Когда я подошел к ней и представился, она, увидав знакомый ей рюкзак, встрепенулась:
— С Сергеем опять что-то случилось? Да? Не томите, скажите мне всю правду!
Кратко и в оптимистическом тоне я сообщил ей, что муж ее арестован, и приступил было к изложению подробностей.
— Где вы живете? — прервала она меня. — Пойдемте пешком, я вас провожу, по пути вы мне все-все расскажете, — и утерла глаза платочком. Я подумал, что среди нас, мужчин, до сих пор встречаются изрядные подлецы и негодяи, которые плохо относятся к таким прелестным созданиям. Но на словах я сказал только, что живу на Крестовском и что с удовольствием пройдусь пешком в таком приятном обществе.
Она взяла мой портфель, я взвалил на плечи рюкзак, и мы вышли на Невский.
— Говорите, говорите мне о Сергее все, что знаете, — приказала она. — Я вся — внимание. Я умею слушать, а ведь тот, кто умеет слушать — тот умеет и мыслить, как сказал один мудрец. А тот, кто умеет повиноваться, тот умеет и повелевать. Уже в раннем детстве я очень любила слушать взрослых…— И она повела рассказ о днях своего детства, отрочества и юности, и как она едва не погибла в самолете, и как онемела, и как потом заговорила. Речь ее звучала в моих ушах, как лесной ручеек. Но когда я пытался заговорить, этот ручеек уносил мои слова, как опавшие осенние листья, а сам продолжал журчать.
Возле Гостиного Двора Валентина закончила свои воспоминания и повела речь о прохожих, вывесках, о погоде, о природе, о том, что у них дома была кошка Фенька, очень умная, и она с этой кошкой разговаривала, а потом глупая кошка вдруг почему-то выбросилась из окна с шестого этажа.
— Говорите же, говорите! — прервала она сама себя. — Я все время слушаю вас, я так беспокоюсь за Сергея, с ним что-то творится странное. Как счастлив он был, когда я заговорила! А как задушевно поздравляли меня его родные с чудесным исцелением!
И она начала излагать историю своей жизни в новом, расширенном и уточненном варианте. Теперь речь ее уже не казалась мне ручейком. Нет, это был горный поток, вздувшийся от ливня, с грохотом несущий камни, с корнем вырывающий прибрежные деревья, сносящий мосты. До моего сознания начало доходить, что Ботаник не только не преувеличил, а даже преуменьшил размеры своего семейного бедствия.
Когда мы шли через Дворцовый мост, мне удалось вставить в речь Фиалки Молчаливой четыре слова:
— Как приятно иногда помолчать…— начал я.
— Не смущайтесь, говорите, говорите! — пере била меня Валентина. — Я все время внимательно слушаю вас! — И она повела свое жизнеописание по третьему кругу — это было уже академическое словесное издание, с документальными подробностями, с устными портретами родных и знакомых, со ссылками на классиков, с цитатами из писем. Мы вышли на Большой проспект Петроградской стороны, а она не окончила еще и первого тома. А впереди предстояли тома и тома… Мне стало чудиться, что здания пошевеливаются и покачиваются, а из окон выглядывают какие-то странные существа — кто с тремя глазами, кто с перепончатыми крыльями на месте ушей. Начали открываться крышки люков, из-под земли стали постепенно выползать толстые голубые удавы. Остатками угасающего сознания я понял, что у меня начался психический сдвиг.
Меж тем до дому мне оставалось не меньше двух километров. От Фиалки мне не уйти, а с Фиалкой мне не дойти, ибо из-за нее я накрепко сойду с ума, мелькнула тревожная мысль. Есть только один выход: броситься под легковую машину, получить травму и попасть в больницу. Так, ценой телесного ушиба или перелома, я избавлюсь от Валентины и спасу самое ценное свое достояние: здоровую психику.
Пропустив пять «Волг», одну «Победу» и три «Москвича», я, сбросив со спины рюкзак и торопливо набрав в грудь воздуха, ласточкой нырнул под уютный серенький «Запорожец».
Очнулся я на носилках. Их уже собирались задвинуть в машину «скорой помощи». Слабеющим голосом я обратился к милиционеру ГАИ и попросил записать в протокол, что водитель «Запорожца» ни в чем не виноват. Затем я услыхал, как Валентина дает свидетельские показания. Она начала их с описания своего детства. Я снова впал в беспамятство.
