Пьесы –

«Л. Н. Андреев. Драматические произведения в двух томах. Том 1»: Искусство; М.; 1989
ISBN 5-210-00396-5, 5-210-00397-3
Аннотация
Постановка пьесы была запрещена цензурой.
Леонид Андреев
Царь Голод
Представление в пяти Картинах с Прологом
Посвящается А. М. А.
Пролог
Царь Голод клянется в своей верности голодным Ночь
Верхушка старинной соборной колокольни. Позади ее – ночное городское небо; внизу оно резко окрашено заревом городских уличных огней, вверху постепенно мутнеет, свинцовеет и переходит в черную, нависающую, тяжелую тьму. Там, где небо светло, на фоне его резко и отчетливо, как вырезанные из черного картона, вычерчиваются черные столбы, стропила, колокола и решетки церковной башни. Книзу башня переходит в черные, резкие и немного непонятные силуэты церковных кровель, каких-то труб, похожих на неподвижные человеческие фигуры, которые к чему-то прислушиваются, статуй, заглядывающих вниз. Только кое-где на этом черном кружеве видны отсветы низких городских огней: тускло поблескивают крутые бока колокола, желтеют округлые края колонн; на статуе ангела, бросающегося вниз с распростертыми руками, слабо озарены лицо, грудь и верхушки крыльев.
На площадке колокольни находятся трое: Царь Голод, Смерть и старое Время-Звонарь.
Смерть стоит совершенно неподвижно, лицом сюда, и черный силуэт ее рисуется так: маленькая, круглая головка на длинной шее, довольно широкие четырехугольные плечи; все линии прямы и сухи. Окутана Смерть сплошным черным полупрозрачным покрывалом, облегающим узко; сквозь ткань чувствуется и даже как будто видится скелет. Почти так же неподвижно и только изредка качает головой старое Время. И голова у него большая, с огромной, косматой старческой бородою и волосами; в профиль виден большой строгий нос и нависшие мохнатые брови.
Царь Голод движется беспокойно и страстно, так что трудно составить представление о его фигуре. Заметно только, что он высок и гибок.
Разговаривают Время-Звонарь, Царь Голод и Смерть.
– Ты снова обманешь, Царь Голод. Уже столько раз ты обманывал твоих бедных детей и меня.
– Поверь, старик.
– Как я могу поверить обманщику?
– Поверь еще раз. Только раз еще поверь мне, старик! Я никогда не лгал. Я обманывался сам. Несчастный царь на разрушенном троне, я обманывался сам. Ты знаешь ведь, как хитер, как лжив, как увертлив человек.
И я губил моих бедных детей, их тощими трупами я кормил Смерть…
(Показывает рукою на Смерть.)
Все такая же неподвижная. Смерть перебивает его скрипучим, сухим и очень спокойным голосом: как будто заскрипели среди ночи старые, заржавленные, давно не открывавшиеся ворота.
– Да, – но я еще не сыта.
Время. Ты никогда не бываешь сыта. Столько уже съела ты на моих глазах, и все такая же сухая и жадная.
Царь Голод. Но теперь я дам ей более сытную пищу. Довольно наглодалась она костей, как дворовая собака на привязи, – пусть теперь потешится разгульно над здоровыми, толстыми, жирными, у которых кровь такая красная, и густая, и вкусная. Смерть, дай мне руку, ты поблагодаришь меня – в честь твою будет праздник!
Смерть (не протягивая руки, говорит тем же скрипучим голосом) . Да, – но я никогда не благодарю.
Время. Ты лжешь, Царь Голод!
Царь Голод. Посмотри на мое лицо – разве не страшно оно? Взгляни на мои глаза – ты увидишь в темноте, как горят они огнем кровавого бунта.
Время настало, старик! Земля голодна. Она полна стонами. Она грезит бунтом.
Ударь же в свой колокол, старик, раздери до ушей его медную глотку! Пусть не будет спящих!
Время (колеблясь) . Правда, когда наступает ночь и тишиною одевается время, оттуда – снизу – приходят слабые стоны… плач детей…
Царь Голод (протягивает руку к городу) . Это оттуда, из проклятого города.
Время (качает головою) . Нет, еще дальше. Вопли женщин, хрипение стариков, вой псов голодных…
Царь Голод. Это оттуда-с полей, из глубины умирающих деревень!
Время. Нет, еще дальше, еще дальше… Как будто стон всей земли слышу я, и это не дает мне спать. Я старик, я устал, мне нужно спать, а они не дают. Мне хочется умереть. Смерть, старая подруга, когда же ты возьмешь меня?
Смерть молчит, и старое Время грустно никнет головою.
Царь Голод. Ударь в колокол! Я также несчастен. Я также хотел бы умереть. Бедные дети мои, – хотел я создать царство сильных, а создал лишь царство убийц, тупоумных, лжецов. Я не царь, я жалкий приспешник, а моя корона, моя великая кровавая корона – игрушка их детей. Убей же их, Время, ударь в твой колокол! Ударь!
Время. Ты уже говорил это когда-то. И обманул.
Царь Голод. Тогда я сам сомневался.
Время. А теперь?
Царь Голод. Взгляни на моих детей! Спроси у Смерти, она никогда не лжет. Безропотные доселе, теперь они встречают ее бурей негодования, проклятиями, гневом!
Смерть (говорит тем же сухим, спокойным голосом) . Да – они спорят немного.
Царь Голод. Дай твою руку. Смерть!
Смерть не дает руки и молчит. Тишина. На башне в темноте медленно и печально звонят часы.
Время (колеблясь) . Я начинаю верить. Мне так хочется отдохнуть – умереть.
Царь Голод. Тогда не будет времени! О милый колокол, ты принесешь нам покой и отдых! Дай нежно прикоснуться к тебе моей усталой головою. (Ласкает колокол, целует нежно его крутые бока. Потом молча делает вид, что звонит; и тихонько, глядя на него, сухим, отрывистым смешком хохочет Смерть.)
Время. Ты смеешься, Смерть?
Смерть. Да – немного.
Время. Ты рада? Или ты смеешься над моей доверчивостью? Но есть правда в его словах, и колокол знает это. Ночью, когда все спит и только, изнемогая, стонет земля, по его бокам пробегают тихие шорохи, незаметные, слабые звоны. Словно тысячи незримых рук ощупывают, и ласкают, и спрашивают: сохранился ли голос у меди? Страшно ночью на колокольне, когда мерцает внизу город неугасающими огнями и стонет в кошмаре земли… Ты слышишь?
Все прислушиваются. Царь Голод отшатнулся от колокола и слушает, напряженно выкинув руки. И тихо, звенящим шелестом вздыхает колокол и замолкает.
Смерть. Да – звенит немного.
Царь Голод. Ты слышишь! Земля требует бунта. Торопись, старик!
Время. И так каждую ночь. Как трудно слышать это.
Царь Голод. Скоро ты услышишь другие крики. В них будет гнев!
Время. И боль.
Царь Голод. Нет, гнев, гнев! Боли всегда, много у земли. Гнев, гнев, старик!
Где-то внизу, в светлеющей глубине, трижды – протяжно – трубит хриплый рог. Начинаясь на низкой ноте, звук медленно замирает на высокой – чувствуется в нем тоскливый и страшный призыв. И еще раз, где-то вдали, повторяется протяжный и тоскливый зов.
Смерть. Меня зовут. (Исчезает.)
Некоторое время стоит молчание. Невидимые огни в городе несколько мутнеют, блекнут, и с одной стороны высоко начинает играть и колыхаться беззвучно красноватое зарево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17