- Да, да, конечно. А погода, кажется, опять немного испортилась. - Гафса немного помолчала, а потом сказала как можно дружелюбнее:
- Фру Филифьонка, а что, все эти ужасы, о которых вы говорили... Это часто случается?
- Нет,- ответила Филифьонка.
- Значит, только изредка?
- Да, собственно, никогда. Мне все это только кажется, - сказала Филифьонка.
- О!.. - воскликнула Гафса. - А я только хотела поблагодарить за приятный вечер. Так значит, с вами, никогда ничего не случалось?
- Нет, - ответила Филифьонка. - Очень мило с вашей стороны, что позвонили. Надеюсь, как-нибудь увидимся.
- Я также надеюсь, - сказала Гафса и дала отбой.
Какое-то время Филифьонка сидела, поеживаясь от холода, и смотрела на телефон.
"Скоро за окнами станет совсем темно, - подумала Филифьонка. - Можно было бы завесить их одеялами." Но она этого не сделала, а просто сидела и слушала, как ветер завывает в дымоходе. Точно брошенный матерью детеныш. С южной стороны колотился о стену дома рыболовный сачок, оставленный хемулем, но Филифьонка не решалась выйти и снять его.
Весь дом едва заметно подрагивал; ветер теперь налетал порывами, слышно было, как он берет разбег и вприпрыжку несется по волнам.
С крыши сорвалась черепица и разбилась о камни. Филнфьонка вздрогнула и поднялась. Она быстро прошла в спальню, но спальня была слишком велика и казалась ненадежным убежищем. Кладовка. Она достаточно мала, чтобы чувствовать там себя в безопасности. Филифьонка, схватив в охапку одеяло, пробежала по коридору, ударом ноги распахнула дверь в кладовку и, с трудом переводя дух, заперла ее за собой. Сюда почти не доносился шум бури. И не было окна, только маленькая отдушина.
Ощупью, в полной темноте, она пробралась мимо мешка с картошкой и накрылась одеялом, пристроившись у стены, под полкой, где стояло варенье.
Постепенно ее воображение начало рисовать собственную картину происходящего, гораздо более жуткую, чем шторм, сотрясавший ее дом. Буруны превратились в огромных белых драконов, завывающий смерч, закрутившись на горизонте черным сверкающим водяным столбом, несся в направлении берега, все приближаясь и приближаясь... Эта воображаемая буря была самой ужасной из всех возможных бурь, но именно так у нее всегда и получалось. И в глубине души она даже немного гордилась своими катастрофами, ведь единственным их очевидцем была она сама.
"Гафса дуреха, - думала Филифьонка. - Глупая, ограниченная дамочка, которая не в состоянии думать ни о чем другом, кроме печенья и наволочек. И в цветах она тоже не разбирается. А меньше всего в моих ощущениях. Она сидит сейчас у себя дома и думает, что со мной никогда ничего не случалось. А ведь я каждый день переживаю конец света и все-таки продолжаю одеваться и раздеваться, есть и мыть посуду, принимать гостей, словно ничего и не происходит!"
Филифьонка высунула из-под одеяла мордочку, строго глянула в темноту и сказала: "Вы меня еще не знаете". Правда, неясно было, что она имеет в виду.
Затем она снова забралась под одеяло и зажала лапками уши.
А ветер все крепчал, и к часу ночи скорость его достигала сорока шести метров в секунду. Где-то около двух сдуло с крыши трубу, а часть ее осыпалась в печь. Через образовавшуюся в крыше дыру было видно темное ночное небо с пробегавшими по нему огромными тучами. Буря ворвалась в дом, и по комнатам закружились скатерти, занавески и фотографии родственников. Захлопали двери, попадали на пол картины. Весь дом словно ожил, повсюду раздавались шорохи, все вокруг звенело и громыхало.
Полуобезумевшая, в развевающейся юбке, Филифьонка стояла посреди гостиной, и в голове ее проносились бессвязные мысли: "Ну, вот. Теперь все пропало. Наконец-то. Теперь больше не нужно ждать..."
Она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Гафсе и сказать ей... да, да, что-нибудь такое, что раз и навсегда поставило бы ее на место. И сказать это спокойно, с чувством собственного превосходства.
Но трубка молчала, связь была прервана.
Она слышала лишь завывание бури и грохот осыпавшейся с крыши черепицы. "Если я поднимусь на чердак, ветер сорвет крышу, - думала Филифьонка. - А если спуститься в погреб, то на меня обрушится весь дом. В любом случае что-нибудь да случится".
Она схватила фарфорового котенка и крепко прижала его к груди. В этот миг сильный порыв ветра распахнул окно - и мелкие осколки стекла разлетелись по полу. Дождевой шквал ворвался в комнату и обрушился на мебель красного дерева, а очаровательный гипсовый хемуль рухнул со своего пьедестала и разбился. Со страшным звоном и грохотом ударилась о пол дедушкина люстра. Филифьонка слышала, как плачут и рыдают ее любимые вещи, увидела мелькнувшую в разбитом зеркале свою собственную бледную мордочку и, ни минуты не раздумывая, подбежала к окну и прыгнула во тьму.
И вот она сидит на песке, и мордочку ее омывает теплым дождем, и платье на ней трепещет и бьется, как парус на ветру.
Она крепко зажмурилась, она знала, что жизнь ее висит на волоске и ничто уже ее не спасет.
По-прежнему бушевала буря, грозная и неутомимая. Но не слышно было звуков, так ее напугавших, - всех этих шорохов, стонов, звона, треска... Опасность таилась внутри дома, а не вне его.
Филифьонка осторожно втянула в ноздри резкий запах гниющих водорослей и открыла глаза.
Вокруг нее была уже не та беспросветная тьма, что царила в гостиной.
Она видела, как волны бьются о берег, видела огонь маяка, неспешно совершающий свой ночной обход - вот, миновав ее, он прошелся над дюнами, исчез где-то за горизонтом и снова вернулся, он все кружил и кружил, этот неторопливый огонек, этот часовой, наблюдающий за штормом.
"Я раньше никогда не бывала одна ночью под открытым небом, - думала Филифьонка, - увидела бы меня моя мама..."
Она поползла навстречу ветру, в сторону берега, как можно дальше от дома. И по-прежнему в лапах у нее был фарфоровый котенок, ей было необходимо кого-то оберегать, о ком-то заботиться, это ее успокаивало. Теперь она видела, что все море покрыто белой пеной. Ветер, срезая гребни волн, уносил их к берегу, и влага висела у полосы прибоя, словно дымовая завеса. Филифьонка почувствовала на губах привкус соли.
За спиной у нее раздался треск и грохот, в доме что-то разбилось. Но Филифьонка не поворачивала головы. Она притаилась за большим камнем и всматривалась в ночную тьму широко раскрытыми глазами. Она уже не мерзла. И как ни странно, но она вдруг почувствовала себя в полной безопасности. Для Филифьонки это было довольно непривычное ощущение, и она находила его чрезвычайно приятным. Да и о чем ей теперь беспокоиться? Ведь катастрофа наконец-то произошла.
К утру буря утихла. Но Филифьонка едва ли это заметила, она сидела и размышляла о своей катастрофе и о своей мебели.
1 2 3 4