомбли и Монмотом. Поэтому, в отличие от своих собратьев, он любил гулять по ночам и спать днем – каковое обстоятельство глубоко возмущало его жену.
Последнюю возмущали и другие вещи, особенно пристрастие Эскаргота к пирогам. Больше всего он любил яблочные пироги; на втором месте стояли лимонные меренги. Потом следовали пироги с тыквой, малиной, абрикосами, сладким картофелем и с любой другой начинкой, если не считать морошки, имеющей неестественный цвет и слабый привкус мыла. Такой пирог еще кое-как шел со сливочным мороженым, но без приправы никак уже не лез в горло. Эскаргот твердо держался мнения, что в отличие от всех прочих блюд пироги можно есть в любое время суток. Именно поэтому у него и вышла ссора с женой. На самом деле она стала последней в длинном ряду ссор.
Его супруга – худая женщина с локтями, похожими на острые сучки, – свято верила, что пироги едят кусочками, только вечером и только после ужина, надлежащим образом поглощенного. Если ужин состоял из брюссельской капусты и вареного языка – иными словами, если он являлся и не ужином вовсе, а некоей пародией на ужин, состряпанной лишь в интересах поддержания здоровья, – тогда пирог оставался в запертой кладовой, ключ от которой висел на толстом шнурке на шее у жены, а Эскаргот вяло ковырял вилкой капусту, представляя отвратительный вкус ее, и скорбно таращился на ужасный розовый язык, который всегда имел такой вид, словно вот-вот взглянет на него и укоризненно скажет «тц-тц-тц». Будь Эскаргот предельно честен, он не смог бы поклясться, что никогда не испытывал мимолетного желания схватить упомянутый ключ и слегка затянуть шнурок на жениной шее.
Но до этого дело никогда, впрочем, не доходило. Жена, по твердому убеждению Эскаргота, пекла пироги единственно для того, чтобы дразнить его, время от времени бросая жалкие подачки с целью напомнить о чем-то, но, о чем именно, он не понимал. Чаще всего пироги предназначались для церковных собраний и богослужений на открытом воздухе, где поедались совершенно незнакомыми людьми. Такой-то и такой-то, частенько хвасталась жена, съел три куска, а Эскаргот, пропустивший собрание по причине расстройства желудка или вывиха плечевого сустава, оставался и без одного. Обычно выснялось, что такой-то и такой-то съел три последних куска. Почему, недоумевал Эскаргот, чужой человек может умять невесть сколько кусков пирога и тем самым заслужить похвалу, когда Эсгарготу позволяется съесть от силы один кусочек? От подобных мыслей у него голова шла кругом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90