Рассказы –

Василий Шукшин
ВЫБИРАЮ ДЕРЕВНЮ НА ЖИТЕЛЬСТВО
Некто Кузовников Николай Григорьевич вполне нормально и хорошо прожил. Когда-то, в начале тридцатых годов, великая сила, которая тогда передвигала народы, взяла и увела его из деревни. Он сперва тосковал в городе, потом присмотрелся и понял: если немного смекалки, хитрости и если особенно не залупаться, то и не обязательно эти котлованы рыть, можно прожить легче. И он пошел по складскому делу — стал кладовщиком и всю жизнь был кладовщиком, даже в войну. И теперь он жил в большом городе в хорошей квартире (отдельно от детей, которые тоже вышли в люди), старел, собирался на пенсию. Воровал ли он со складов? Как вам сказать… С точки зрения какого-нибудь сопляка с высшим юридическим образованием — да, воровал, с точки зрения человека рассудительного, трезвого — это не воровство: брал ровно столько, сколько требовалось, чтобы не испытывать ни в чем недостатка, причем, если учесть — окинуть взором — сколько добра прошло через его руки, то сама мысль о воровстве станет смешной. Разве так воруют! Он брал, но никогда не забывался, никогда не показывал, что живет лучше других. Потому-то ни один из этих, с университетскими значками, ни разу не поймал его за руку. С совестью Николай Григорьевич был в ладах: она его не тревожила. И не потому, что он был бессовестный человек, нет, просто это так изначально повелось: при чем тут совесть! Сумей только аккуратно сделать, не психуй и не жадничай и не будь идиотом, а совесть — это… знаете… Когда есть в загашнике, можно и про совесть поговорить, но все же спится тогда спокойней, когда ты все досконально продумал, все взвесил, проверил, свел концы с концами — тогда пусть у кого-нибудь другого совесть болит. А это — сверкать голым задом да про совесть трещать, — это, знаете, неумно.
Словом, все было хорошо и нормально. Николай Григорьевич прошел свою тропку жизни почти всю. В минуту добрую, задумчивую говорил себе: «Молодец: и в тюрьме не сидел, и в войну не укокошили».
Но была одна странность у Николая Григорьевича, которую он сам себе не сумел бы объяснить, наверно, если б даже захотел. Но он и не хотел объяснять и особенно не вдумывался, а подчинялся этой прихоти (надо еще понять, прихоть это или что другое), как многому в жизни подчинялся.
Вот что он делал последние лет пять-шесть.
В субботу, когда работа кончалась, когда дома, в тепле, ждала жена, когда все в порядке и на душе хорошо и мирно, он выпивал стаканчик водки и ехал в трамвае на вокзал. Вокзал в городе огромный, вечно набит людьми. И есть там место, где курят, возле туалета. Там всегда — днем и ночью — полно, дым коромыслом, и галдеж стоит непрерывный. Туда-то и шел прямиком Николай Григорьевич. И там вступал в разговоры.
— Мужики, — прямо обращался он, — кто из деревни?
Таких всегда было много. Они-то в основном и толклись там — деревенские.
— Ну?.. — спрашивали его. — А что тебе?
— Хочу деревню подобрать на жительство. Нигде, может, кто в курсе, не требуются опытные складские работники? Я тридцать четыре года проработал в этой системе… — и Николай Григорьевич доверчиво, просто, с удовольствием и подробно рассказывал, что он сам — деревенский, давно оттуда уехал, работал всю жизнь на складах, а теперь, под старость, потянуло опять в деревню… И тут-то начиналось. Его как-то сразу прекрасно понимали с его тоской, соглашались, что да, сколько по городам ни околачивайся, а если ты деревенский, то рано или поздно в деревню снова потянет. Начинали предлагать деревни на выбор. Николай Григорьевич только успевал записывать адреса. Начинали шуметь. Спорили.
— Да уж ты со своей Вязовкой!..
— А ты знаешь ее? Чего ты сразу руками-то замахал?! Ты хоть раз бывал там?
— Вязовку-то? Да я ее как облупленную знаю, вашу Вязовку! Господи, Вязовка!.. У человека — к старости, желательно, чтоб природа…
— А при чем тут природа-то? — вступали другие. — Надо не от природы отталкиваться, а от работы. Я не знаю вашей Вязовки, но склад-то там есть? Человек же прежде всего насчет работы спрашивает.
— Нет, — говорил Николай Григорьевич, — желательно, чтоб и природа, конечно…
— Да в том-то и дело! Что он тебе, склад?! Склад, он и есть склад, теперь они везде есть. И если, например…
— Ну, вы тоже рассудили, — говорил какой-нибудь степенный, — только поорать. Ну — склад, они действительно везде теперь, а как, например, с жильем? У нас вон — и склад, и река, и озеро, а постройки страшно дорогие.
— Ну, сколь так? — вникал в подробности Николай Григорьевич.
— Это смотря что требуется.
— Ну, например, пятистенок… Добрый еще.
— С постройками?
— Ну да, баня, сарай для дров… Ну, навес какой-нибудь, завозня там — я построгать люблю в свободное время.
— Если, допустим, хороший пятистенок, — начинал соображать мужик, — банешка…
— Не развалюха, конечно, хорошая баня.
— Хорошая баня, сарай из горбыля, у нас в основном все сараи из горбыля идут, из отлета…
— Пилорама в деревне?
— Не в самой деревне, а на отделении.
— Ну, ну?
— Если все честь по чести, огород нормальный…
— Огород нам со старухой большой не надо.
— Ну, нормальный, их теперь больших-то и нету — нормальный, если все честь по чести, то будет так — три, три с половиной.
— Тыщи?! — изумлялся кто-нибудь.
— Нет, рубля, — огрызнулся степенный.
— Ну, это уж ты загнул. Таких и цен-то нету, — сомневались.
Степенный вмиг утрачивал свою степенность.
— А чего ради загибать-то перед вами? Что я, свой дом, что ли, навяливаю? Я говорю как есть. Человек же спрашивает…
— А чего так? Несусветные какие-то цены. Что у вас там такое?
— Ничего, совхоз.
— Дак а чего дорого-то? С ума, что ли, сошли там?
— Мы не сошли, сошли там, где постройки, я слыхал, на дрова пускают. Вот там-то сошли. Это уж я тоже не понимаю…
— Это я слыхал тоже. Рублей за триста, говорят, можно хороший дом взять.
— Ну, за триста не за триста…
— А как твоя деревня называется? — записывал Николай Григорьевич.
— Завалиха. Не деревня, село.
— Это где?
— А вот, если сейчас ехать… — и мужик подробно объяснял, где его село, как ехать туда.
— Райцентр, что ли?
— Был раньше райцентр, а потом, когда укрупняли районы, мы отошли к Красногорскому району, а у нас стала центральная усадьба.
— Ну, есть, наверно, перевалочная база? — допрашивал Николай Григорьевич.
Мужик послушно, очень подробно рассказывал. И был как будто рад, что его село заинтересовало человека больше, чем другие села и деревни. Со стороны наблюдали и испытывали нечто вроде ревности. И находили возможность подпортить важную минуту.
— Это ж что ж это за цены такие! Леса, наверно, нет близко?
— А у вас какие? — нервничал мужик из дорогого села. — Ну скажи, сколько у вас добрый пятистенок станет?
1 2 3