Тут петь нельзя, господа.
Онуфрий (с удивлением). А разве кто-нибудь пел? У вас, дорогой мой, начинаются галлюцинации слуха. Как ты думаешь, Миша, это очень опасно?
Мишка. Очень! Потому что за ними идут галлюцинации зрения.
Блохин. И о…о…обоняния!
Сторож (сердито). Вам говорят!
Онуфрий. Ты замечаешь, Миша, что с маркизом что-то делается?
Мишка. Я советовал бы вам обратиться к акушеру.
Онуфрий (с удивлением). Но почему же, Миша, к акушеру? Неужели ты предполагаешь какую-нибудь ненормальность в положении ребенка?
Мишка. Убежден.
Онуфрий. Тогда поторопитесь, граф, я прошу вас. Это очень серьезно, и если не захватить вовремя…
Сторож (выходя из себя). Тут петь нельзя! Вам говорят! А то с бульвара прогоню!
Онуфрий. А что, Миша, если я дам маркизу по шее? Благословишь ты меня?
Мишка. Оставь, Онуфрий. Тебя губит любовь к людям. Ты и без того завтра будешь давать отчет мировому в своих дурных поступках.
Онуфрий. Но если — по совокупности? Впрочем, маркиз, я завтра пришлю к вам моих секундантов.
Сторож. А еще студенты! Шантрапа! Голодранцы!
Идет жаловаться городовому. Тот равнодушно, через плечо, взглядывает на студентов и отмахивается от сторожа рукою.
Мишка. Не выгорело!
Онуфрий. Я убежден, Миша, что через две тысячи лет все городовые…
Мишка. Упразднятся? Опасайся, Онуфрий, таких мыслей. Это, брат, чистейшей воды анархизм.
Онуфрий. Нет, Миша, не упразднятся, но будут в новой форме.
Блохин. А это уж кроткий оп-оптимизм.
Мишка. Ну, буде, насиделись! Пойдем шататься, ребята. Николай, ты с нами?
Глуховцев. Нет, мы тут посидим.
Мишка. Трогай!
Уходят. Некоторое время молчание.
Глуховцев. Что с тобою, Оль-Оль? Ты сегодня весь день такая грустная, что жалко на тебя смотреть. Случилось что-нибудь? И мать твоя какая-то странная.
Ольга Николаевна. Нет, ничего. А отчего ты грустный?
Глуховцев. Я-то? Не знаю. Дела плохи, должно быть, оттого. Хорошо еще, что в комитетской столовой даром кормят, а то… Надоело это, Оль-Оль. Здоровый я малый, камни готов ворочать, а работы нету.
Ольга Николаевна. Бедный ты мой мальчик!
Глуховцев. Ну, оставь. Ты плакала? Отчего у тебя под глазами такие круги? Ну говори же, Олечка, ведь это нехорошо.
Ольга Николаевна наклоняет голову и пальцами, обтянутыми черною перчаткой, тихонько вытирает глаза.
Ну что ты, Оля?
Ольга Николаевна. Тебе будет очень тяжело, Колечка, если я скажу. Вон и мамаша идет!
Проходит мимо невысокая старуха в черной накидке и черной потрепанной шляпе. Имеет вид благородный, но в то же время и попрошайнический.
Евдокия Антоновна (проходя). Ты же тут, Оля, сиди, никуда не уходи отсюда. (Жеманничая.) Какой прекрасный вечер, господин студент! (Идет.)
Ольга Николаевна (тихо, с ненавистью). Прошла, проклятая!
Глуховцев. Что ты, Оля?
Евдокия Антоновна (оборачиваясь). Какой великолепный оркестр, Оля: ты не находишь, дружок?
Ольга Николаевна (тихо). Пошла! Пошла! Нет, ты посмотри, какая благородная старушка. А вчера зарезать меня грозилась старушка-то эта, благородная-то эта.
Глуховцев. Говори толком, Оля, что случилось?
Ольга Николаевна (зло). Да неужели же ты ничего не понимаешь? Целый месяц живешь со мною и ничего не видишь. Где же твои глаза?
Глуховцев. Как ты странно говоришь: «живешь». И что я должен видеть?
Ольга Николаевна (отворачиваясь). Что я не девушка.