4. Тихое пристанище
В открытое окно светило утреннее солнце. Я лежал в большой комнате с голубоватыми стенами. Глянув перед собой, я увидал свою правую ногу. Она стала очень большой и была завернута в белое. Повернув голову вправо, я обнаружил, что на соседней койке спит пожилой человек с усами. К стене возле его изголовья были прислонены костыли. В палате стояла блаженная тишина. Затем тихо открылась дверь, вошла юная санитарка в белом халате, неся широкий поднос, на котором стояли стаканы с чаем и тарелки с сосисками. Тихими шагами, соблюдая благородное молчание, она обошла палату и, поставив на каждую тумбочку завтрак, неслышно удалилась.
Я осторожно, стараясь не шуметь, повернулся на бок и приступил к завтраку. Но на какое-то мгновение я почувствовал боль в ноге и негромко охнул. Этим я разбудил усатого соседа.
— Охайте на здоровье, не стесняйтесь, — добродушно сказал он. — Рад соседству с человеком, который пострадал на проспекте… До вас тут лежал какой-то переулочник, — с оттенком пренебрежения закончил он.
— У меня, по-видимому, перелом? — спросил я его.
— Не по-видимому, а именно перелом и именно правой ноги, — ответил усач. И далее он пояснил мне, что в эту палату кладут только тех, у кого сломана правая нога. Это делается для удобства лечащего персонала и для улучшения самочувствия больных — чтобы у них была общая тема для разговоров. — В соседней палате лежат больные с переломами левой ноги. Среди них есть один мостовик, — добавил он с глубоким уважением, в котором сквозила доля зависти.
— Инженер-мостостроитель? — поинтересовался я.
— Нет, он, кажется, бухгалтер. Но он попал под машину на Кировском мосту. И благодаря ему палата левоножников сразу вырвалась вперед. Мост — это пять баллов, высшая оценка!.. Но зато у нас, правоножников, был один площадник. Он пострадал на площади Искусств, а площадь — это четыре балла. К сожалению, его выписали третьего дня. Врачи ведь не участвуют в нашем межпалатном состязании. Им лишь бы вылечить человека, а мостовик он, или площадник, или двухбалльный улочник, или однобалльник-переулочник — на это им начхать.
— Значит, я, проспектник, тяну на тройку? — сказал я. — Кабы знать бы да ведать!.. Я учту это на будущее.
— Но будьте внимательны! — предупредил меня мой собеседник. — Если вы повредите на мосту левую ногу, то это будет большой проигрыш для нашей палаты.
— Извините за нескромный вопрос, но меня интересует, кто вы по здешней градации — улочник или, быть может, тоже проспектник? — спросил я своего соседа.
— Я вне конкурса, — с грустью признался усач.
1 2 3 4 5
— С Сергеем опять что-то случилось? Да? Не томите, скажите мне всю правду!
Кратко и в оптимистическом тоне я сообщил ей, что муж ее арестован, и приступил было к изложению подробностей.
— Где вы живете? — прервала она меня. — Пойдемте пешком, я вас провожу, по пути вы мне все-все расскажете, — и утерла глаза платочком. Я подумал, что среди нас, мужчин, до сих пор встречаются изрядные подлецы и негодяи, которые плохо относятся к таким прелестным созданиям. Но на словах я сказал только, что живу на Крестовском и что с удовольствием пройдусь пешком в таком приятном обществе.
Она взяла мой портфель, я взвалил на плечи рюкзак, и мы вышли на Невский.
— Говорите, говорите мне о Сергее все, что знаете, — приказала она. — Я вся — внимание. Я умею слушать, а ведь тот, кто умеет слушать — тот умеет и мыслить, как сказал один мудрец. А тот, кто умеет повиноваться, тот умеет и повелевать. Уже в раннем детстве я очень любила слушать взрослых…— И она повела рассказ о днях своего детства, отрочества и юности, и как она едва не погибла в самолете, и как онемела, и как потом заговорила. Речь ее звучала в моих ушах, как лесной ручеек. Но когда я пытался заговорить, этот ручеек уносил мои слова, как опавшие осенние листья, а сам продолжал журчать.
Возле Гостиного Двора Валентина закончила свои воспоминания и повела речь о прохожих, вывесках, о погоде, о природе, о том, что у них дома была кошка Фенька, очень умная, и она с этой кошкой разговаривала, а потом глупая кошка вдруг почему-то выбросилась из окна с шестого этажа.
— Говорите же, говорите! — прервала она сама себя. — Я все время слушаю вас, я так беспокоюсь за Сергея, с ним что-то творится странное. Как счастлив он был, когда я заговорила! А как задушевно поздравляли меня его родные с чудесным исцелением!
И она начала излагать историю своей жизни в новом, расширенном и уточненном варианте. Теперь речь ее уже не казалась мне ручейком. Нет, это был горный поток, вздувшийся от ливня, с грохотом несущий камни, с корнем вырывающий прибрежные деревья, сносящий мосты. До моего сознания начало доходить, что Ботаник не только не преувеличил, а даже преуменьшил размеры своего семейного бедствия.
