- Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в том, что в вечер 9 июня убили вашу жену?
- Никак нет, - ответил подсудимый, поднимаясь и придерживая на груди халат.
Вслед за этим суд торопливо приступил к допросу свидетелей. Были допрошены две бабы, пять мужиков и урядник, производивший дознание. Все они, обрызганные грязью, утомленные пешим хождением и ожиданием в свидетельской комнате, унылые и пасмурные, показали одно и то же. Они показали, что Харламов жил со своею старухой "хорошо", как все: бил ее только тогда, когда напивался. 9-го июня, когда село солнце, старуха была найдена в сенях с пробитым черепом; около нее в луже крови валялся топор. Когда хватились Николая, чтобы сообщить ему о несчастии, его не было ни в избе, ни на улице. Стали бегать по селу и искать, избегали все кабаки и избы, но его не нашли. Он исчез и дня через два сам явился в контору, бледный, оборванный, с дрожью во всем теле. Его связали и посадили в холодную.
- Подсудимый, - обратился председатель к Харламову, - не можете ли вы объяснить суду, где вы находились в эти два дня после убийства?
- По полю ходил... Не евши, не пивши...
- Зачем же вы скрылись, если не вы убивали?
- Испужался... Боялся, чтоб не засудили...
- Ага... Хорошо, садитесь!
Последним был допрошен уездный врач, вскрывавший покойную старуху. Он сообщил суду всё, что помнил из своего протокола вскрытия и что успел придумать, идя утром в суд. Председатель щурил глаза на его новую, лоснящуюся черную пару, на щегольской галстук, на двигавшиеся губы, слушал, и в его голове как-то сама собою шевелилась ленивая мысль: "Теперь все ходят в коротких сюртуках, зачем же он сшил себе длинный? Почему именно длинный, а не короткий?"
Сзади председателя послышался осторожный скрип сапог. Это товарищ прокурора подошел к столу, чтобы взять какую-то бумагу.
- Михаил Владимирович, - нагнулся прокурор к уху председателя, удивительно неряшливо этот Корейский вел следствие. Родной брат не допрошен, староста не допрошен, из описания избы ничего не поймешь...
- Что делать... что делать! - вздохнул председатель, откидываясь на спинку кресла. - Развалина... песочные часы!
- Кстати, - продолжал шептать товарищ прокурора: - обратите ваше внимание - в публике, на передней лавке, третий справа... актерская физиономия... Это местный денежный туз. Имеет около пятисот тысяч наличного капитала.
- Да? По фигуре незаметно... Что, голубушка, не сделать ли нам перерыв?
- Кончим следствие, тогда уж.
- Как знаете... Ну-с? - поднял председатель глаза на врача. - Так вы находите, что смерть была моментальная?
- Да, вследствие значительного повреждения мозгового вещества...
Когда врач кончил, председатель поглядел в пространство между прокурором и защитником и предложил:
- Не имеете ли что спросить?
Товарищ, не отрывая глаз от "Каина", отрицательно мотнул головой; защитник же неожиданно зашевелился и, откашлявшись, спросил:
- Скажите, доктор, по размерам раны можно ли бывает судить о... о душевном состоянии преступника? То есть я хочу спросить, размер повреждения дает ли право думать, что подсудимый находился в состоянии аффекта?
Председатель поднял свои сонные, равнодушные глаза на защитника. Прокурор оторвался от "Каина" и поглядел на председателя. Только поглядели, но ни улыбки, ни удивления, ни недоумения - ничего не выражали их лица.
- Пожалуй, - замялся врач, - если принимать в расчет силу, с какой... э-э-э... преступник наносит удар... Впрочем... извините, я не совсем понял ваш вопрос...
Защитник не получил ответа на свой вопрос, да и не чувствовал в нем надобности. Для него самого ясно было, что этот вопрос забрел в его голову и сорвался с языка только под влиянием тишины, скуки, жужжащей вентиляции.
Отпустив врача, суд занялся осмотром вещественных доказательств. Первым был осмотрен кафтан, на рукаве которого темнело бурое кровяное пятно. О происхождении этого пятна спрошенный Харламов показал:
- Дня за три до смерти старухи Пеньков своей лошади кровь бросал... Я там был, ну, известно, помогавши, и... и умазался...
- Однако Пеньков показал сейчас, что он не помнит, чтобы вы присутствовали при кровопускании...
- Не могу знать.
- Садитесь!
Приступили к осмотру топора, которым была убита старуха.
- Это не мой топор, - заявил подсудимый.
- Чей же?
- Не могу знать... У меня не было топора...
- Крестьянин одного дня не может обойтись без топора. И ваш сосед, Иван Тимофеич, с которым вы починяли сани, показал, что это именно ваш топор...
- Не могу знать, а только я, как перед богом (Харламов протянул вперед себя руку и растопырил пальцы)... как перед истинным создателем. И время того не помню, чтобы у меня свой топор был. Был у меня такой же, словно как будто поменьше, да сын потерял, Прохор. Года за два перед тем, как ему на службу идтить, поехал за дровами, загулял с ребятами и потерял...
- Хорошо, садитесь!
Это систематическое недоверие и нежелание слушать, вероятно, раздражили и обидели
Харламова. Он замигал глазами и на скулах его выступили красные пятна.
- Как перед богом! - продолжал он, вытягивая шею. - Ежели не верите, то извольте сына Прохора спросить. Прошка, где топор? - вдруг спросил он грубым голосом, резко повернувшись к конвойному. - Где?
Это было тяжелое мгновение! Все как будто присели или стали ниже... Во всех головах, сколько их было в суде, молнией блеснула одна и та же страшная, невозможная мысль, мысль о могущей быть роковой случайности, и ни один человек не рискнул и не посмел взглянуть на лицо солдата. Всякий хотел не верить своей мысли и думал, что он ослышался.
- Подсудимый, говорить со стражей не дозволяется... - поспешил сказать председатель.
Никто не видел лица конвойного, и ужас пролетел по зале невидимкой, как бы в маске. Судебный пристав тихо поднялся с места и на цыпочках, балансируя рукой, вышел из залы. Через полминуты послышались глухие шаги и звуки, какие бывают при смене часовых.
Все подняли головы и, стараясь глядеть так, как будто бы ничего и не было, продолжали свое дело...

1 2