Шленский Александр
Бухгалтер, паук и всеведущий Господь
Александр Шленский
Бухгалтер, паук и всеведущий Господь
Пожилой, верующий в бога бухгалтер Никодим Антонович Пухов сидит напротив своего компьютера и вводит серийные номера поступивших на склад комплектующих деталей, другими словами, приходует товар, поступивший на склад. Бухгалтерия 1С - скверная программа, работает медленно, со скрипом. Никодим Антонович даже слышит этот скрип физически, ушами. Совершенно омерзительный, отчаянный скрип, выматывающий душу. Скрип-визг, скрип-крик, скрип-вопль о помощи умирающего лютой смертью существа.
Нет, хоть бухгалтерия 1С и гадкая штука, но так скрипеть она не может. К тому же скрип доносится вовсе не из компьютера, а из-под потолка. Никодим Антонович возводит глаза к потолку и обнаруживает в углу паутину, где темно-рыжий паук издевательски-методично опутывает коконом большую толстую муху, подергивая лапками. Муха трепещет в удушающем ее коконе, и ее предсмертный крик становится все тоньше и пронзительнее. Муха ни разу не видела паучьего жала, но она уже предчувствует, как это жало вопьется ей в мозг, как желудочный сок голодного паука жарко разольется по ее телу, наполняя его последней, нестерпимой, невыносимой болью. А потом, когда паук будет с наслаждением выпивать мушиный бульон из ее хитинового тельца, превратившегося в чашу с едой, мушиная душа будет кружиться рядом и в ужасе трепетать, наблюдая как паук сладострастно выпивает ее плоть. Паук маленький, и к тому же он не умеет издавать звуков. А вот если бы он был побольше, он бы непременно, выпивая муху, самозабвенно урчал, вздрагивал и повизгивал от злобного, плотоядного удовольствия.
Но паук маленький, и поэтому он жрет муху молча.
Никодим Антонович вдруг осознает, что вот так, молча, в зловещей тишине, без надежды на помощь было сожрано пропасть всякого народа. От этой мысли он цепенеет и больше не может приходовать комплектущие. Он хочет схватить со стола стопку накладных, с которых он считывает серийные номера для приходования, и запустить в потолок, в омерзительную восьминогую тварь. Он уже хватает накладные, уже почти замахивается, но вдруг ему, смиренному христианину, приходит в голову соверщенно иная мысль: "Что я, господь всеведущий?",-- думает Никодим Антонович. -- "Вот гордыня! Гордыня окаянная... Спаси меня и помилуй! Если господь разрешает пауку убивать, чтобы есть, то какое право имею я вмешиваться в установленный порядок вещей и нарушать его волю?"
И пальцы Никодима Антоновича вновь начинают барабанить по клавишам. Он всеми силами старается не смотреть на потолок, где планомерно совершается редкое по жестокости убийство. Горка накладных постепенно уменьшается. К тому моменту как накладные подходят к концу, паук решает, что муха готова к употреблению и приникает к ней в последнем смертельном поцелуе. Никодим Антонович чувствует как будто бы невидимый удар. Он против своей воли поднимает глаза к потолоку и видит крохотную скульптурную группу: паука, приникшего к мухе в неотрывном, страстном, смертном экстазе, как Квазимодо к трупу Эсмеральды.
"Боже мой!" -- проносится в голове у Никодима Антоновича. --"Боже мой!"
Никодим Антонович видел на сцене театра как душили Дездемону, но перед открывшимся ему ужасным зрелищем даже Шекспир кажется бледным и ненатуральным.
Накладные забыты. Бухгалтер безотрывно глядит на потолок, беззвучно шевелит губами и силится понять сопряжение вещей. Ему становится вдруг понятным, что как он периодически молится господу о том, чтобы ему не задержали зарплату, так и паук молится о том, чтобы ему ниспослали муху его насущную. Никодим Антонович вдруг начинает понимать, что и он вовсе не безгрешен. Ведь он ест мясо, и несчастных животных и птиц забивают для него на бесчисленных мясокомбинатах и птицефермах, и животные умирают с таким же душераздирающим криком, в муках и страхе.
Никодиму Антоновичу становится тоскливо и страшно. Он вдруг понимает, что он сам - гораздо более ужасный и чудовищный паук, чем тот, что сидит на потолке. Вот только его жало не столь очевидно, и механизм выпивания бесчисленных жертв настолько отдален от потребителся этих жертв, что совсем не ощущается страшным и безобразным, несущим кому-то страх и смерть. Жало Никодима Антоновича и ему подобных - это вся товаропроводящая сеть мясомолочной промышленности, в которой Никодим Антонович проработал бухгалтером много лет, и только сейчас ему пришло в голову, что начинается она в убойном цехе, где убийство поставлено на конвейер, и крики жертв - не более чем часть производственного шума. Бухгалтер думает об этом и с ужасом удивляется, как он до сих пор не догадывался, что он такое чудовище.
И тут до Никодима Антоновича доходит, что ведь и паук вовсе не ощущает себя страшным, кровожадным чудовищем. Он просто поймал свой обед и с удовольствием обедает. Все в мире зависит от того, с какой точки зрения посмотреть. Паук ничего не знает ни о бухгалтерии, ни о серийных номерах комплектующих, ни о том, что приходящий на склад товар положено немедленно приходовать в количественном и суммовом выражении. И никто, никогда в мире не сможет объяснить это пауку. Паук знает о жизни Никодима Антоновича и о его мире не больше чем сам Никодим Антонович знает о божественном промысле. Непостижим для паука всеведущий бухгалтер Никодим Антонович. Непостижим Никодиму Антоновичу всеведущий господь. "А всеведущий ли сам господь?" неожиданно проносится нелепая мысль. "Если бухгалтер непостижим для паука, а Господь непостижим для бухгалтера, то почему Господь - это последнее звено в цепочке? А что если есть высшее существо, непостижимое для самого Господа так же как непостижим бухгалтер для паука? Но ведь и это существо не последнее в цепочке всеведения и могущества! Так кому же я возношу молитвы? Я надеялся, что знаю Господа сердцем своим, но я знаю о нем не более чем паук на потолке! А раз так, то значит Господь внемлет моим молитвам абсолютно на том же основании что и молитвам мухи о дерьме насущном, и молитве паука об удачной охоте. Значит я и сам являюсь и мухой господней, и пауком господним. Значит, Господь дал мне право выпивать жизнь моих невольных жертв и жить благодаря выпитым жизням. Значит, Господь дал кому-то право выпить и мою жизнь, и меня точно так же могут поймать в кокон, вонзить страшное жало и выпить, оставив сморщенный чехол?"
И тут страшное, беспощадное паучье жало вонзается в грудь Никодима Антоновича с необыкновенной силой, выпивая всю кровь, леденя жилы и не давая дышать. Последняя накладная падает из вмиг побелевших рук. Паук отрывается от своей жертвы, сыто отрыгивает и убегает к краю стенки - чинить паутину.
1 2