Глуховцев. Ну видел, положим. Но что же отсюда следует? Правда, это нелепо; может быть, над этим нужно было задуматься, но мне как-то и в голову не пришло. И вообще (с некоторой подозрительностью смотрит на нее), и вообще я действительно не задавался вопросом, кто ты, кто твоя мать. Знаю, что твой отец был военный, что твоя мать получает пенсию…
Ольга Николаевна. Да. Восемь рублей в месяц.
Глуховцев. Ну?..
Ольга Николаевна. Что я содержанка, что я на содержании, ты это знаешь?
Молчание. Ольга Николаевна медленно поворачивает лицо к студенту.
Что же ты молчишь? Коля, Колечка!.. Ты не ожидал этого? Тебе очень больно? Да говори же! Милый мой, если бы ты знал, как я измучилась — вся, вся!
Глуховцев. Да, не ожидал. Но как же это? Да, не ожидал!.. Какая странная вещь!.. Ты — на содержании… Странно! Как же это вышло?
Ольга Николаевна (торопливо). Когда я была еще в институте, она, эта мерзавка, продала меня одному… Ну, и у меня был ребенок.
Глуховцев. У тебя? Да ведь тебе всего восемнадцать лет! Ольга Николаевна. Ну да, восемнадцать. Ну, и ребенок умер. В Воспитательном… Ну, и потом… не могу я рассказывать. Колечка, пожалей меня, голубчик.
Проходит сильно подкрашенная женщина, по виду из гулящих, замечает пристальный взгляд городового и резко поворачивает назад. Походка развалистая и ленивая. Поглядывает на студента и напевает: «Я обожаю, я обожаю…»
Глуховцев. Так. А у кого же ты на содержании?
Ольга Николаевна. Так, виноторговец один.
Глуховцев. Где же он?
Ольга Николаевна (испуганно). Ты не думай, Коля, что теперь я с ним… и с тобою. Нет, нет! Он уже два месяца как уехал на Кавказ.
Глуховцев. Скоро вернется?
Ольга Николаевна. Он не вернется, Коля. Он прислал письмо, что больше не хочет и что я могу идти куда глаза глядят. И денег за этот месяц он не прислал.
Глуховцев. Сколько?
Ольга Николаевна. Пятьдесят рублей.
Глуховцев. Немного.
Ольга Николаевна. Он очень расчетливый и говорит, что летом, на каникулах, он не может платить столько же, как и зимой. А зимой он платил семьдесят пять… и, кроме того, подарки… духи или на платье.
Глуховцев (с тоскою глядя на нее). И это ты? «Духи, на платье»… И это ты, Оль-Оль, мое очарование, моя любовь! Ведь я тебя девочкой считал. Да и не считал я ничего, а просто любил, зачем — не знаю. Любил!..
Ольга Николаевна (плачет). Пожалей меня!
Глуховцев. Отчего же ты не работала?
Ольга Николаевна. Я ничего не умею… Да и где взять работы? Ты сам знаешь. Пожалей меня.
Молчание. Ольга Николаевна тихонько плачет. Быстро проходят два военных писаря: высокий и низенький; последний прихрамывает.
Высокий. И зачем ты себя мучаешь, и зачем ты себя терзаешь, и зачем ты себе жизнь отравляешь, и зачем ты себе делаешь узкие штиблеты?
Проходят.
Ольга Николаевна. Вот ты… в комитетской столовой… А я уже два дня ничего не ела.
Глуховцев. Что? Как же это?
Ольга Николаевна. Да так. Все заложили, все продали, что можно было, а последние два дня голодаем. Голова у меня очень кружится, Коля.
Глуховцев. Ах, ты!.. Но как же это! Ведь это же невозможно, тебе нужно чего-нибудь съесть. Отчего ты сразу не сказала об этом? Я бы…
Ольга Николаевна. Что же ты можешь. Колечка? Ведь у тебя у самого нет ничего.
Глуховцев (в отчаянии). Ничего! Это такой ужас, что можно убить себя. Да нет, я достал бы где-нибудь! Я бы что-нибудь продал… Фу-ты, черт, наконец, украл бы. Ведь это невозможно на самом деле:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15