Когда мы шли через Дворцовый мост, мне удалось вставить в речь Фиалки Молчаливой четыре слова:
— Как приятно иногда помолчать…— начал я.
— Не смущайтесь, говорите, говорите! — пере била меня Валентина. — Я все время внимательно слушаю вас! — И она повела свое жизнеописание по третьему кругу — это было уже академическое словесное издание, с документальными подробностями, с устными портретами родных и знакомых, со ссылками на классиков, с цитатами из писем. Мы вышли на Большой проспект Петроградской стороны, а она не окончила еще и первого тома. А впереди предстояли тома и тома… Мне стало чудиться, что здания пошевеливаются и покачиваются, а из окон выглядывают какие-то странные существа — кто с тремя глазами, кто с перепончатыми крыльями на месте ушей. Начали открываться крышки люков, из-под земли стали постепенно выползать толстые голубые удавы. Остатками угасающего сознания я понял, что у меня начался психический сдвиг.
Меж тем до дому мне оставалось не меньше двух километров. От Фиалки мне не уйти, а с Фиалкой мне не дойти, ибо из-за нее я накрепко сойду с ума, мелькнула тревожная мысль. Есть только один выход: броситься под легковую машину, получить травму и попасть в больницу. Так, ценой телесного ушиба или перелома, я избавлюсь от Валентины и спасу самое ценное свое достояние: здоровую психику.
Пропустив пять «Волг», одну «Победу» и три «Москвича», я, сбросив со спины рюкзак и торопливо набрав в грудь воздуха, ласточкой нырнул под уютный серенький «Запорожец».
Очнулся я на носилках. Их уже собирались задвинуть в машину «скорой помощи». Слабеющим голосом я обратился к милиционеру ГАИ и попросил записать в протокол, что водитель «Запорожца» ни в чем не виноват. Затем я услыхал, как Валентина дает свидетельские показания. Она начала их с описания своего детства. Я снова впал в беспамятство.
4. Тихое пристанище
В открытое окно светило утреннее солнце. Я лежал в большой комнате с голубоватыми стенами. Глянув перед собой, я увидал свою правую ногу. Она стала очень большой и была завернута в белое. Повернув голову вправо, я обнаружил, что на соседней койке спит пожилой человек с усами. К стене возле его изголовья были прислонены костыли. В палате стояла блаженная тишина. Затем тихо открылась дверь, вошла юная санитарка в белом халате, неся широкий поднос, на котором стояли стаканы с чаем и тарелки с сосисками. Тихими шагами, соблюдая благородное молчание, она обошла палату и, поставив на каждую тумбочку завтрак, неслышно удалилась.
Я осторожно, стараясь не шуметь, повернулся на бок и приступил к завтраку. Но на какое-то мгновение я почувствовал боль в ноге и негромко охнул. Этим я разбудил усатого соседа.
— Охайте на здоровье, не стесняйтесь, — добродушно сказал он. — Рад соседству с человеком, который пострадал на проспекте… До вас тут лежал какой-то переулочник, — с оттенком пренебрежения закончил он.
— У меня, по-видимому, перелом? — спросил я его.
— Не по-видимому, а именно перелом и именно правой ноги, — ответил усач. И далее он пояснил мне, что в эту палату кладут только тех, у кого сломана правая нога. Это делается для удобства лечащего персонала и для улучшения самочувствия больных — чтобы у них была общая тема для разговоров. — В соседней палате лежат больные с переломами левой ноги. Среди них есть один мостовик, — добавил он с глубоким уважением, в котором сквозила доля зависти.
— Инженер-мостостроитель? — поинтересовался я.
— Нет, он, кажется, бухгалтер. Но он попал под машину на Кировском мосту. И благодаря ему палата левоножников сразу вырвалась вперед. Мост — это пять баллов, высшая оценка!.. Но зато у нас, правоножников, был один площадник. Он пострадал на площади Искусств, а площадь — это четыре балла. К сожалению, его выписали третьего дня. Врачи ведь не участвуют в нашем межпалатном состязании. Им лишь бы вылечить человека, а мостовик он, или площадник, или двухбалльный улочник, или однобалльник-переулочник — на это им начхать.
— Значит, я, проспектник, тяну на тройку? — сказал я. — Кабы знать бы да ведать!.. Я учту это на будущее.
— Но будьте внимательны! — предупредил меня мой собеседник. — Если вы повредите на мосту левую ногу, то это будет большой проигрыш для нашей палаты.
— Извините за нескромный вопрос, но меня интересует, кто вы по здешней градации — улочник или, быть может, тоже проспектник? — спросил я своего соседа.
— Я вне конкурса, — с грустью признался усач.
1 2 3 4 5